Александр и Таис. История одной любви. Книга первая. Том 1
Как будто почувствовав напряженный взгляд, обладатель спины, плеч и затылка медленно обернулся, и взору Таис открылась линия щеки, орлиный нос, смеющийся прищуренный глаз. На русых кудрях, мокрых на концах, на это раз не было берета.
О-о! Казалось, ударил гром и молния прошла через ее тело, она покачнулась, даже схватилась за Птолемея. Что это?! Таис попыталась прийти в себя и сглотнула, и этот звук, казалось, повис в шатре. Ее сердце колотилось где-то в горле.
Александр, в царской диадеме на голове, поднялся и направился к званой гостье, перекинув через руку край белого пиршественного химатиона.
– Хайре, Таис, – его глаза хитро искрились.
– Хайре, Александр… – обреченно ответила она неизвестно чьим скрипучим, кошмарным голосом.
Настал черед удивляться Птолемею. Откуда царь знает ее?
– Так вот кто был первый, встреченный мною в Азии человек… – Таис, наконец, с усилием улыбнулась, но все же отвела глаза.
– Первый встречный! – рассмеялся Александр.
То состояние, которое завладело Таис, нельзя было объяснить простым замешательством от курьеза. Неуместное волнение, хуже – смятение, от которого дрожали колени и отнимался голос, охватило ее.
Александр провел их на отведенное ложе, обменялся парой фраз с Птолемеем, потом медленно наклонился к Таис, и ее обдал запах фиалок (какой ужас, она даже, кажется, закрыла глаза, потянула носом и задержала дыхание!): «Я слышал, ты хорошо поешь, не откажи в удовольствии послушать тебя.» Таис кивнула и быстро опустила ресницы.
Рабы сняли с мужчин сандалии, помыли ноги и руки, расставили на низких столиках вино и угощение. Александр возложил пиршественный венок на голову, плеснул неразбавленного Зевсу Избавителю, помолился, выпил первым, как хозяин, и пир пошел своим чередом. Таис не решалась открыто смотреть на царя, лишь бросала укромные взгляды, наивно полагая, что он их не замечает. К их с Птолемеем ложу постоянно подходили люди, знакомились с Таис, завистливо поглядывали на Птолемея, подмигивали и присвистывали, оценивая его прелестное завоевание. Таис постепенно овладела собой, почувствовав себя в своей среде за привычным занятием приветливо-кокетливого общения с мужчинами.
Александр лежал один. От Птолемея Таис знала, что царь накануне расстался с гетерой Панкастой, которую уступил знаменитому скульптору Апеллесу. Александр, в отличие от своего отца, не слыл бабником, в связях был разборчив и постоянен, но и не отказывался от них. Значит, несмотря на ученичество у Аристотеля, последователя Платона, он не являлся приверженцем платоновской идеи о том, что любить женщин – удел распутников и низких людей, тогда как только любовь между мужчинами возвышена и достойна, по принципу «подобное стремится к подобному». Таис считала такие идеи глупыми и унизительными.
После выступления жонглеров и фокусников Александр кивнул Таис, приглашая ее спеть. Она вышла в центр зала и с большим удовольствием запела. (Она петь любила и умела, чего нельзя сказать обо всех без исключениях любителях петь.) Вот тут настал черед Александру таращить глаза, морщить лоб и сдерживать дрожь волнения. Теперь он узнал ее – по голосу и песне! Смутное воспоминание, которое мучило и смущало его все это время, наконец прояснилось. Это была она – незнакомка из укромной бухточки близ Афин! Невероятно!
«Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой – быть в солнечный свет и в красоту влюбленной…» – пела Таис свою любимую песню сейчас, как и тогда, 4 года назад…
…«Поезжайте, я догоню…» Александр спешился и вошел в бор просто потому, что его неодолимо потянула какая-то сила – потос. В пиниевом лесочке резко и пряно пахло сухой пыльной хвоей. Трава толстым ковром пружинила под ногами. Сквозь чешуйчатые стволы проглядывало море и затуманенный знойным маревом горизонт. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь неугомонные цикады подавали голоса в сонной полуденной тишине. Да только ли цикады? Кто это поет? Александр, гордый 18-летний победитель Херонеи, приблизился к краю обрыва, раздвинул кусты лавра и замер, открыв рот. Внизу, в небольшой живописной бухточке у кромки воды лежала девушка и пела морю: «Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце…» Линия ноги, бедра и талии прекрасна, как линия дюн, волн, облаков в небе, как мир, частью которого она являлась. И поет так радостно, как олицетворение самой радости жизни. Потом девушка бегом бросилась в жадные объятия Посейдона и, смеясь, скользила и кувыркалась на волнах. «Как жаль… Я не узнаю ее никогда, но я хотел бы знать, как она живет!» Он впустил в себя это сказочное видение и запечатлел его в памяти со всеми красками, настроением, звуками, запахами. Потом выдохнул, медленно отступил, и поспешил догонять свое ушедшее вперед сопровождение…
И вот она перед ним. Что это, знак? – Знак.
– Тебе не понравилось мое пение? – испуганно спросила Таис, присев к царю на ложе.
– Еще как! Почему ты так решила?
– По твоему нахмуренному лицу.
– Да, мне с моим лицом вечная морока. Мама иной раз: «Что с тобой? – Все прекрасно. – Но я же по лицу вижу!» Знаешь, как мамы иной раз, им же ничего не докажешь.
– Нет, не знаю. Моя мама умерла, когда мне был год. А папа погиб еще до моего рождения.
– О! Извини. С кем же ты жила?
– С бабушкой, до школы. Потом она умерла, и я жила одна.
Александр пораженно замолчал, нахмурился, глубоко задумался… В затянувшейся паузе Таис пыталась усмирить дыхание и не могла …оторвать глаз от его лица.
Потом молодой царь молча взял нож, разрезал хлеб пополам, отщипнул кусочек и поднес ко рту Таис. Его взгляд опалил ее. Девушка удивленно помедлила и проглотила. Потом так же задумчиво Александр съел ломтик сам.
– Пойдем-ка, погуляем…
Они вышли во двор, но там царила суета. Отошли в сторону, к маленькой рощице на склоне холма, полной свежести и таинственных шорохов. Сапфировый вечерний воздух благоухал, а совы кричали так же, как в родных Афинах.
– Осторожно, здесь скользко, – предупредил Александр.
При этих словах Таис и подскользнулась на сухой траве. Стоп, ведь это было уже раз, с Птолемеем, в его первый приезд в Афины. Тогда он заключил ее в объятия, воспользовавшись тем, что она в них «упала». Александр не менее ловко подхватил ее, и ей стало не по себе от того, что он оказался так близко. Даже на фоне пряных ароматов июльской ночи она уловила его фиалковый запах. Но как он смотрел на нее – в упор, пристально, и, как будто, с иронией…
– Не бойся, – сказал он наконец, но хорошо, нежно сказал, и за это можно было простить иронию его взгляда.
Они сели на траву и смотрели с холма на черное море с лунной дорожкой, на россыпи звезд и запыленный Млечный путь. Звезд было так много, что некоторым не хватало места, и они падали в море. Отрадное чувство причастности к великому и прекрасному миру растекалось по телу от этой волшебной картины. Как хорошо, что они смотрели на нее вместе.
– Вот мы под каким небом. «…звезд холодный блеск заполняет пустоту небес, возвращая миру глубину…» – проговорила Таис мечтательно и смутилась своей мечтательности.
– Да, божественный порядок в большом космосе, а чей в малом? Неприятно, когда случаются глупые или ужасные вещи, и ты бессилен удержать порядок.
– Повинна судьба? – Таис догадалась, что он думает о своем отце.
– Скорее человеческая тупость и жестокость. А еще говорят, что ко всему привыкаешь, даже к людям. Ну да ладно, что случилось, то уже случилось. Расскажи мне, как ты жила в Афинах? – он уходил от больной темы.
– В последнее время… бездарно, – призналась она. – Я чувствовала, что мне надо… выпрыгнуть из своей жизни, решительно изменить ее. Часто казалось, что настоящая жизнь проходит стороной, хотелось чего-то большего, – она попыталась жестом объяснить, чего же.
– В полную меру, насыщенно и интересно.
– Да. Чтобы ничего не упустить из того, что может выпасть человеку в этом мире…
Александр покосился на нее с любопытством и благодарностью – она говорила его словами.
– Знаешь, – Таис решительно обернулась к нему, – мне очень жаль… с твоим отцом. Какое горе для тебя! Он был несомненно замечательным человеком, – она сказала это очень искренне, и Александра тронули ее слова.
– Да, он был лучшим. Самое глупое, что я чувствовал приближение катастрофы, а он – нет! А ведь он всегда казался мне таким умным, прозорливым. А я-то дурак! В последнее время у нас были натянутые отношения. Теперь его нет, и мы больше не можем окончательно… по-ми-рить-ся…
– Я думаю, что он любил тебя и гордился тобою.
– Да меня-то все любят, – без тени хвастовства, а даже с сожалением сказал Александр. – Но я никогда не позволю, чтобы моя жизнь закончилась ударом ножа в спину.
Таис мысленно согласилась, что это действительно ужасно: человек много раз смотрел смерти в лицо, прожил смелую, славную, выдающуюся жизнь и так нелепо ее закончил! – от руки помутившегося в разуме.
– Прости своему отцу его последние заблуждения. Он был действительно умный, мужественный, достойный твоей любви человек. Но и самые прекрасные люди иногда делают досадные, даже глупые ошибки.
– Почему я говорю об этом с тобой?
– Потому что тебя это мучает, – просто ответила Таис. – Тебе стыдно, что ты разочаровался в отце, и думаешь, что это каким-то образом привело к роковому концу. – Женская интуиция подсказывала Таис, что Александр, как истинно благородный человек, винит в несчастье себя. – А то, что его последние поступки кажутся тебе недостойными того образа, который ты носил в себе – ты ведь тоже не стоял на месте. Ты вырос, может быть, перерос отца и свою роль, а он не смог так быстро заметить это.
– Откуда ты все это знаешь? – Александр внимательно смотрел на нее.
– Я так чувствую, предполагаю. Извини, я забылась, это не мое дело, – в порыве раскаяния она коснулась его руки, зная, что прикосновение разрушает дистанцию между людьми. – Просто на какие-то очень личные темы иногда проще поговорить с малознакомым человеком…
– У меня нет чувства, что ты – малознакомый человек, как раз наоборот! Да и ты понимаешь меня достаточно, если судить по твоим оценкам. Спасибо длинному языку Птолемея.
– Я могу хранить чужие тайны. Поверь мне.
– Что ты еще знаешь про меня? – он задал этот вопрос намеренно шутливым тоном, давая понять, что серьезные откровения закончились.
– Что ты нетерпеливый, – Таис тут же подстроилась под него.
– Верно. У меня постоянно ощущение, что жизнь развивается медленно, и все надо ускорить. Мне так много надо от жизни. – Мне надо все!
Таис слушала его, поражаясь, как запросто они беседуют – первый раз в жизни! А как будто знают друг друга сто лет.
– И еще я знаю, что тебе завтра будет двадцать два, – улыбнулась Таис.
– Мне уже двадцать два, а я ничего не сделал великого!
«Вот нахал, вся Греция и половина Азии лежат у его ног, а ему мало!» – подумала Таис про себя.
– Я приглашаю тебя завтра; с утра поплывем небольшой компанией на остров, праздновать…
Позже Таис часто думала, было ли у нее предчувствие, что с ней произойдет что-то решающее и бесповоротное? Предчувствия, что «что-то» произойдет, у нее были каждый день; новый день воспринимался ею как новая жизнь, когда она ожидала новое счастье и… получала его. Потому и открывала глаза с радостью и любопытством – каким будет этот день? Спасибо, что можно прожить еще один неповторимый день ее прекрасной жизни.
Сейчас она поняла свое томление и тягу к переменам, мучившие ее последнее время в Афинах. Судьба, судьба с большой буквы, тянула ее за шкирку сюда, на другой континент, в другие сферы. Какое счастье, что Таис услышала ее голос и подчинилась ее зову! И вот… Лежа в своей кровати, она мечтала о завтрашнем дне, о целом долгом дне рядом в ним.
Он же, лежа в своей постели, сожалел, что выдал девчонке свои переживания и поражался ее проницательности. Почему она так хорошо разбирается в отношениях родителей и детей? Ведь у нее нет родителей. Или именно поэтому? А какая красавица, с ума сойти, глаз не оторвешь. Не зря ее Птолемей, жучина, прятал… Надо же, какая причуда судьбы!
На следующий день Таис познакомилась с легендарным Гефестионом. Она и сама бы догадалась, что этот неуловимо похожий на Александра человек и есть лучший друг царя. Гефестион устремил на нее немигающие каштановые глаза, медленно поднялся навстречу, и Таис с удовольствием закинула голову. Она, как все женщины, любила высоких мужчин. Гефестион поцеловал ее в персиковую щеку, и Таис уловила на нем… запах Александра. Запах фиалок.
Плыли на целой лодочной флотилии, с рабами и провизией. Таис держалась хорошо, весело переговариваясь с новыми знакомыми: Марсием, Гарпалом, Неархом, Леоннатом, все время тайком наблюдая за Александром. От блаженной улыбки болели скулы.
Место выбрали чудесное, хотя в ее радостном состоянии и городская свалка показалось бы ей чудесным местом. Разложили костер, развесили тенты. Рабы суетились, гетайры5 валяли дурака. Гарпал бегал от рабов к Александру, пока тот шутливо не отчитал его: «Раз в жизни можете сделать что-то без меня, для меня?» А потом примирительно обнял своего хромого от рождения друга. Гефестион молча вмешался и уладил все вопросы за спиной Александра. От Таис это не ускользнуло.
Непривычная сдержанная вежливость и даже неприветливость Гефестиона по отношению к Таис смутили ее. Но она знала, что порой даже милейшие люди производят совершенно обратное впечатление, потому что чувствуют себя неуютно по каким-то неизвестным нам причинам. Глупо судить о людях поспешно, надо всегда оставлять им возможность раскрыться. Не мог же Александр в самом деле выбрать себе в друзья недостойного человека! А Александр, как ветер, как солнечный свет, успевал везде и разговаривал как-будто со всеми сразу. Подошел и к Таис, слонявшейся без дела, и предложил, пока не печет солнце, покататься на лодке. Таис внутренне взвизгнула и зачла себе этот ход – послоняться без дела.
Они отплыли далеко от берега. Бирюзовое море было прозрачным и спокойным, и Таис —дитя природы, тоже успокоилась, наполнилась каким-то особенным – спокойным – счастьем. Она перегнулась через борт и рассматривала, как на волнистом дне трупиками лежали кальмары. Лучи солнца проходили через толщу воды, преломлялись и слегка покачивались, а волны пошлепывали по борту. Тишина и блаженство окутывали мир.
– Я завез тебя сюда потому, что хотел поговорить о тебе, – начал Александр. – Хочу знать, откуда ты взялась.
Таис оторвала голову от созерцания воды и улыбнулась: «Из Афин.» Они рассмеялись.
– Хорошо, расскажи мне все, что было с того момента, как ты себя помнишь.
– Ах, зачем тебе это? – улыбка ушла с ее лица. – Я могу рассказать пять вариантов одного и того же, и все будет правдою. Вариант номер один: какая я была несчастная, бедная сиротка, – Таис усмехнулась. – Серьезно, хочешь это слушать, тебе это надо?
– Да. Хотя бы коротко, – попросил Александр.
– Откуда я взялась…«Наверное меня принес дельфин…» Так думает один мой знакомый поэт.
– Скорее всего, он прав, если судить по тому, как ты любишь море.
Таис поменяла позу, села на скамейку, опустила ноги в воду. Загорелые руки и ноги блестели на солнце, закрученные узлом кудрявые волосы держались даже без шпилек.
– Хорошо, до школы я жила у бабушки на зеленом острове, населенном черепашками. Его окружало синее море, в котором я и проводила большую часть своего времени, – так начала она со слегка наигранной интонацией. – А ведь действительно, мои первые воспоминания связаны с морем. Знаешь, этот звук моря – на берегу такая странная слышимость.
– Да.
– Потом меня увезли в школу, в Афины, и позже я узнала, что бабушки больше нет. Счастливое безоблачное детство кончилось. Очень мне не нравилось оставаться на каникулах в школе. Я просто умирала от одиночества. И сейчас не переношу… – она надолго замолчала. – Я не знаю, как об этом всем рассказывать, какими словами. Да и надо ли тревожить прошлое.
Александр серьезно смотрел ей в глаза и подбадривающе кивнул.
– Ладно, продолжу, использую вариант номер два, менее трагичный. Некоторые люди были добры ко мне. Я дружила со школьным конюхом и его женой, простыми добрыми людьми, училась скакать верхом. Я благодарна им по гроб жизни за эту иллюзию… А когда мне было 13, появилась Геро, и все пошло по восходящей. Первым делом она избила всех моих обидчиц и объяснила мне суть таких чувств, как зависть, недоброжелательство и злоба. Так и сказала: не всем повезло родиться умными, но не все можно объяснить отсутствием ума. Некоторые люди просто-напросто злы, а зло надо наказывать. Потом она занялась моим воспитанием или, лучше сказать, перевоспитанием, и взяла на себя все возможные в моей жизни заботы. И все побежало-поехало. В моей жизни стали появляться новые люди, и жизнь стала другой – взрослой. Динон лепил, вырубал, лил меня во всех вариантах – жуткое время для меня, а для него – творческий взлет. Зато я хорошо заработала на скульптурах. А Геро удачно вложила деньги в Понтийский хлеб, и купила себе дом на мое имя, и я построила свой первый собственный домик, что-то, что принадлежит мне. Так мы почти одновременно стали гордыми домовладелицами, – Таис довольно рассмеялась. – Днем стояла моделью, вечером принимала гостей Динона, которые сначала казались мне верхом культуры, аристократами духа. Я слушала их, раскрыв рот, кажется, кое-чему и сама от них научилась. Не обращай внимания на мой ироничный тон, – она повернула голову к Александру. – Я их до сих пор люблю. Нет, я была вполне счастлива – слепа, глуха, парализована счастьем. Или довольством? Я была довольна каждой прожитой минутой – с моей сегодняшней позиции странное, и, видимо, больное состояние.
Она снова вопрошающе взглянула на царя. А потом неожиданно спросила: «Как ты думаешь, детское горе и обиды – самые тяжелые?»
– Да.
– Тогда мне больше нечего бояться в жизни. – Она помолчала. – А чего ты боишься в жизни? – ее тон изменился и она лукаво глянула на Александра.
– Когда я был в Эпире, – медленно, неохотно начал он, – после ссоры с отцом, о которой ты конечно, все знаешь, за разжиганием костра я понял одну вещь… Да, именно так все и было: я подумал, что сделать с мясом, засолить или завялить, а потом без всякого перехода: «Мои возможности не знают границ, и я ничего не боюсь в жизни. Я не промечтаю свою жизнь, а положу ее на то, чтобы осуществить свои мечты.» Видимо, в этот момент я стал взрослым. Однако, ты отвлекаешься от темы; ты рассказываешь, а не я, – при этом царь несколько раз кивнул, сощурив в улыбке свои искрящиеся глаза – синие с коричневыми вкраплениями, из-за чего они напоминали Таис переливчатые опалы. Таис отметила, какая у него своеобразная мимика, и как он любит кивать.
– Значит, ты ничего не боишься? – уточнила она.
– Да что ж мне этого стесняться, что ли? Страх – первый враг жизни. Хотя есть, конечно, вещи, которые я не люблю, но это другое дело, чем бояться.
– Что ты, к примеру, в себе не любишь? – не сдавалась Таис.
– О, какой хитрый вопрос! Разве я похож на человека, который себя не любит?
– Пожалуйста, скажи!
– Не люблю размножения себя.
– Как это?
– Раздвоения, растроения… Все. Ты остановилась на Диноне, его гостях и полном довольстве жизнью, о котором ты сейчас сожалеешь. Чем ты не довольна? – спросил он.
Вот тут-то настал черед Таис удивленно покачать головой:
– Ну, раздвоением же!
Они рассмеялись такому неожиданному совпадению.
– Если мы действительно имеем в виду одно и то же, тогда, Александр, я тебе не завидую. Но расскажи мне, как ты был в Эпире.
– Э, нет. Сегодня твой черед рассказывать. А я расскажу когда-нибудь потом.
Тут с берега раздался свист Гефестиона, который жестом звал их, показывая, что мясо поспевает. Александр, в свою очередь, махнул ему, чтобы он плыл к ним. При этом, улыбаясь, пробормотал: «Иди сюда,» – и взялся за весла. Таис села спиной к Александру и изо всех сил сдерживала слезы досады.
– Таис, девочка! – Александр впервые назвал ее таким непривычным именем, которое станем впоследствии ее самым любимым, – повернись ко мне…
Подплыл Гефестион.
– Я не помешал? – Он еще в воде, отфыркивается, мокрое лицо, слипшиеся ресницы, в глазах смущение.
– Как ты можешь помешать! – Александр помог Гефестиону забраться в лодку, они сели рядом, переглянулись и почему-то расхохотались. Таис подумала, что на них смотреть – одно удовольствие: ребята хоть куда, похожие и разные одновременно. Между ними чувствовалось родство еще более тесное, чем кровное. Они были единомышленниками, а это выше родства.
– Чем занимается честная компания? – поинтересовался Александр.
– Сплетничают и гадают, о чем вы здесь беседуете.
– Победило мнение, что я выведываю у Таис афинские настроения? Совмещаю приятное общество с полезным выведыванием? – предположил Александр.
– Да, что-то в этом роде, хотя у Гарпала своя теория.
– Наверняка, очень пошлая. Ну, что ж, мой дорогой, придется тебе взяться за весла. Пойдем, Таис, в воду -жарко.
Они медленно плыли далеко позади лодки с Гефестионом. Александр спрашивал ее о чем-то, она отвечала, а параллельно как-будто плыла и наблюдала эту картину другая Таис. Ведь это и было то раздвоение, о котором они говорили.
«Ужас какой, я влюбилась!!! Я люблю его безумно, я – любовь. Я плыву не по воде – по морю любви, дышу не воздухом – любовью, меня греет не солнце – любовь. Что же мне делать!?» У Таис расслабились и опухли губы, натянулся нос, и соленые слезы потекли по соленым щекам. Чтобы прийти в себя, Таис судорожно вдохнула воздух (не любовь) и нырнула – совершенно непоследовательно для Александра. Он поднырнул под нее, и их тела коснулись и скользнули друг по другу. Солнце – не любовь – пронизывало воду. Когда они вынырнули, Александр заметил: «Как интересно, когда не стоишь на твердой почве. Люблю плавать, а еще бы с большим удовольствием летал!»
Они засмеялись. «Я счастлива безумно,» – сказали обе Таис друг дружке.
– Спасибо за рассказ.
– Ты что-то понял из этой …словесной каши?
– Почему же, ты очень понятно рассказываешь, зримо: рассыпаешь слова-самоцветы, которые емко передают мысль.
– О! Что за слова такие? – Таис подняла брови.
– «Страх», «одиночество», «довольство жизнью», «я их до сих пор люблю» – он скопировал ее иронично-настойчивую интонацию и афинский выговор. – И, кроме того, у тебя все написано на лице.
– А что мне скрывать? – в этот момент ее ноги коснулись дна.
Выходя из воды, она ощущала себя богиней. Ей хотелось, чтобы и Александр так ее увидел. Неизвестно, рассматривал ли ее восторженно Александр, зато остальные делали это до неприличия активно. Неарх вложил всеобщее мнение в следующую фразу: «Таис, ты вполне можешь повторить знаменитое святотатство гетеры Фрины – выступить в роли самой Афродиты, и тебя так же, как ее, оправдает суд.»6
– Зачем же повторяться, – промолвила Таис.
Александр одобрительно рассмеялся.
– Скульптор Динон, – усмехнулась Таис, – когда в очередной раз крушил плод моих многодневных стояний, приводил свой убийственный аргумент: «Это не Книдская Афродита». А я, признаться, не видела ни знаменитой Книдянки, ни ее прообраза, гетеры Фрины.
– Я не могу судить о разрушенных статуях Динона, хотя видел Афродиту Праксителя, копии, к сожалению. Но я могу судить о моделях и потому понимаю Динона, – сказал Александр.
Таис запуталась и даже тряхнула головой, пытаясь понять, что он имеет в виду.
– Ты – красивее, – просто подытожил Александр.
– Ах, где там… Да и кто не красивый в 21 год! – пролепетала Таис, смущенная его прямотой.
– И в тебе нет этого ограниченного тщеславия. У тебя другая кровь. Фрина была лишь двойником богини, ее точной, но только внешней копией, – спокойно продолжил Александр.
Таис привыкла слушать комплименты, но они были ничто в сравнении с тем, что говорил Александр. Его мнение значило для нее больше, чем мнение всего мира.
– И Динон зря винит себя в неудаче, – продолжил царь. – Дело не в нехватке таланта, а в том, что есть вещи в мире, которые нельзя ни запечатлеть в камне, ни выразить словами.
Таис побледнела и опустила глаза.
Как Таис мольбами не пыталась остановить его, длинный удивительный день все же подошел к концу. Целый прекрасный день с Александром! Она имела счастье наслаждаться его обществом все утро, день и вечер. Сейчас, у костра, Александр рассказывал ей, как пару лет назад с родителями ездил в Олимпию; о постройке там круглого «Филиппейона», о том, как отчаянно квакали лягушки в речке Алфее, текущей вдоль священного города Зевса.
– Там мы с Гефестионом… – смеясь, начал он и осекся, замолчал, стал озираться вокруг.
Улыбка сошла с его прекрасного загорелого лица, глаза озабоченно, а потом грустно искали что-то. Потом перестали искать, он облизнул губы и замер, как и Таис, которая невольно повторяла все его движения, и сейчас смотрела не него таким же растерянно-удрученными глазами, какими он смотрел в пространство. Поднесенная ко рту виноградинка так и застыла в ее руке.
