Правовое государство: теоретическое проектирование и современная политическая практика. Монография
Одним из известных представителей такого либерального подхода стал профессор Киевского университета Б. А. Кистяковский, который определял правовое государство как «правовую организацию народа»163. Соглашаясь с близостью понятий «правовое» и «конституционное» государство, Б. А. Кистяковский уточнял, что «правовое государство есть вполне и последовательно развитое конституционное государство»164.
Основными предпосылками правового государства, Б. А. Кистяковский считал неотъемлемые права и свободы человека. В числе таких прав и свобод он выделял, в частности, свободу совести, культов, слова устного и печатного, общения, свободу союзов и собраний, передвижения, право на доброе и незапятнанное имя, на неприкосновенность личности и т. д. Благодаря неотъемлемым правам и неприкосновенности личности, – указывал Б. А. Кистяковский, – в правовом (или конституционном) государстве государственная власть не только ограничена, но и «строго подзаконна»165.
Оппонентами данной концепции выступали сторонники естественного права. Например, С. А. Котляревский в полемике с Б. А. Кистяковским утверждал, что правовое государство в конечном счете – это определенный «уклон, устремление», выраженное в государственном строении и деятельности. В разные исторические периоды уже существовали государства, в которых проявлялось это качество, в том числе, например, в феодальном обществе166. «Можно ставить вопрос только о различном проникновении права или правовых принципов в различные типы государства, – говорил в ответ Б. А. Кистяковский, – а отнюдь не самого правового государства или его принципов»167. Подобные позиции о правовом государстве отстаивали и другие представители естественного права – П. И. Новгородцев168, И. А. Ильин169 и др.
В целом, оценивая подход к правовому государству, который сложился на Западе и в России, нельзя не согласиться с тем, что западная традиция сформировалась прежде всего благодаря заложенной в ее фундамент человекоцентристской античной традиции правопонимания. «В России же понимание права как формы индивидуальной свободы всегда встречало сильную оппозицию со стороны системоцентристской православно-византийской духовной традиции, в рамках которой право трактовалось как некая доминирующая над человеком форма духовного единения людей на базе правды-справедливости, божественной благодати, христианской этики и т. д. Западный подход к праву как к способу упорядочения общественной жизни на основе индивидуальной свободы изначально был чужд российскому менталитету»170.
Например, сторонники марксистской школы противопоставляли буржуазному правовому государству социалистическое, утверждая, что только оно может рассматриваться правовым, так как защищает интересы не господствующего класса, а большинства населения в лице трудящихся… Тем не менее, как справедливо отмечают исследователи, теория и практика социалистического государства противоречили друг другу: «Закрепляя, например, в Конституции СССР 1936 г. за советскими гражданами широкий круг прав и свобод, государственная власть действовала совершенно по-иному, практически. Политические репрессии конца 30-х гг., ссылки, незаконные осуждения тысяч невинных людей свидетельствуют о глубоком противоречии социалистической государственно-правовой теории и практики»171. При этом заметим, что теория социалистического правового государства как государства прежде всего соблюдения социалистического законодательства служила прежде всего апологии политического режима. Не случайно, что уже в период перестройки был взят курс на радикальное реформирование политико-правовой системы СССР172.
Последующие радикальные преобразования всех сфер общественной жизни существенно изменили понимание сути правового государства. В качестве ориентира было избрано его признанное в мире понимание как определенного идеального типа современной государственности, которая характеризуется полным внутренним и внешним суверенитетом, законной монополией на использование силы, сдержками и противовесами, которые ограничивают политическое правление и власть173.
Например, В. С. Нерсесянц определяет правовое государство как правовую (т. е. основанную на принципе формального равенства) организацию «публичной власти свободных индивидов»174. Ценностный смысл этой идеи состоит в создании системы государственно-правовых отношений, обеспечивающей приоритет права во всех сферах общественной жизни175. Однако политическая практика воплощения данных правовых норм в постсоветской России оказалась очень сложной и противоречивой. Выяснению причин и последствий такой ситуации с теорией и практикой правового государства в современной России будут посвящены следующие разделы.
В рамках данного раздела, учитывая очевидную взаимосвязь трактовок правового государства с правопониманием, можно констатировать, что основные линии исторической эволюции концептуального осмысления правопонимания закладывали и основы соответствующего теоретического понимания юридической трактовки правового государства. Основной признак такого государства заключается в том, что в нем власти положены известные границы, т. е. власть ограничена и подзаконна. Общепризнанным стало утверждение, что обязательным признаком правового государства выступает его важнейшее свойство, проявляющееся в том, что и органы власти, и сам правовой порядок организуется при помощи народа и под его контролем.
Данные основы восприятия государственности были закреплены на международном уровне в Конвенции прав и обязанностей государства, подписанной еще в 1933 г. Фактически государственность в своем теоретическом виде воспринимается как позитивная правовая теория, сформированная для разведения собственно правового и политического компонентов учреждения государства176. Из такой трактовки вытекало и понимание функциональности правового государства, которое, с одной стороны, выступало определенной калькой для оценки реально существующих государственных устройств, а с другой стороны, рассматривалось как важнейший инструмент, воплощающий в общественную практику, заложенные функции по обеспечению прав и свобод граждан.
Было обосновано, что правовое государство является наиболее оптимальным типом государственного бытия, так как создает те условия, при которых возможна гармония между общественным целым и личностью. В правовом государстве государственная индивидуальность не подавляет индивидуальность отдельного лица, а наоборот, в каждом человеке представлена и воплощена определенная культурная цель как нечто жизненное и личное.
Однако такое нормативное, идеально типическое понимание правового государства не всегда находит свое реальное функциональное воплощение даже в том случае, если его основные принципы и ценности находят свое конституционное закрепление. Обусловлено это тем, что «юридический» ракурс и соответствующая трактовка правового государства не учитывают всей сложности внутренних и внешних факторов, которые влияют на институциональный дизайн и реальные параметры функционирования каждого конкретного государства.
В принципе они и не должны учитывать всего многообразия реалий жизни различных государств. Юридические представления о природе правового государства изначально формировались с прицелом на необходимый синтез конкретных суждений и оценок, высказываемых мыслителями в разное время и по разным поводам. А синтез был необходим, поскольку необходимо было (по условиям философской парадигмы Нового времени, признававшей право на существование только того, что «разумно», «объективно» и «закономерно») найти разумное обоснование самому факту существования государства как такового. Обоснование разумности существования государства не меньшее, чем обоснование разумности существования законов. В условиях, когда левая политическая мысль активно работала над доказательством того, что государство никогда не сможет стать лучше, чем оно есть в данный момент, и его можно только уничтожить, либеральная и консервативная политическая мысль сосредоточили свои усилия на синтезе аргументов в пользу того, что правовое государство отличается от ранее известных исторических форм государственной организации именно своей способностью откликаться на меняющиеся запросы к нему социальных структур. Откликаться при помощи законов и действий, основанных на них. В этом смысле стремление политической мысли к синтезу критериев, по которым определяется факт существования или отсутствия правового государства, к выработке устойчивого дискурса обсуждения проблемы правового государства вполне понятно. Другой вопрос, насколько реализовалось это стремление, является ли нынешняя модель правового государства, помогающая нам сегодня понять суть этого цивилизационного феномена, в полном смысле синтетической? Или имеет место лишь имитация синтеза, а на деле сегодня, как и на протяжении всего Нового времени, наука продолжает оперировать некоей квазимоделью правового государства, не отвечающей нашим потребностям в понимании этого феномена?
Раздел 4. Концептуализация представлений о власти и политико-правовых условиях ее функционирования в правовом государстве
Вопрос о сущности власти и государственной власти, пронизывающей собой всю социальную жизнь, вот уже более 200 лет пытаются решить многие обществоведы, политологи, философы, социологи, культурологи, государствоведы и юристы. Для нашего исследования важнейшее значение имеет выявление генезиса представлений о месте и роли власти в системе правового государства. Еще основатель юридической школы государственного права Ц. Ф. Гербер утверждал, что «государственное право есть учение о государственной власти»177. Даже сам термин «правовое государство», появившийся в первой трети XIX в.178, стал отправной точкой для обсуждения роли власти в таком государстве. Не случайно, что А. С. Алексеев, исследующий юридическую природу государства и власти, рассматривал их через призму не личного, а общественного господства179.
Для того чтобы понять феномен власти в правовом государстве, прежде всего следует рассмотреть власть как таковую, как силу, способную организовать, интегрировать, управлять, как средство для достижения поставленных обществом целей и решения важнейших общественных проблем.
Как справедливо отметили А. Тулеев и Ю. Сыроватский, сила власти настолько велика, что она «завораживает и пугает, притягивает и отталкивает, награждает и наказывает, несет добро и жестокость, справедливость и попирание прав, вызывает восторг и ненависть»180. Ее даже сравнивают с божественным провидением.
Определить понятие власти не просто. На сложность проблемы указывают многие авторы. А М. Фуко говорил о власти как о великом неизвестном181. Не случайно, один из крупнейших специалистов по проблемам социальной власти Т. Бол, отмечал, что «власть – слово, которое слышишь повсюду. Мы часто пользуемся им, не особенно задумываясь над его смыслом. Однако при ближайшем рассмотрении содержание этого понятия оказывается особенно проблематичным»182. На то, что власть является одним из наиболее дебатируемых и оспариваемых понятий, указывают и современные российские политологи. Более того, трудности концептуализации власти и отсутствие согласия в ее понимании и породили сомнения в необходимости такого понятия, в его научной полезности и пригодности для проведения исследований социальной практики. В связи с этим некоторые авторы считают понятие власти настолько неопределенным, что предлагают от него «отказаться, или по крайней мере всячески избегать»183. На наш взгляд, это неправомерный подход, и в рамках нашего исследования представляется важным проследить эволюцию трактовок власти и государственной власти в контексте становления представлений о правовом государстве. Без такого анализа невозможно обосновать системный подход к пониманию сущности и функциональности власти в правовом государстве применительно к современной России.
Еще английский философ, родоначальник английского материализма Ф. Бэкон, учение которого сложилось в атмосфере общего научного и культурного подъема стран Европы, ставших на путь капиталистического развития, освобождения науки от схоластических пут церковной догматики, считал, что истинная власть заключается в познании, в науке. Знаменитая идея Ф. Бэкона, согласно которой «знание есть сила», подчеркивает, что наука – это средство достижения власти, прежде всего власти над природой, но не только над ней. По его мнению, наука развивает и приумножает благосостояние и богатство общества и отдельных лиц, «но власть науки намного выше, чем власть над волей, хотя бы и свободной и ничем не связанной. Ведь она господствует над рассудком, верой и даже над самим разумом, который является важнейшей частью души и управляет самой волей. Ведь на земле, конечно, нет никакой иной силы, кроме науки и знания, которая бы могла утвердить свою верховную власть над духом и душами людей, над их мыслями и представлениями, над их волей и верой… справедливое и законное господство над умами людей, упроченное самой очевидностью и сладостной рекомендаций истины, конечно же, скорее всего, может быть уподоблено божественному могуществу»184. Ф. Бэкон считал, что «два человеческих стремления – к знанию и могуществу – поистине совпадают в одном и том же»185. В целом Ф. Бэкон был убежден, что истинная власть заключается в знании, которое способно дать человеку божественное могущество, сделать его не мнимым богом, как лжепророки, а Богом истинным.
Ф. Бэкон создал концепцию государственной власти, исходным импульсом которой стала гуманистическая идея могущественного и просвещенного правителя как гаранта поддержания здоровья в политическом теле, каким представлялось Ф. Бэкону государство. Переведенная на язык политических трактатов, эта идея превращалась в идею сотрудничества королевской власти с советом. «Хотя все короли именуются земными богами, – замечал Ф. Бэкон, – они бренны, как и люди; они могут быть детьми, стариками, больными, рассеянными». Государи не могут видеть все своими глазами, слышать все своими ушами и, следовательно, должны прибегать к содействию совета186.
Будучи мыслителем и политиком, Ф. Бэкон рассуждал о сильном государстве и сильном правителе, имея в виду не какое-то отвлеченное государство, а свою страну Англию. Его концепция была лишена абстрактного философствования, она исходила из исторической реальности. Идея сильной власти буквально пронизывала всю концепцию Ф. Бэкона. Он был категорически негативно настроен ко всему, что могло угрожать государственному могуществу – сепаратизму феодальной знати, народным восстаниям или религиозным распрям. И напротив, все, что, по его мнению, могло упрочить государственное могущество, находило в его лице решительного сторонника187.
Иной подход к пониманию сущности власти и государственной власти предложил последователь Ф. Бекона, английский философ-материалист Т. Гоббс188. Делая акцент на важности методологии в научном познании, он понимал власть как средство достичь Блага в будущем. Т. Гоббс считал, что сама жизнь есть вечное и неустанное стремление к власти, прекращающееся лишь со смертью. Он отвергал известный тезис Аристотеля о том, что человек есть общественное животное и не может жить вне общения, утверждая, что люди не испытывают никакого удовольствия от жизни в обществе. По его мнению, заставить людей жить вместе и в мире друг с другом способна только верховная власть, держащая всех в подчинении: «пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех»189. Такое функциональное понимание государственной власти как объективно необходимой для сдерживания проявлений порочной природы человека было мало связано с естественной концепцией прав и свобод человека. «Левиафан» и возникал, по Гоббсу, в результате отказа людей от части своих естественных прав в пользу государства для контроля над хаотично проявляющейся человеческой стихией и управления на основе закона.
Т. Гоббс понимает государство как инструмент для достижения мира и безопасности. Цель государства мыслитель видит в обеспечении безопасности190. «Государство, – пишет он, – есть единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей, с тем, чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и общей защиты»191. Такой вывод он делает исходя из следующих соображений. Люди от природы «любят свободу и господство над другими». Между тем забота человека «о самосохранении и о более благоприятной жизни, т. е. о безопасности, заставляет их накладывать на себя узы, живя в государстве. Им необходимо прийти к согласию, которое строится на соглашении и общей власти (соглашение без власти, без меча лишь слова, которые не в силах гарантировать человеку безопасность). Общая власть способна защищать людей от вторжений чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу. Но для этого она должна быть единой, сосредоточенной в руках одного субъекта (индивидуального или коллективного). Единство власти заключается не только в том, что она персонифицируется в едином субъекте, но и в том, что общая власть как бы учреждается каждым человеком»192. «Иначе говоря, для установления общей власти необходимо, чтобы люди назначили одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями; чтобы каждый человек считал себя доверителем в отношении всего, что носитель общего лица будет делать сам или заставит делать других в целях сохранения общего мира и безопасности, и признал себя ответственным за это; чтобы каждый подчинил свою волю и суждение воле и суждению носителя общего лица. Это больше чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенное таким образом в одном лице, называется государством»193.
Для достижения верховной власти Т. Гоббс видит два пути. «Один – это физическая сила, например, когда кто-нибудь заставляет своих детей подчиниться своей власти под угрозой погубить их в случае отказа или когда путем войны подчиняют своей воле врагов, даруя им на этом условии жизнь. Второй – это добровольное соглашение людей подчиниться человеку или собранию людей в надежде, что этот человек или это собрание сумеет защитить их против всех других. Такое государство может быть названо политическим государством, или государством, основанным на установлении, а государство, основанное первым путем, государством, основанным на приобретении»194.
Как замечает Л. В. Зотова, «в истории политической мысли Гоббс, наряду с Локком и Руссо, является представителем так называемой договорной теории происхождения государства». Тем не менее у Гоббса мы не найдем напрямую словосочетания «договорная теория происхождения государства», но вместе с тем эту теорию он развивает, когда говорит о «договоре по согласованию»195.
Употребляя термин «политическое государство», или «государство, основанное на установлении», Т. Гоббс начинает разговор о правах, образующих сущность верховной власти и одновременно являющихся ее признаками. Он представляет двенадцать установлений, являющихся признаками верховной власти в политическом государстве. Так, во-первых, размышляет Т. Гоббс, в таком государстве «подданные не могут изменять форму правления». Он объясняет это следующим образом. «Так как народ заключает соглашение, то следует» понимать, «что он не обязался каким-либо предыдущим соглашением к чему-нибудь противоречащему данному соглашению. Следовательно, те, кто уже установил государство и таким образом обязался соглашением признавать как свои действия и суждения одного, неправомерны без его разрешения заключать между собой новое соглашение, в силу которого они были бы обязаны подчиняться в чем-либо другому человеку»196.
Во-вторых, по словам Т. Гоббса, в политическом государстве «верховная власть не может быть потеряна» в силу следующих причин. Поскольку, указывает Т. Гоббс, «право представлять всех участвовавших в соглашении дано тому, кого делают сувереном путем соглашения, заключенного лишь друг с другом, а не сувереном с кем-нибудь из участников, то не может иметь место нарушение соглашения со стороны суверена, и, следовательно, никто из его подданных не может быть освобожден от подданства под предлогом того, что суверен нарушил какие-либо обязательства. Что тот, кто стал сувереном, не заключает предварительного соглашения со своими подданными – очевидно, ибо он должен был бы заключить соглашение или со всеми (multitude) как одной стороной соглашения или же несколько соглашений с каждым человеком в отдельности». В этом месте Т. Гоббс делает оговорку: «Однако заключить соглашение со всеми людьми как единым целым невозможно», поскольку «до установления государства они не являются единым лицом, а если он заключил много отдельных соглашений соответственно числу людей, то эти соглашения по приобретении им верховной власти становятся недействительными, ибо любое действие, на которое какой-нибудь представитель этой толпы может указать как на нарушение договора, является действием суверена и всех остальных, так как оно совершено от лица и по праву каждого из них в отдельности. Кроме того, если суверен нарушил договор, заключенный им при установлении государства», то «…каждый человек… получает право защищать себя собственной физической силой…». Это противоречит цели, поставленной людьми при установлении государства, а потому «тщетна…» будет «…попытка предоставить кому-либо верховную власть на основе предварительного соглашения. …Соглашения являются лишь словами и сотрясением воздуха и обладают силой обязать, сдерживать, ограничить и защитить человека лишь постольку, поскольку им приходит на помощь меч государства…». Но, замечает Т. Гоббс, в случае, «когда собрание людей стало сувереном, тогда ведь никто не воображает, что такого рода соглашение могло иметь место при этом установлении…»197.
Кратко говоря, «заключая договор, каждый человек заключает его друг с другом, а не с сувереном, поэтому не может иметь место нарушение соглашения со стороны суверена и, следовательно, никто из его подданных не может быть освобожден от подданства под предлогом того, что суверен нарушил какие-либо свои обязательства. Ведь очевидно, что тот, кто стал сувереном, не заключал предварительного соглашения со всеми своими подданными»198.
В-третьих, пишет Т. Гоббс, «никто не может, не нарушая справедливости, протестовать против установления суверена, провозглашенного большинством». Поскольку, пишет Т. Гоббс, «большинство согласным голосованием объявило кого-нибудь сувереном, то несогласный с этим постановлением должен по выяснении указанного результата … согласиться с остальными…». Несогласный должен «признавать все действия, которые будут совершены сувереном…». В противном случае «он нарушает свой договор и поступает несправедливо»199.
В-четвертых, рассуждает далее Т. Гоббс, «подданные не могут осуждать действия суверена». Это установление Т. Гоббса приводит к тому, что «каждый подданный является ответственным за все действия и суждения установленного суверена». Отсюда, «что бы последний ни делал, не может быть неправомерным актом по отношению к кому-либо из его подданных, и он не должен быть кем-либо из них обвинен в несправедливости»200.
Пятое установление – «любой суверен наказуем подданным», Т. Гоббс представляет как вывод из четвертого установления. То есть, исходя из четвертого установления, «ни один человек, облеченный верховной властью, не может быть по праву казнен или как-нибудь иначе наказан кем-либо из своих подданных. Ибо каждый подданный, как мы видели, является ответственным за действия своего суверена. Следовательно, наказывая суверена, подданный наказывает другого за действия, совершенные им самим»201.
Шестое установление – «суверен – судья в вопросах о том, что необходимо для мира и защиты своих подданных», Т. Гоббс объясняет тем, что «в компетенцию верховной власти входит быть судьей в отношении того, какие мнения и учения препятствуют и какие содействуют водворению мира и, следовательно, в каких случаях, в каких рамках и каким людям может быть предоставлено право обращаться к народной массе и кто должен расследовать доктрины всех книг, прежде чем они будут опубликованы. Ибо действия людей обусловлены их мнениями, и в хорошем управлении мнениями состоит хорошее управление действиями с целью водворения среди них мира и согласия»202.
Седьмое установление Т. Гоббса гласит: «Право предписывать подданным правила, с помощью которых каждый из них столь хорошо знает, что именно является его собственностью, что уже никто другой не может, не нарушив справедливости, отнять ее у него»203. «К верховной власти, – поясняет это установление Т. Гоббс, – относится вся власть предписывать правила, указывающие каждому человеку, какими благами он может пользоваться и какие действия он может предпринять, не оказываясь стесненным в этом отношении кем-либо из своих сограждан. И именно это люди называют собственностью»204.