Правовое государство: теоретическое проектирование и современная политическая практика. Монография

Согласно восьмому установлению, «суверену также принадлежат судебная власть и право решать споры». Поскольку, указывает Т. Гоббс, «составной частью верховной власти является право юрисдикции, т. е. право рассмотрения и решения всех споров, могущих возникнуть относительно закона, как гражданского, так и естественного, или относительно того или иного факта», то «без решения споров не может быть защиты подданного от обид со стороны другого. Без такого решения споров» законы «…остаются пустыми звуками… и за всяким человеком в силу его естественного и необходимого стремления к самосохранению остается право защищаться собственной физической силой, т. е. остается состояние войны, противоречащее той цели, ради которой установлено каждое государство»205.

В девятом установлении Т. Гоббс наделяет верховную власть правом «объявления войны и заключения мира в зависимости от того», что она «найдет более полезным», т. е. правом «судить о том, что требуется в данный момент в интересах общего блага и какие силы должны быть для данной цели собраны, вооружены и оплачены, а также какая сумма должна быть собрана с подданных для покрытия расходов». По Т. Гоббсу, «гарантию защиты доставляют каждому народу его вооруженные силы, а сила армии состоит в объединении ее сил под единым командованием, которое поэтому принадлежит суверену, ибо одно право командования над вооруженными силами без всякого другого установления делает того, кто обладает этим правом, сувереном». Поэтому «кто бы ни был генералом армии, лицо, обладающее верховной властью, всегда является генералиссимусом (generalissimo)»206.

В соответствии с десятым установлением верховная власть имеет право «выбора всех советников и министров как гражданских, так и военных». Поскольку целью учреждения верховной власти является осуществление общего мира и защиты, то, по Т. Гоббсу, суверен должен обладать властью использовать те средства, которые он сочтет наиболее подходящими для этого207.

Одиннадцатое установление дает право суверену «награждать и наказывать той мерой, какую он сам сочтет разумной (если более ранний закон ее не определил)». Иначе говоря, Т. Гоббс считает, что верховная власть должна обладать правом награждать богатством и почестями, а также накладывать телесные и денежные наказания, наказание бесчестьем, на всякого подданного в соответствии с ранее изданным сувереном законом. В случае отсутствия такого закона суверен может награждать и наказывать по своему усмотрению, но с целью поощрения людей к служению государству либо удержания их от нанесения вреда этому государству208.

К последнему (двенадцатому) признаку верховной власти в политическом государстве Т. Гоббс относит «право установления почетных титулов и табели о рангах». «Принимая во внимание, – пишет Т. Гоббс, – какую цену люди от природы склонны придавать самим себе, какого уважения они требуют от других и как мало они ценят остальных людей и что из всего этого непрерывно проистекают среди них соперничество, раздоры, заговоры и, наконец, война, ведущая к их взаимному истреблению и к ослаблению их сопротивления общему врагу, необходимо, чтобы существовали законы о почестях и установленная государством градация ценности людей, оказавших или способных оказать услугу государству, и чтобы тот или другой человек был облечен властью претворить эти законы в жизнь». Т. Гоббс, исходя из предыдущих установлений, считает, что именно верховной власти должно принадлежать право раздавать почетные титулы, устанавливать градацию ценности людей, оказавших или способных оказать услугу государству209.

Таким образом, двенадцать указанных установлений образуют сущность верховной власти в политическом государстве и являются признаками, «по которым человек может определить того человека или то собрание людей, которые облечены верховной властью. …Эти права непередаваемы и неделимы»210.

Проводившаяся Т. Гоббсом идея всемогущей и нераздельной государственной власти отражала потребности буржуазии в период генезиса капиталистического общества. Когда последнее выработало свой экономический механизм и стало функционировать в силу имманентных законов, буржуазные отношения перестали нуждаться в государственных подпорках. Либеральный лозунг laisser faire стал отводить государству роль «ночного сторожа», обеспечивающего лишь внешний полицейский порядок. В парламентаризме была найдена альтернатива той грубой форме осуществления буржуазной диктатуры, которую рекомендовал Т. Гоббс211.

Доктрина Т. Гоббса отражала представление о государственной власти в условиях нового, буржуазного государства. Автор выступал за единую централизованную власть буржуазных сил. Абсолютная монархия, которую он предпочитал другим формам правления, была, по его мысли, наилучшим средством обеспечения интересов граждан и других благ, связанных с общественной жизнью212. Помимо этого, Т. Гоббс «создал политическое учение, свободное от теологических догматов. Ссылки на святое писание, имеющие целью подтвердить правильность его рационалистических выводов о правах суверена и естественных законах, свидетельствуют лишь о попытке философа найти своеобразный modus vivendi с могущественной тогда религией». Поднимая авторитет «человеческого разума, дискредитированного церковью и схоластикой»213, Т. Гоббс подошел к государственной власти с позиции познания объективной действительности.

В целом учение Т. Гоббса составляет важное звено в поступательном развитии политической мысли. Его сторонниками были Жан Боден и Гуго Гроций, выражавшие потребности буржуазного развития своих стран и считавшие абсолютную монархию единственно приемлемой верховной властью. К сторонникам Т. Гоббса можно отнести и Макиавелли, «выдвигавшего идею всемогущества государственной власти в интересах “первой капиталистической нации”»214.

На наш взгляд, данная интерпретация и обоснование доминирующей роли государства в общественном развитии не утратили своей актуальности и сегодня. Не случайно, что после разочарования в либерально-демократических ценностях в 1990-е гг. в результате проведенных радикальных преобразований всех сфер общественной жизни вновь актуализировались различные идеи, обосновывающие системоцентристский вариант развития России. Их сторонники апеллируют к социокультурным особенностям российского населения, склонного к патерналистской модели взаимоотношений общества и власти, к сильному государству, авторитаризму и т. д.

Иной подход предложил Дж. Локк, обосновавший необходимость установления обязательных пределов государственной власти вообще, в какой бы форме она ни выступала215. Мыслитель утверждал, что верховная власть имеет свою границу в правах граждан. В противоположность Бодену и Гоббсу, он склонен отрицать само понятие неограниченной власти. «Человек, – писал он, – рождается, имея право на полную свободу и неограниченность пользования всеми правами и привилегиями естественного закона… и по природе своей обладает властью охранять свою собственность, то есть свою жизнь, свободу и имущество»216.

Подразумевая под государством «не демократию или какую-либо иную форму правления», а «любое независимое сообщество (any independent community)»217, Дж. Локк стремился обосновать чрезвычайно важную задачу – удержать государственную власть в границах, безопасных для развития общества, сконструировать политический механизм, «где бы высшие органы власти лишались возможности сосредоточить в своих руках абсолютную власть и злоупотреблять принадлежащими им полномочиями в ущерб политической свободе, интересам и правам буржуазного индивида»218. В духе «юридического мировоззрения» Дж. Локк полагал, что преследуемая цель может быть достигнута исключительно благодаря «правильной» организации государственной власти. Это и стало основой первого развернутого учения Дж. Локка о разделении властей.

Согласно учению Д. Локка, «законодательная власть – это та власть, которая имеет право указывать, как должна быть употреблена сила государства для сохранения сообщества и его членов». Но поскольку «законы, которые создаются один раз и в короткий срок, обладают постоянной и устойчивой силой и нуждаются в непрерывном исполнении или наблюдении за этим исполнением, то необходимо, чтобы все время существовала власть, которая следила бы за исполнением тех законов, которые созданы и остаются в силе. И таким образом, законодательную и исполнительную власть часто надо разделять»219.

Говоря о разделении законодательной и исполнительной власти, Дж. Локк отмечал, что «cуществует еще одна власть в каждом государстве, которую можно назвать природной, так как она соответствует той власти, которой по природе обладал каждый человек до того, как он вступил в общество220… Эту власть, если хотите, можно назвать федеративной»221. Она «включает исполнение муниципальных законов общества внутри его самого по отношению ко всему, что является его частями»222.

Хотя исполнительная и федеративная власть отличаются друг от друга, отмечает Дж. Локк, они почти всегда объединены, и их не следует «разделять и передавать одновременно в руки различных лиц. Ведь обе эти власти требуют для своего осуществления силы общества, и почти что невыполнимо сосредоточивать силу государства в руках различных и друг другу не подчиненных лиц или же создавать такое положение, когда исполнительная и федеративная власть будут доверены лицам, которые могут действовать независимо, вследствие чего сила общества будет находиться под различным командованием, а это может рано или поздно привести к беспорядку и гибели»223.

Рассуждая о соподчиненности властей в конституционном государстве, Дж. Локк настаивает на верховенстве законодательной власти и подзаконном, подчиненном характере исполнительной и федеративной властей. «…В конституционном государстве, – замечает Дж. Локк, – опирающемся на свой собственный базис и действующем в соответствии со своей собственной природой, т. е. действующем ради сохранения сообщества, может быть всего одна верховная власть, а именно законодательная, которой все остальные подчиняются, и должны подчиняться». При этом «законодательная власть представляет собой лишь доверенную власть, которая должна действовать ради определенных целей». Если народ видит, что законодательная власть действует вопреки оказанному ей доверию, то «доверие… должно быть отобрано, и власть возвращается в руки тех, кто ее дал, и они снова могут поместить ее так, как они сочтут лучше для их безопасности и благополучия». Таким образом, «сообщество постоянно сохраняет верховную власть для спасения себя от покушений и замыслов кого угодно, даже своих законодателей, в тех случаях, когда они окажутся настолько глупыми или настолько злонамеренными, чтобы создавать и осуществлять заговоры против свободы и собственности подданного…». Кроме того, «сообщество всегда представляет собой верховную власть…». Однако «его нельзя считать таковой при наличии какой-либо формы правления, так как эта власть народа не может осуществляться до тех пор, пока не распущено правительство»224.

Рассматривая законодательную власть в различных ее проявлениях, Дж. Локк приходит к выводу, что «во всех случаях, пока существует правление, законодательная власть является верховной»225. Однако исполнительная власть, по Дж. Локку, обладает правом созывать и распускать законодательный орган. Но это не «дает исполнительной власти верховенства над законодательной, а является просто доверенным полномочием, данным ей в интересах безопасности народа в том случае, когда неопределенность и переменчивость человеческих дел не могут вынести постоянного установленного правила»226.

Наделяя исполнительную власть указанными полномочиями, Дж. Локк отвечает на вопрос, «что произойдет, если исполнительная власть» попытается «воспрепятствовать созыву и работе законодательного органа, в то время как первоначальная конституция или народные нужды требуют этого? Я утверждаю, – пишет он, – что применение силы в отношении народа без всякого на то права и в противоречие доверию, оказанному тому, кто так поступает, представляет собой состояние войны с народом, который обладает правом восстановить свой законодательный орган, чтобы он осуществлял его власть. Ибо народ создал законодательный орган для того, чтобы он осуществлял его законодательную власть либо в определенное время, либо тогда, когда в этом есть необходимость, а когда ему мешает какая-либо сила делать то, что необходимо для общества и от чего зависит безопасность или сохранение народа, народ вправе устранить эту силу силой же». То есть Дж. Локк считает, что «лучшее средство против силы произвола – это противодействовать ей силой же. Применение силы без полномочий всегда ставит того, кто ее применяет, в состояние войны как агрессора и дает право поступать с ним соответствующим образом»227.

Учение Дж. Локка о разделении властей отражало специализацию государственной деятельности, исторически складывавшуюся дифференциацию правовых и фактических форм осуществления государственных функций. Он полагал, что во всех правильно организованных правительствах законодательная и исполнительная власти должны находиться в различных руках. Для него это прежде всего «вопрос практического удобства, разделения труда». При этом нельзя сказать, что смысл рассматриваемого учения Дж. Локка сводится лишь к отражению усложняющейся техники государственного управления. Т. Гоббс, например, также заметил увеличивающуюся дифференциацию форм государственной деятельности, но выступал за интеграцию всех государственных полномочий в руках монарха. Дж. Локк, как позже и Ш. Монтескье, руководствовался политическими соображениями228. В своем учении Дж. Локк видел «метод ограничения каких-либо вымогательств» со стороны тех, кому люди доверили власть, «способ ограничить посягательства и предотвратить злоупотребления той властью, которую они передали в другие руки лишь ради своего блага». Этот способ сводился к тому, чтобы «уравновесить власть правительства, вложив отдельные части ее в различные руки»229.

Идею разделения властей развивал упомянутый Ш. Монтескье, учение которого возникло в середине XVIII в. В это время во Франции абсолютная монархия начала тормозить развитие буржуазных производственных отношений и производительных сил, страна уже приближалась к политической революции, но власть в стране находилась в руках самодержавного монарха. В этих условиях Ш. Монтескье создает свой труд «О духе законов», вышедший в 1748 г.230

В главе VI «О конституции Англии» книги ХI сочинения «О духе законов» Ш. Монтескье пытается решить проблему гарантии безопасности граждан от произвола и злоупотреблений властей, обеспечения политической свободы231 на основе совершенствования учения о разделении властей.

Обосновывая идею необходимости разделения властей, Ш. Монтескье исходил из трактовки естественной и политической свободы. Естественная свобода, на его взгляд, существует только в дообщественном состоянии232. Как и равенство, свобода «есть предмет заботы дикарей»233, она обеспечивается справедливостью, нравами, обычаями; ею не обладают лишь племена, не следующие праву и потому обреченные на гибель234.

Являясь одной из ступеней исторического развития, дообщественное состояние сменяется обществом. В обществе в силу внутренних раздоров, борьбы за власть, войны и т. п. естественные свобода и равенство утрачиваются. Если «в природном состоянии, – пишет Ш. Монтескье, – люди рождаются равными», то в условиях общества «они не могут сохранить этого равенства; общество отнимает его у них, и они вновь становятся равными лишь благодаря законам»235. Отсюда политическая свобода, по Ш. Монтескье, представляет собой «право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы», поскольку «то же самое могли бы делать и прочие граждане»236. Иначе говоря, свобода, по Ш. Монтескье, достижима лишь в таком государстве, «где все отношения опосредованы правом»237 – в государстве умеренного правления: демократии, аристократии, монархии. Поскольку «всякий человек, обладающий властью, – отмечает Ш. Монтескье, – склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не достигнет положенного ему предела»238, верховенство права в государстве умеренного правления будет препятствовать этому злоупотреблению.

Вопрос об обеспечении верховенства права Ш. Монтескье решает посредством теории разделения властей. «В государстве, – пишет он, – есть три рода власти: власть законодательная, власть исполнительная и власть судебная. Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или сенат станет создавать тиранические законы для того, чтобы также тиранически их применять. Не будет свободы и в том случае, если судебная власть не отделена от власти законодательной и исполнительной. Если она соединена с законодательной, то жизнь и свобода граждан окажется во власти произвола, ибо судья будет законодателем. Если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возможность стать угнетателем. Все погибло бы, если бы в одном и том же лице или учреждении, составленном из сановников, из дворян или простых людей, были соединены эти три власти: власть создавать законы, власть приводить в исполнение постановления общегосударственного характера и власть судить преступления или тяжбы частных людей»239.

Законодательная власть, по мнению Ш. Монтескье, должна принадлежать народу через его представителей. Исполнительная власть должна находиться в руках монарха, поскольку данная «сторона правления, почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими»240. «Исполнительную власть могут осуществлять и другие лица, но только не члены законодательного собрания, так как это привело бы к утрате свободы»241. Судебная власть должна принадлежать не какому-либо постоянному учреждению, а лицам, избираемым из среды народа на определенное время242.

Основное назначение законодательной власти состоит в том, чтобы «выявить право и сформулировать его в виде положительных законов государства, обязательных для всех граждан»243. Выступая в качестве органа, реализующего общую волю государства, исполнительная власть лишь исполняет законы, установленные законодательной властью. Поэтому «исполнительная власть ограничена по самой своей природе…»244. Судебная власть «карает преступления и разрешает столкновения частных лиц»245, тогда как законодательная и исполнительная власти регулируют общегосударственные дела. «В силу этого свобода и безопасность граждан зависят прежде всего от четкого функционирования судебной власти»246. «Судебная власть, – отмечает Ш. Монтескье, – в известном смысле не является властью»247, поскольку ее задача состоит в точном применении закона248. «…Судьи народа, – писал он, – не более как уста, произносящие слова закона – безжизненные существа, не могущие ни умерить его силу, ни смягчить его суровость»249. Поэтому судебная власть «не сдерживается никакой другой властью. В отличие от нее законодательная и исполнительная власти, также имея правовой характер, все же могут злоупотреблять властью, допускать произвол, что приводит к ликвидации свободы и безопасности граждан. Чтобы избежать подобных нежелательных последствий, они должны быть не только разделены, но и наделены правом приостанавливать и отменять решения друг друга»250.

Идеи Д. Локка и Ш. Монтескье о разделении властей, существенно повлиявшее на содержание первых французских конституций и на становление американского политического строя, тем не менее встретили и критические замечания. Так, по словам И. Бентама, власти, разъединенные и независимые друг от друга, не могут образовать нечто институционально целое в системе государственного управления. Если необходима «верховная власть, которой подчинены все отрасли администрации, то здесь налицо будет различение функций, а не разделение власти, ибо власть, осуществляемая лишь согласно правилам, предуказанным высшей властью, не является отдельной властью: это часть высшей власти, и носитель последней так же может взять назад эту часть, как он передал ей, так же может изменить правила осуществления ее, как он определил их»251.

Ж.-Ж. Руссо, критикуя идею Монтескье о разделении властей с позиции неотчуждаемого, единого и неделимого народного суверенитета, одним из первых признал необходимым разделение только государственных функций. Он считал, что равновесие всех государственных органов может быть достигнуто благодаря преобразованию верховной законодательной власти, воплощающей суверенитет народа252.

Позже якобинцы, для которых, кстати, Ж.-Ж. Руссо был идейным вдохновителем, сочли равновесие властей «химерой»253. Конвент являлся как законодательным, так и исполнительным органом власти, а в якобинской Конституции 1793 г. прямо отрицался принцип разделения властей. В то же время победившая буржуазия в Конституции Франции 1795 г. определила разделение властей как «первое условие свободного правления», «вечный закон», без которого «общественный порядок не может быть характеризован»254.

В целом первые результаты воплощения либеральных идей в политическую практику в ходе Великой Французской революции и оформления политической системы США оказали определенное влияние на философскую мысль о власти и государственной власти. Среди философов, попытавшихся осмыслить новые реалии общественно-политической жизни, видное место занимает творческое наследие И. Канта255.

Понимание государственной власти И. Кантом складывалась под влиянием трудов Ш. Монтескье и Ж.-Ж. Руссо. Он, так же как и они, признавал идею разделения властей: верховная власть (суверенитет) в лице законодателя; исполнительная власть (основанная на законе) в лице правителя; судебная власть (признающая за каждым Мое и Твое согласно закону) в лице судьи. При этом каждая из властей должна быть автономна и действовать в рамках своей компетенции. И. Кант обращал внимание на то, что все три власти в государстве не что иное, как выражение соединенной воли народа. При этом законодательная власть должна быть безупречна; исполнительная непреодолима; судебная неизменна. Законодательная власть должна принадлежать только общенародной воле, которая выражается в подаче голоса со стороны граждан. Граждане как таковые должны обладать тремя неотъемлемыми свойствами (атрибутами): законною свободою, гражданским равенством и гражданскою самостоятельностью. Законная свобода состоит в праве повиноваться лишь тому закону, в создании которого гражданин участвовал своим голосом. Гражданское равенство дается признанием равных прав за всеми гражданами: в пределах равного подчинения закону допустимо лишь моральное преобладание одного над другим. Наконец, гражданская самостоятельность заключается в том, что своим существованием и самосохранением гражданин обязан своим собственным силам, а не чьему-либо усмотрению. Только при наличии этих атрибутов гражданин может осуществлять свою законодательную волю. С этой точки зрения И. Кант не признает полицейское государство, называя его патриархальным, поскольку оно стремится уподобиться отцу, в отличие от патриотического государства, где каждый чувствует себя в родном лоне256. Он признает наилучшим строем «тот, где власть принадлежит не людям, а законам»257.

В XIX столетии именно эти кантовские принципы были интегрированы в концепцию правового государства. Однако, на наш взгляд, уже в тот период были обозначены противоречия, ставшие следствием неоднозначной трактовки государственной власти в системе правового государства. С одной стороны, в правовом государстве власть организуется и осуществляет свои полномочия в силу правовых норм, а управление осуществляется строго в тех пределах, которые установлены законом. Но, с другой стороны, при таком подходе деятельность государственной власти сводится прежде всего к осуществлению юридических норм. В этом случае государственная власть утрачивает свое имманентно присущее свойство объективно необходимой и общественно востребованной многофункциональности, основано на проявлении политической воли.

Это противоречие пытались разрешить многие исследователи второй половины XIX – начала XX в., прежде всего сторонники так называемой волевой теории. Так, по мнению основателя юридической школы государственного права Гербера, «государственная власть есть волевая сила персонифицированного нравственного организма. Она не есть искусственное и механическое объединение многих единичных воль, а нравственная совокупность силы сознательного народа… Государственная власть есть общая воля народа как этического целого для целей государства, в средствах и формах государства»258.

По М. Зейделю, «государство ни в каком случае не есть господствующая воля; оно и не обладает господствующей волей. Абстракция “государство” не может хотеть, а только конкретное государство может подлежать господству. Господствующая воля находится над государством и подчиненность ей придает стране и людям государственный характер». Поэтому «государствующая воля есть всегда воля над государством, а не воля государства»259. Его идею развивали Э. Линг260 и К. Бернгак261, обосновывая господствующую волю не над государством, а в системе самого государства.