Незатейливая история. О том, как далеко можно уйти из дома

– Что случилось, ластонька? Почему молчаливая такая сегодня? – не выдержала тишины Избава.

Слова матери застали Яниславу врасплох, и она выплеснула переполнившую её тайну:

– Люнега любит Здирада и хочет, чтобы он к ней посватался, а он даже на неё не смотрит. Мамочка, скажи ему, пусть он возьмёт в жёны!!! Мы тогда с ней совсем сёстрами станем!!!

– Тише, не кричи, отец с братом спят уже, – ответила Избава, чтобы хоть что-то ответить.

«Вот оно!!! Вот где беда подкараулила!» – мысли разметались в голове, – «что же я такое наделала, своими руками дверь открыла и горе впустила, и за стол посадила. Ведь не просто так он на неё не смотрит. Родная она ему, один хлеб ели. Любит он её, вот и смотреть боится. Боги, что же я натворила!!!»

– Нельзя Люнеге быть женой твоего брата – выдохнула Избава, собравшись с силами, – вы ведь все родные. Люнега итак сестра твоя, разве ты знаешь? Не по крови, а по хлебу.

– Как же так…? – Янислава смотрела на мать исподлобья, так словно тот самый хлеб, который, оказывается, роднил их с Люнегой, оказался горьким как полынь.

– Сами Боги так говорят, – к Избаве вернулось самообладание.

В этот момент Янислава готова была обидиться и на Богов, и на мать, и на Здирада. Ну, как же так…? Ведь она уже начала мечтать….

Ничего не сказав, Янислава отложила работу и ушла спать. И, вдоволь выплакав под одеялом свою обиду, крепко уснула.

А Избава всю ночь не сомкнула глаз, а утром, чуть только высинило за окном, пошла к волхву.

Белозер, выслушав мою бабку, покачал головой, посетовал на то, что все нынче хотят перечить Богам, и сказал, что Доля Здирада крепко к нему привязана, и что, сколько бы Избава не пыталась изменить её, ничего не поможет. Так Боги решили. Раз дали такую Долю, значит, так тому и быть.

Не видя тропки, шла моя бабка домой. Не помогло ей имя её. Ведь и к ней её Доля крепко-накрепко привязана.

Время шло, минутами как каплями туша улыбку в глазах Избавы. Теперь уже не она охотилась на несчастье, а оно на неё. И каждый день ждала моя бабка стрелы боли в сердце. И каждый день коварное несчастье посмеивалось где-то за углом и караулило её сыночка. И мучило Избаву неизвестностью. Она и сама не знала, что такого может натворить эта белобровая, но думалось ей – что бы это ни было, будет оно большим горем.

А мир вокруг менялся. И кипел. Во всяком случае, Люнеге, он казался кипящим, сотканным из жужжания веретена, стежков вышивки, переглядок, пересмешек, холодной росы под босыми ногами и её, Люнеги, любви. Любовь её еле-еле умещалась в маленьком сердце. Но было бы ещё ничего, если бы она просто там притаилась до поры до времени. Но нет. На каждое слово и каждый взгляд Здирада любовь начинала рваться из сердца, и оно едва не лопалось. Но всё это было напрасно. Слова все были ничего не значащими, а взгляды – пустыми.

Сколько раз искала она встречи со Здирадом, сколько раз хотела рассказать ему о том, что твориться у неё на сердце. Рассказать и не мучиться этой серой и тягучей неизвестностью. Но вот тут-то и ложилась ей поперёк дороги гордость. Спотыкалась Люнега и молчала. А когда принесла ей Янислава новость о том, что не судьба ей быть женой Здирада, тут ей и вовсе невмоготу стало. Боги, Боги, что же вы такие неправильные заветы-то дали, что житья от них никакого нет…?

Неизвестность эта, что мучила и Избаву, и врага её, была как плод – в конце концов, перезрела и упала.

Упала ранним утром, когда Здибор с Избавой и детьми сидели за столом и решали важное дело – когда Здирад жениться собирается. Мать с сестрой смотрели на него затаив дыхание, а отец хмурился – долго ещё первенец будет до полночи по посиделкам мотаться?

– Да скоро, скоро, – хмурился в ответ Здирад.

– Да ты скажи хоть к кому свататься будешь? – голос Здибора становился громче с каждым словом.

– Рано ещё к ней сватов засылать, – улыбнулся Здирад, – Кветаву[17 - Кветава – цветочная.] я жду.

– А чем тебе Люнега плоха?! – вступилась за подругу Янислава

– Нельзя ему Люнегу в жёны брать, она ведь сестра вам, – уже спокойно сказал отец, – а Кветаву долго ждать не придётся. Люнега дома не задержится. Характер у неё в мать.

Кветава была младшей сестрой Люнеги. Не такая красавица, как сестра, но имя её ей очень подходило. Глаза синие, словно пригожница[18 - Пригожица – один и вариантов названия цветка незабудка.], щёчки румяные как ранний яблоневый цвет. Волосы были не такие светлые, как у старшей сестры, и стан был не точёный, да и росточком не вышла. Но только глядя на неё, у Здирада становилось тепло на душе, только ей в глаза не мог он спокойно смотреть, и только у неё был такой густой, такой полный и глубокий голос. И ради этого голоса Здирад согласен был ждать сколь угодно долго. Ждать пока снимет Кветава рубаху, ждать пока выйдет замуж Люнега, ждать… да чего угодно ждать.

Сейчас препятствий поубавилось – Кветава уже месяц ходила в поневе. Осталось дождаться, пока старшая сестра уйдёт из родительского дома. Вот только никак не мог подумать Здирад, что уйти Люнега хотела бы в его дом, мечтала она стать его, Здирада, женой.

Не видел он её полузаплаканных – полузлых глаз, не слышал стука её сердца, да и не к чему ему всё это было.

И уж совсем не ожидал он, что на празднике Купальницы подбежит Люнега именно к нему, именно его стукнет по плечу и именно ему, краснея, задиристо скажет: «Догоняй!!!». И побежит. Она побежит, а он останется сидеть. Тогда она остановится, повернётся, долго, не моргая, будет жечь холодным железом глаз, пока оно не нагреется от слёз. И тогда снова побежит. Уже в противоположную сторону. Под робкое хихиканье подружек, всегда завидовавших её красоте.

А через неделю разнесётся по деревне радостная весть – быть свадьбе скоро. Красавица Люнега выходит замуж за Литобора[19 - Литобор – вылитый из отборных]. Литобор в свои двадцать четыре года уже был воином и ходил с отрядом таких же неугомонных парней, собранным по всей округе, служить местному голове. Голова любил пугать соседей из других долин, прохаживаясь со своими молодцами вдоль границ. Войны давно никто не затевал. Боги хранили мир. И люди от них старались не отставать и держали мир и добрыми словами, и крепкими рукопожатиями, в которых сразу видна была сила протянувших руки, и высокими стенами крепостей, стоявших на страже переходов в долины, и блестящими мечами, которыми на ярмарках ненавязчиво хвалились некоторые ухари.

Литобор не был одним из тех, кто любил разгул походов, настойку на меду и рассказы о больших городах, где полным-полно оборотней в обличии прекрасной женщины, которые только и делают, что ищут молодых воинов, чтобы их обольстить. Вдумчивый и пытливый, Литорбор хотел научиться настоящему ратному делу. Хотел знать, как вдесятером одолеть сто человек, как взять крепость, в которой три кольца дубовых или даже каменных стен, как голыми руками победить врага в заговорённых доспехах. И ещё много чего хотел бы он узнать, но, сколько не ходил служить к голове, а всё без толку. Позвенев кольчугами в невысоком колючем кустарнике, который облюбовал склоны гор, отряд расходился по своим деревням до следующего вестника.

Вернувшись в очередной раз домой, надумал Литобор, что хорошо было бы, если бы ждала его дома жена. Но не просто жена, а красивая, да умная, да умелая. И когда на Купальнице увидел он, как сын Здибора собственными руками оттолкнул своё счастье, то медлить не стал. На следующий же день отправился он свататься к Люнеге.

Говорят, когда она спросила, мол, на что она ему, Литобору, тот ответил, что на счастье. Тогда она сказала, что он ей будет на утешенье. Литобор согласился. На том и сговорились.

После сбора первых яблок сыграли свадьбу.

Люнега заплела две косы, украсила поневу новыми стежками и стала какой-то грустно-спокойной. Улыбка как-то лениво набегала на её губы, да и то ненадолго. Серые глаза, казалось, стали ещё больше, стан ещё тоньше.

А тем временем к её младшей сестре заслал сватов тот, которого она всё ещё любила, но перед которым так отчаянно старалась быть счастливой, чтобы понял он, что на нём свет клином не сошёлся.

Люнега каждую свободную минутку бегала домой к родителям, вышивала вместе с Кветавой свадебное платье, давала советы. И очень хотела радоваться за сестру как за себя. И помогала потому, что всё это было для него, для Здирада.

Свадьбу моих родителей сыграли в начале зимы. А моя жизнь началась ровно через год. Началась не вовремя, раньше, чем надо было.

Как рассказывала мама, волки в ту зиму стали такими лютыми, что, не боясь сторожей и собак, таскали скот прямо из деревни. И тогда староста деревни решил проучить окрестные стаи.

Собрали охотников, наготовили стрел, сходили к волхву – узнать самый хороший день да заранее попросить прощения у Богов. А потом ушли горы. Вместе с ними ушёл и мой отец.

Маме надо было носить меня ещё целых две луны. Но моя тётка всё решила иначе.

Мама говорила, что с тех пор, как стало заметно, что она на сносях, Люнега сильно изменилась. В гости не ходила, к себе не звала. Если вдруг обе в родительском доме оказывались, то и двух слов сестре не говорила.

Поэтому, когда тётка Люнега ни с того, ни с сего пришла в дом моих родителей, мама не знала, что и думать. И, как и положено, решила думать о плохом. Люнега сказала, что вернулся отряд охотников, и что моего отца несут на носилках, что лицо его закрыто, будто у мёртвого.

Мама, в чём была, выскочила из дома и побежала на край деревни, где и встретила охотников. Люди и, правда несли носилки, на носилках и, правда, лежал человек, но лицо его было вовсе не закрыто, и был это не мой отец.

Потом Люнега отпиралась, мол, не узнала, мол, перепутала. Но это было уже потом. А пока мой отец смотрел, как мама бежит к нему в домашней рубахе и одних носках, по утоптанному хрустящему снегу, сквозь морозный искристый воздух.

Мама рассказывала, что он подхватил её на руки, словно соломенную куклу и отнёс домой. С полпути тянулся за ними сукровичный след. Баню тогда натопить не успели. Отец едва успел позвать бабушку Яглику.

Я родилась молча. Нить для Доли приготовить никто не успел, и бабушка сняла с шеи оберег, и тесёмкой, на которой он висел, перетянула пуповину, привязав ко мне мою судьбу.

Плакать я не плакала, дышать не дышала. Так и не услышав моего голоса, отец вбежал в баню и, тряся меня изо всех сил, стал кричать:

– Вернись!!! Слышишь?! Вернись!!!

Толи Боги тогда сжалились над ним, толи решили наказать его за то, что вмешался в их дела, но как рассказывала мама, я раскашлялась, проморгалась и, удивлённо оглядевшись своими затянутыми просинью глазами, расплакалась.

– Сбылась, – заулыбалась моя бабушка.

Так и назвали – Збина[20 - Збина – сбывшаяся.].