Тихая Химера. Очень маленькое созвездие – 2

Какая разница, раньше или позже он придет в это самое страшное место, где надо будет с кем-то говорить, что-то делать, занимать собой какой-то кусок жизни среди чужих людей, привыкать к их правилам, быть вежливым и послушным и отвоевывать у собственного мозга ни для чего самому Юму не нужный Дар. Нет, разница есть. Слишком уж тут хорошо. Юм пошел быстрее.

Скоро, не пройдя и половины пути, он всерьез устал. Обходить мелкие елки и шершавые стволы сосен, перешагивать и перелезать через упавшие ветки и стволы… Не останавливаться. На красные ягоды, рассыпанные вокруг, он уже не смотрел. Временами заводил руку за спину и тер поясницу и пониже лопаток, потому что там начинал пошевеливаться хорошо знакомый противный холодок. Заболит если – хлопот большим будет много… Солнце пекло сверху ослепительно и безучастно, а сквозь подошвы можно было почувствовать, кажется, уже не только ветки и сучки, но и травинки. Юм шел и видел только мягкую лесную землю – иголки, мох, траву, какие-то крохотные белые цветочки с остренькими сдвоенными лепестками, красные капли ягод на открытых местах, где солнце горячо жгло шею. Он терпел. Он теперь всегда терпеть будет. Сам же во всем виноват… Ладно, Вир прав – главное: вырасти и научиться всему тому, чему все люди учатся. Стать человеком. Вырасти и выздороветь. И все исправить, когда вернется Дар.

И вдруг осталось пути – совсем немножко! Он скорее почувствовал, чем увидел просветы далеко впереди, заполненные нелесной пестротой белого, синего, цветного, и скоро услышал, как в той стороне далеко пролетел люггер, и скоро стал различать высокие, азартные детские крики и удары тугого мяча. Игра какая-то. Дети. Разве страшно? Страшно.

Потянуло навстречу холодным запахом воды, свежим, не озерным, а бескрайним, до горизонта, и он наконец сообразил, что шел в сторону той большой реки, что видел из люггера Вира. Приостановился, жадно втягивая в себя влажный речной ветер. Скорее увидеть эту медленную огромную воду! Но разве можно? Вир говорит – надо радоваться… Очень хотелось к воде, очень хотелось пить… Очень хотелось обрадоваться. Юм стоял на месте и чуть не плакал. Но ведь Дар, говорит Вир, замешан на радости? Значит, радоваться нужно? Чтоб не сойти с ума, он заспешил вперед. Обошел очередную темную елку и увидел глаза.

Огромные, блестяще-серые, как река, серебряные, изумленно и испуганно встречающие его. Юм по инерции сделал пару шагов и встал.

Перед ним на мху сидел большой мальчик и смотрел с ужасом. Юм сам изумился – его боятся? Как это он смог напугать? Да еще такого большого – на вид мальчишке было лет тринадцать. Или даже больше. Но он ведь шел бесшумно, может, поэтому?

– Здравствуй, – виновато сказал Юм. – Извини. Я шел, шел, а тут ты. Я не знал, что ты за елкой сидишь.

– Ты откуда взялся? – едва слышно спросил мальчик. – Еще же рано для этих проклятых экзаменов…

– Я первый, – Юм вытер потный лоб. – А у тебя попить ничего нету?

– Есть, – медленно, как во сне, мальчик на ощупь взял возле себя и протянул Юму велосипедную желтую бутылку. – На…

Пока Юм откручивал тугую пробку и пил кисловатый сок, мальчик все так же медленно закрыл учебник, поверх страниц которого лежал снимок какого-то пацана, потом встал. Он был высокий, голенастый. Растрепанный и почему-то слегка бледный. Даже, кажется, зареванный. Почему? Как бы помочь? Юм оторвался от сока:

– Спасибо… А тебя как зовут?

– Тёмка…

И внезапно он сильно вздрогнул, будто очнувшись, дико посмотрел на Юма, побелел еще больше, отскочил и мгновенно, будто его и не было, умчался прочь. Может, правда примерещился? Юм посмотрел ему вслед, потрогал горячую от солнца голову, потом еще попил из бутылки. Нет, наверное, он не узнает, почему этот большой мальчик убежал ото всех в лес и сидел плакал над каким-то снимком. А может, он по дому скучает? Нет, все как-то непонятно серьезнее, не просто ребячьи слезы, а какое-то серьезное горе – но ведь это не его дело? Юм пожал плечами и пошел дальше.

Только сначала он хотел увидеть реку, а не те белые домики. Поэтому он свернул в сторону, к запаху воды, еще метров сто прошел по лесу, потом перебрался через низенький заборчик и оказался в саду, где висели на деревьях незнакомые мелкие зеленые плоды, спели на солнышке. Подальше еще что-то росло в рыхлой земле, и Юм заторопился – никого встречать он больше не хотел. Скорее, скорее, бегом, и вот уже деревья отбежали назад и Юм выскочил на высокий, покрытой короткой яркой травой берег над серебристой далью воды. Красновато-песчаный откос круто спускался к узкой мокрой полосе песка и гальки. А дальше влево эта полоса расширялась, превращаясь в песчаный широкий пляж, где почему-то в такую жару никого не было. Юм посмотрел на плещущую бегучую кромку воды, потом дальше – на плывущую, рябую от блеска, гладь, и дальше, на необъятный синий лесной край за рекой. Тот берег был пологим, и взгляд далеко уплывал в неровно-колючий океан леса под жемчужно-темными облаками в мучительно прекрасном голубом небе. Юм стоял, дышал рекой и смотрел на широкий, плавный изгиб реки, несущей непредставимый объем холодной, серебристо-прозрачной воды. Орали и кидались в крохотные волны мелкие, с коричневыми головками, речные чайки, носились низко над неторопливой неостановимой водой.

Тремя огромными упоительно жуткими прыжками Юм слетел вниз и в плеске взлетевших засверкавших брызг врезался в кромку воды. Отскочил, весь мокрый, тихонько и удивленно засмеялся. Стоял, долго глядел на бегущую у мокрых башмаков прозрачную водичку, которая несла на себе мелкие береговые соринки и сухие стебельки, а внизу, у солнечного дна, закручивала столбиками легкий белый песочек и пошевеливала круглые невзрачные камешки.

От быстро просыхающих колготок и подола поднимался невидимый пар. Юм присел, опустил горячие ладони в нежную холодную, туго разнявшую пальцы воду. Если здесь, почти на берегу, вода такая сильная, то какое же течение вот там, где дно отлого спускается в неразличимую бурую темноту? А на середине, далеко, где на поверхности сверкает бегучее солнце? А с виду такая тихая река…

Юму что-то стало не по себе. Он торопливо умылся, еще немножко пошлепал ладошкой по воде и выпрямился. Оглянулся на рыжий откос – высоко, и грунт крошится, осыпается. Он пошел дальше влево, к пустому пляжу. В башмаках хлюпало щекотно и противно, потому что вода в них уже стала горячей. Ноги гудели и болели под коленками. Про спину лучше не думать, пока терпимо. Он сразу увидел подъем наверх, удобный, со ступеньками, но к нему не пошел. Вдоль воды лежали серебристо-серые огромные бревна, и Юм подошел к тому, что было подальше от воды, сел. Ему не хотелось прерывать тихое одиночество в этом долгом летнем дне. Больше ведь такого – только для него одного – дня не будет. Не потому, что сейчас хорошо – чего хорошего, когда так спина болит и весь как пластилиновый. Надо одному побыть. Подумать еще. Вдруг что-то в голову придет разумное… Или что-то вспомнится… Он попил еще немножко сока из желтой Темкиной бутылки, потом долго распутывал мокрые шнурки. К замысловатой шнуровке на этих новых ботинках он еще не привык. Какие-то они уж очень… туристические. Вылил из башмаков водичку; содрал, отжал и расстелил на бревне носки, подобрал мокрые ступни на горячее шелковистое бревно, снова стал смотреть на реку под бездонным синим небом. Какая большая… Он смотрел долго, пока глаза не стало резать от солнца, тогда зажмурился и послушал, как плаксиво орут чайки.

Носки, штаны и подол высохли слишком быстро. Очень жарко. Даже как-то плохо от этого жара… Юм покосился на влажные башмаки. Ничего не поделаешь. Не ждать же, когда и они высохнут… Он на всякий случай повертел головой – никого. А пляж этот как-то неправильно выглядит. Ближе к откосу лежал большой, глубоко засыпанный песком красный мячик; вся широкая золотисто-серая полоса песка была ровно разглажена многодневным ветром, а у самой воды песок был узорчато и плотно зализан водой. Юм посмотрел на свои одинокие глубокие следы и растерянно почесал бровь. Насколько он понимал, по этому песку никто не бегал купаться ни вчера, ни позавчера. А может, много дней. Это летом-то, в жару? Ну ладно, пусть он сам теперь плохо плавает и мерзнет, а все эти большие сильные мальчишки, которые орут там на высоком берегу? Ведь забыли же они здесь красный мячик? А вон еще у другого бревна в песке какая-то полосатая тряпка – полотенце? Значит, купались раньше, а теперь нет?

Спину защекотали боязливые мурашики. Юм с вопросом поглядел на широкую сверкающую гладь и вдруг с ни на что не похожим ужасом ощутил ответ: глубокий, темный, бездонный желоб речного русла. Там в темноте несется слепая холодная вода, свивается в водовороты, давит и тянет на вязкое дно…

Тут что-то стряслось.

Юм чуть слышно хрипло мяукнул, сунул ноги в горячие мокрые башмаки, схватил желтую бутылку, перескочил бревно и бегом удрал к ступенькам наверх, проскочил их несколько и опомнился – что, за ним какой-нибудь водяной гонится и хочет в реку утащить? Он оглянулся на безучастную сверкающую реку, которой не было до него никакого дела, перевел дыхание, постукал башмаками по плоским широким камням, из которых ступени были выложены, отряхнул налипший песок, завязал влажные шнурки. Вздохнул. Нет, он по доброй воле все же пока в эту реку купаться не полезет.

Наверху в жесткой короткой траве обнаружилась тропинка, на которой успели подняться крохотные, как иголочки, редкие светло-зеленые травинки. Невысокие белые, красивые здания и широкая башня с высоким прозрачным куполом на крыше оказались совсем близко, и Юм побрел вперед, снова ощутив, как устал и как беспощадно горячо жарит сверху солнце. Но впереди вон высокие темные деревья, цветами пахнет. И голоса. И смех, и все те же звонкие прыжки мяча – их он краем сознания все это время слышал.

В короткой синей тени у первого дома – здесь дорожки были засыпаны интересными разноцветными камешками, которое перегретое солнцем сознание сразу стало собирать в утомительные бессмысленные узоры – он немножко постоял, допил Тёмкин сок, и сначала нечаянно, а потом с любопытством заглянул в низкое окно – обычный класс. Только парты красивые, со встроенными терминалами, с мягкими креслами с высокими белыми подголовниками. Да и парт маловато… и чему же тут учат? Он еще посмотрел на томящиеся за стеклом, ухоженные комнатные цветы в одинаковых белых горшках, потрогал горячую макушку и двинулся дальше. За углом начиналась аккуратная дорожка, вдоль которой были высажены белые и синие низкие густые цветы. Он устало присел к ним, с минуту разглядывал сложные соцветия, а кустики цветов тянулись к его ладошкам так, будто никогда не чувствовали добрых рук. Юм гладил им листики и шептал неслышные ласковые слова. Потом пришлось все-таки оторваться от цветов и идти дальше, но он пошел медленно и успевал каждый белый, или синий, или редкий лиловый кустик отметить взглядом; и улыбался. Цветы тоже улыбались и струили радостный аромат. Потом он пересек пятиугольник просторного двора, образованного пятью, по виду очень школьными, зданиями, отбрасывающими густую, еще более синюю тень, прошел по аккуратной, как всё здесь, дорожке мимо одиноких деревьев и невысоких домиков, в которых тоже застыла синяя прохлада; вошел наконец в живую, рябящую тень сада. Огромные, чуть шелестящие круглыми листьями деревья высились над разбегающимися во все стороны широкими узорами синих, белых, лиловых, желтых цветов.

Юм автоматически прошел несколько шагов и остановился. Цветы. Много цветов. Всяких. Эта бесконечная и плавная, как щедрые мазки кистью, красота цветников нравилась Юму до того, что перехватило дыхание и в глазах стало горячо. Как хорошо. Слишком хорошо. Но… Если не ходить по этому саду, терпеть… Он же с ума сойдет. Это же цветы. Если они рядом, и к ним не подходить, то… Он больше ни о чем не сможет думать и точно сойдет с ума. Запросто. Цветы же. Может, понемножку? По чуть-чуть, чтоб только не свихнуться? И чтобы цветы не обижать? Не для радости? Так ведь можно? Только не надо себя выдавать. Он же теперь не больной ребенок, забиравшийся в единственную клумбу возле школы на Океане. Не надо выдавать это глупое нежное, жадное и живое существо внутри, которое жить без цветов не может. Про этого психа внутри Юма никто не знает. И не надо. Нельзя лезть к цветочкам на глазах у чужих… А чужие тут все. Так что будем воспитывать самообладание. В конце концов, в Бездне цветов не было никаких, и ничего, не подох.

Где не было цветов?

Опять он напоролся на битое стекло вокруг чего-то важного и забытого. Переждал темноту в глазах. Ладно, не время для цветов или Бездны. Он подумает об этом потом.

Вообще весь аккуратный, как тетрадка отличницы, тихий школьный городок пока очень нравился. Что ж такого в нем страшного спрятано? Юм уже согласен здесь жить, если разрешат, но чему здесь учат? Надо тут кого-то найти?

Он шел вперед сквозь тянущиеся к нему тонкие нежные запахи, все же посматривая на притягивающие глаза невиданные раньше цветы, и скоро увидел ту самую спортивную площадку, которую уже так долго слышал. Там мелькали легкие светлые фигурки, скакал оранжевый мяч, а дальше за парком проглядывала улица невысоких домиков и та большая башня. Что ему теперь делать? Он пошел медленнее, опасаясь подходить к звонкоголосым прыгающим мальчишкам. Взрослые хотя бы так не верещат, только их не видно… Голова болит. Жарко так, что тошнит…

Впереди был перекресток дорожек, шагах в двадцати. Юм на всякий случай остановился, когда на дорожку вдруг выскочил из затрясшихся, как от хохота, кустов худой темноволосый мальчишка. Он рванулся навстречу Юму, за ним сквозь забившиеся в истерике кусты проскочили еще несколько мальчишек и полетели вдогонку. Юм попятился в сторону, а удирающий мальчишка наткнулся на него черными веселыми глазами, оторопело приоткрыл рот – и затормозил так, что песок полетел из-под подошв. Он тоже, как тот в лесу, был большой, лет четырнадцати, и весь был охвачен неистовым прозрачным огнем озорства и нетерпения. Юм невольно улыбнулся. Словно подкравшись, мальчишка неслышно подошел к нему, чуть нерешительно коснулся плеча и вдруг высоко подпрыгнул и оглушительно – Юм шарахнулся – завопил:

– Мышь пришла!

На спортивной площадке разом стих плеск визга и голосов, так что Юм услышал, как, слабея, проскакал по грунту пропущенный мяч. Налетели другие мальчишки, стало тесно, страшно, шумно, и кто-то еще заорал:

– Это моя мышь! Я его первый увидел!

– Он на меня на первого посмотрел!

– Нет, моя, – черноглазый схватил Юма за плечи, завертел так, что Юм едва устоял, и прижал к себе: – Моя, моя мышка! Мышоночек мой хороший!

– А сегодня еще только пятое число, – спокойно сказал высокий мальчик с белыми волосами, заплетенными в шесть длинных сигмийских кос. Около него так же спокойно стоял и весело смотрел на Юма мальчишка лет одиннадцати, с такими же точно, только потемнее, косами. Эти двое не очень были похожи на братьев, но заметно было, что они вдвоем среди остальных. Старший сказал: – Экзамены еще же не кончились.

– А этот, значит, чудо, – черноглазый покрепче прижал Юма к себе. – Мышка моя!

Со спортивной площадки, перескакивая через клумбы и продираясь через несчастные трепещущие кусты, молча примчались еще человек двадцать, и, заморгав от удивления, Юм торопливо высвободился из тонких цепких рук черноглазого. Мальчишки и девчонки с топотом и гомоном окружили его тесным скачущим кольцом. Черноглазый всех их немножко отпихивал от Юма:

– Да ну вас. Ну вас. Мой мышонок. Я первый увидел.

– Жадина, – тоскливо обозвал его кто-то из мальчишек.

Юм сквозь испуг различал, что некоторые из больших мальчишек, особенно те, возле которых держались маленькие, и все девчонки смотрят на него всего лишь с любопытством. Остальные мальчишки хмурились, тосковали, горевали, подпрыгивали, терли лбы и вообще изнемогали от досады. Одна из больших девочек, почти уже девушка, вдруг громко сказала:

– А ну-ка замолчите все. Развопились. Сережка, а мышонок-то до сих пор ничего тебе не сказал!

Мальчишки вокруг взвыли и, отталкивая друг друга, полезли к Юму. Черноглазый схватил Юма в охапку и завопил в лицо:

– Мышка, здравствуй!

Юм кивнул и закрыл глаза.

– Заткнитесь! – заорал кто-то. – Он смотрите какой маленький! Он устал!

Кто-то большой и родной вдруг поднял Юма на руки, отстранив цепкие руки черноглазого:

– Подождите, бойцы, – Ние улыбнулся оторопевшему Юму и чуть-чуть подмигнул. Посмотрел на черноглазого, пританцовывающего возле его локтя. – По правилам ты первый претендент. Успокойся. А вы отойдите чуточку. Что вы наскакиваете? Себя забыли? А это совсем малыш.

– Нет, – грозно сказал Юм и потянулся из его рук.

Ние осторожно поставил его на ноги и положил руку на плечо: