«Спросите у Оли!» – книга-блог 65 историй, которые я хотела рассказать своим детям

Дёргаю ручку двери – открыто.

– Оля, где ты носишься? У тебя собака рожает! – мама чуть не плакала и металась по коридору.

Папа тоже был дома, трезвый, и не знал, куда себя деть. Коля стоял в растерянности. Орта бегала по коридору и поскуливала, из неё торчали задние лапки щенка. Я почувствовала, как резко прояснилось в голове, медлить было некогда – нужно было срочно действовать.

– Перчатки! Найдите мне резиновые перчатки! – крикнула я по дороге в ванную. Тщательно помыв и просушив руки, натянула перчатки. От них пахнуло тальком и резиной. Мы с братом и Ортой остались втроём в нашей с братом комнатой.

– Зафиксируй её, – резко сказала я брату, было не до сантиментов.

Коля обхватил собаку за грудную клетку, навалившись всем телом. Мне удалось рассмотреть лучше, что же там торчит. Маленькие лапки сизо-розового оттенка, кусочек пузика и тонкий, крысиный хвостик.

Ротвейлер – порода, искусственно выведенная человеком. Чем больше человек вмешивается в генетику, делая акцент на требуемых для породы качествах, тем меньше остаётся естественных природных функций. Ротвейлеры трудно рожают сами, приходится помогать.

Я ощупала младенца – тёпленький. Аккуратно подсунула указательный палец под маленькое атласное пузико и стала потихоньку подтягивать на себя за ножки.

– Ты ему так лапы оторвёшь! – заволновался Коля.

– Всё нормально, держи собаку, – ответила я.

Орта немного успокоилась и не дергалась, понимала, что ей помогают.

Наконец малыш выскользнул и оказался у меня в руках.

«На крыску похож», – подумала я.

Ещё никогда мне не приходилось видеть новорождённых ротвейлеров. За щенком тянулась жилистая перекрученная пуповина и «послед» – плацента, с помощью которой он крепился внутри и получал питание. Я готовилась и знала, что пуповину нужно резать.

– Коля, нужна коробка, туда будем щенков складывать, чтоб не расползлись, – сказала я гораздо спокойнее, казалось, что самое страшное уже позади.

– Режь пуповину! – командным голосом распорядилась я.

– Чем?!

– Ножницами, конечно!

Я держала щенка, Коля работал ножницами. Пуповина была крепкая и не сразу поддавалась, скользила между лезвиями. Ножницы лязгали. Наконец-то всё получилось, щенок отправился в коробку, пуповина и послед – в пакет.

– Это мальчик! – я успела разглядеть, что у него под животиком.

Орта не проявляла интереса к щенку и опять заметалась. Я увидела, что в этот раз щенок идёт головой. Мы с братом работали как на конвейере. Щенки появлялись с разницей в 10-15 минут, мы как раз успевали выдохнуть и обрезать пуповину. Мама с папой тихонько стояли за дверью. Спасибо, что ничего не спрашивали. Постепенно в коробке накопилось десять щенков. Они были разные: кто-то крупнее, кто-то мельче. Мальчики отличались от девочек более массивной головой. Ходить они не могли, только беспомощно ползали по коробке с закрытыми глазами. Мы с братом чувствовали себя героями. Больше мы никого не ждали, нам казалось, что десять – это уже очень много. После шестого щенка мы с удивлением и восторгом следили, как появлялся следующий. Орта справлялась, больше никто не шел вперёд лапами. Мы с братом их только подхватывали и клали в коробку, выстланную светло-зелёной выгоревшей Колиной футболкой.

После последнего щенка прошло минут двадцать или больше. Мы уже расслабились.

– Ещё один, опять в пузыре! – вскрикнула я, увидев бледно-лиловую натянувшуюся плёнку.

Щенок родился, мы вскрыли пузырь, он не дышал. Его цвет отличался от всех остальных мёртвой бледностью.

– Что делать!? – закричала я.

– Искусственное дыхание! – спохватился брат.

Как делать искусственное дыхание новорождённым щенкам, я не знала. Осторожно стала массировать пальчиком грудь и дуть в маленькие, залепленные слизью ноздри.

– Всё, бесполезно, – выдохнула я, и слёзы тёплыми струями потекли по щекам.

Коля молчал.

– Он умер, задохнулся, – тихо и беспомощно сказала я.

Мы на минуту застыли, глядя на голубовато-серое тельце.

– Надо будет его похоронить, – тихо произнёс Коля.

– Да, – ответила я.

Остальной десяток копошился в коробке.

Орта спокойно улеглась, родов больше не предвиделось.

– Мама, папа! Щенки родились, заходите, – крикнула я в сторону двери.

Гудбай, Америка, о-о-о…

Эта песня, как машина времени, возвращает меня в прошлое. Артур Ким играл её на гитаре по вечерам в осенне-зимнем лагере. Артур – это мой одноклассник из русских корейцев, хороший, балагуристый парень.

Утром в субботу я встала рано. Нас собирали возле школы, чтобы оптом посадить в автобус и отвезти в лагерь, который находится где-то в горах Таджикистана. В лагере нас встретили большие и не очень деревянные домики, покрашенные синей краской, которая закучерявилась от перепада температур и на ощупь была приятно-шершавой.

Вообще-то лагерь был летний. Летом в Таджикистане достаточно жарко, даже в горах, до сорока градусов в тени. Зимой в тех же горах холодно, иногда идёт снег. Осенью – как повезёт. Каникулы начинались в конце октября, и с погодой нам повезло не очень, было зябко. В лагере, как выяснилось, отопление не предусмотрено.

Нас попросили взять тёплую одежду. Мы с подругой взяли таджикские галоши и длинные узорчатые шерстяные носки – джурабы. Это огонь, конечно, тогдашний писк моды. Мы все в них ходили, независимо от возраста и национальности.

Галоши были низенькие, чёрные, как лаковые, но при этом очень мягкие. Внутри галошу выстилала бархатная тряпочка тёмно-вишнёвого цвета. Это была обувь на все случаи жизни: зимой с джурабами, осенью и весной без. И вот мы с подругой Зулькой, со зверскими начёсами, со стрелками до висков, в джурабах и галошах, вышагивали по лагерю.

Поселили нас в домике-бараке на сорок железных кроватей с сеткой под матрасом, на которой было очень здорово прыгать, и мы безудержно прыгали, когда никто из вожатых не видел. Всех девочек поселили в один барак, парней в другой, чтобы не смешивались.

Разделили нас всех на семь небольших отрядов, которые по очереди помогали готовить еду в столовой. Мы чистили в большие алюминиевые чаны с ручками картошку и морковь. А по вечерам все собирались в маленьком голубом домике с шиферной остроконечной крышей почти до земли и пели песни под гитару. Тут официально можно было встретиться и пообщаться с парнями.

Парни нас с Зулькой увлекали тогда очень. Я была безнадёжно влюблена в Абдика Кузиева, примерно со второго класса. Зулькины предпочтения всё время менялись. В этот раз её выбор пал на Артура. Это было удобно: Абдик и Артур были друзьями, а мы с Зулькой подругами. Зуля фанатела тогда от легендарного Виктора Цоя, а Артур играл на гитаре и был корейцем – всё сходилось.

Мы гуляли по лагерю туда-сюда с боевым раскрасом на лице, в надежде встретить парней. Если вдруг это удавалось, делали гордый и независимый вид, демонстративно перешёптывались и громко смеялись, иногда оборачиваясь. Это у нас был такой флирт на расстоянии.

Близко можно было подойти только вечером, когда все собирались вокруг гитары. Сидели гурьбой, иногда слегка касаясь друг друга. Я не решалась сесть рядом с Абдиком, выбирала варианты напротив, чтобы видеть его. Абдик был балагур, близнец по гороскопу, он был очень лёгкий и компанейский. Артур был надёжный, устойчивый такой, занимался вольной борьбой. Мне нравилось, как он поёт, я бы слушала его и слушала. Тогда я подумала, что это хорошая идея – научиться играть на гитаре и быть в центре внимания. Но почему-то мне нравился невысокий юркий Абдик без гитары. Я смотрела на него и слушала, как Артур поет: «Гудбай, Америка, о-о-о…».

Слушала, смотрела и думала, как хорошо всё-таки, что мама отпустила меня в этот лагерь.

Битва на Душанбинке

Вы когда-нибудь ходили драться? Или, как это у нас в Душанбе называлось, махаться? Если честно, я этого очень боялась – боялась физической боли.

Дома меня почти никогда не били. Помню пару раз. Первый – когда мы с братом не могли поделить, кто с собакой пойдёт гулять и переписывались друг на друга. Мама тогда раздала нам обоим крепких подзатыльников. Второй – когда папа пришел выпивший с работы. Он называл это «Оля, я устал» и обычно ложился спать, но не в этот раз. Не помню, до чего он докопался, слово за слово, и понеслось. Я была дерзким подростком. Не успела оглянуться, и мне прилетело от отца по носу, впервые в жизни.

Нос у меня слабый, сосуды. Официальный диагноз – вегетососудистая дистония. Это когда непонятно, что болит и как это лечится. Кровь хлынула, стекая по рукам и капая на пол. На какое-то время все замерли: и мама, и брат, стоявшие в коридоре. Я совсем ошалела от неожиданности и кинулась на отца, подхватив попавшуюся под руку настольную лампу. Я молотила отца кулаком, лампой, кричала и драла его лицо ногтями. Отец тоже ошалел, такое с ним было впервые. Я размазывала кровь по лицу и рукам и с негодованием орала что-то невнятное.

– Ты что, ты что? – казалось, что отец мгновенно протрезвел и пришёл в себя. – Кидаешься на меня, как пантера!

Он оторопело отошёл в сторону.

Мама придерживала меня, как рефери на ринге, не давая снова кинуться в бой. Брат на всякий случай стоял рядом с отцом, но это было лишнее. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Я с удивлением отметила, что мне не больно, только обидно. Тогда я окончательно лишилась страха на тему кулачных боёв и дворовых разборок, которые бывали у нас во дворах ежедневно, в порядке вещей.

Дружба – сильная вещь. Не зря столько разговоров об этом, а в Таджикистане 90-х особенно. Нельзя было ходить поодиночке, нужна была своя стая, крепкая, которая при необходимости, не раздумывая, бросится в бой. Стая была не у всех. Моя была довольно слабая и разрозненная: высокая Зулька на ножках-ходульках и маленькая Ирка, которая боялась любого мелкого дворового пацана. К тому же реальности Зульки и Ирки не пересекались, они не переваривали друг друга. Втроём нас никто не видел. Около моей стаи бывали Алка-хохлушка, Алёнка со своим гигантским догом, Раношка-двоечница и Люда Юсупова – будущая израильтянка. В целом мы были разрознены и уязвимы. На районе обитали и другие стаи, покрепче. Бойцовские девчонки, которые подражали своим братьям и звали всех поодиночке махаться на Душанбинку.

Душанбинка – это горная речка, закованная в бетон. Воды в ней обычно мало, слабый поток по каменистому руслу. Огромные бетонные борта выглядели бессмысленно. Казалось, что никогда в Душанбинке не будет столько воды. Возможно, архитекторы перестраховывались, опасаясь схода селевых потоков с горных вершин.

Про Душанбинку ходили легенды, говорили, что на том берегу живут совсем отмороженные люди, которые метают камни и целятся прямо в голову всем, кто появится на противоположном берегу. Мы в это верили, боялись, но всё равно ходили на Душанбинку. Только по несколько человек или с собакой. В одиночку и правда можно было наткнуться на кого угодно: и на человека в длинном плаще на голое тело, и на кишлачных, тех, кто с гор спустился и беспредельничает. Мама с папой обо всём этом не знали и поэтому в свободе перемещения меня не ограничивали.

Как-то раз стайка борзых девчонок подловила меня во дворе на «слабо». Меня вызвали на женскую дуэль. Нужно было махаться один на один с «главарём» стайки из четырёх девчонок. Видимо, у меня стали проявляться лидерские качества, и это цепляло. Не пойти было нельзя, отказаться тоже. Мы «по-пацански» договорились, что битва будет один на один.

Стояла душная жара, асфальт плавился, камни раскалялись. К середине лета вся трава и растительность, которую не поливали, уже выгорела, глинистая земля пошла трещинами. Наш путь лежал мимо помойки, дальше вдоль небольшого, но бурного канала с прозрачной ледяной водой. Добравшись до редких кустов, мы остановились, наконец-то отыскав ровное место. Я чувствовала себя, как на лобном месте перед казнью.

Если честно, я никогда не обладала бойцовским телом. Худые и длинные руки и ноги с трудом наращивали мышечную массу, даже в хорошие времена, когда я ещё ходила на художественную гимнастику. Ела я обычно мало, в основном орехи и фрукты, если забывала, то плюхалась в обморок и срывала урок на радость всем одноклассникам. Мы, наконец-то, выбрали более-менее ровное место, в укрытии щуплых кустов. Я и моя противница встали напротив друг друга, её свора равномерно расположилась по воображаемому кругу. Уже очень хотелось, чтобы это закончилось. Мои ноги, торчащие из самодельных джинсовых шорт, подкашивались.

Кто-то скомандовал, и драка началась. Мы толкались и хватали друг друга за волосы. Запрещённых приёмов у девчонок нет. В этом смысле парни были больше защищены. Я не устояла и потащила за собой свою противницу. Костлявым клубком мы повалились на жёсткий глиняный «пол», голые коленки это сразу почувствовали. Моя соперница, возможно, рассчитывала на другой сценарий. Я устала и уже готова была сдаться.

Помощь пришла откуда-то сверху в виде мужчины средних лет с усами и в классической тюбетейке с белыми вышитыми огурцами на чёрном фоне. Тёмно-синий чапан (ватный стёганый халат) защищал его от жары и от холода. Он стал кричать и ругать нас на таджикском. Я немного понимала язык, нас в школе учили. Мы с облегчением разошлись в противоположные стороны. Коленки саднили, и я ещё раз убедилась, что это всего лишь боль, ничего страшного.

Как мы потеряли Орту

Долго собиралась об этом написать и вот собралась. Это сложно – терять домашних питомцев, особенно тех, которые в семье, как дети.

Коля уехал поступать в Петербург в художественную академию им. Мухиной и поступил на бюджет. Это было из нереального. Конкурс огромный, абитуриенты со всей России штурмовали «Муху», и вдруг Коля, простой парень из Таджикистана, – поступил! В группе по направлению «Монументальная живопись» было всего шесть человек, он прошёл шестым по рейтингу, последним. И всё же это было мега-достижение! Мы все им гордились, особенно я и мама. Это был её проект – сын-художник. Многое было вложено.

Конечно, он не мог взять с собой Орту. Мы переписывались, я рассказывала ему, как идут дела, всё было хорошо. Но прошло какое-то время, и Орта заболела – горячий нос, тяжёлое дыхание. Было непонятно, что с ней случилось. Вялая и слабая, плохо ест. Мы с мамой и папой очень беспокоились и верили в отечественную ветеринарию. Она нам всегда помогала.

Вот, например, незадолго до этого был случай: Орта ушиблась боком, там, где ребра. Она иногда так смешно прыгала – только задними лапами, передние при этом стояли. Представляете, такая махина, килограмм пятьдесят-шестьдесят, со всей дури влетает боком в дерево? Ну, это мы так думали, что от этого. Возможно, была другая причина. Постепенно бок стал набухать и раздуваться, как шарик. Поехали к врачу, на этот раз все вместе: я, папа и Коля (он тогда ещё не уехал).

Было страшно, мы думали, что это опухоль, онкология. Ветеринар поставил диагноз – абсцесс. Я тогда впервые познакомилась с этим словом. Орту вывели во двор ветеринарки, полностью зацементированный, ни травинки, сверху крыша виноградника. Мы стояли там же, смотрели. Сверкнул ртутью скальпель, доктор быстро сделал небольшой разрез на боку у собаки, открыв путь красно-коричневой жидкости. Гнойный запах ударил мне в нос, голова закружилась, и я слегка потеряла сознание. Дело привычное – у меня часто так бывало, если я забывала поесть. Резкий запах аммиака вернул меня к реальности. К этому времени Орту уже зашили, и мы поехали домой. Вскоре Орта поправилась, и рецидивов не было.

В этот раз было всё по-другому. Мы несколько раз ездили в ветеринарную больницу, но врач никак не мог поставить диагноз. В конце концов, Орта слегла. Она лежала большой чёрной грудой с рыжими подпалинами и тяжело дышала. Врач приехал на дом и сказал, что у Орты воспаление лёгких и что надо колоть антибиотики. Что-то мне подсказывало, что антибиотики не помогут, слишком поздно. Орту усыпили, когда всё уже было ясно. Мы не хоронили её, оставили в ветеринарной клинике. Слишком большая, хоронить негде. Место есть только на Душанбинке, но почва там сухая, глинистая, каменистая. Яму просто так не выкопать.

Я долго не могла сказать брату об этом, боялась. Мучительно обдумывала, откуда могло взяться воспаление лёгких у собаки в душанбинской жаре. И вспомнила. Мы с собачниками часто ходили гулять на канал с прозрачной и ледяной горной водой. Он располагался между жилыми кварталами и Душанбинкой. Вдоль него росло много зелёной, сочной травы, там было уютно. Мы собирались, общались, некоторые купали собак. Я бросала маленький красно-синий мяч с белой полосой в воду. Орта ныряла за ним и возвращала на берег. Это была весёлая игра, я не знала, что она настолько опасна. Может, место, где был абсцесс, застудилось, и это как-то повлияло на здоровье Орты. Я не знаю. Я не доктор.

Но что сделано, то сделано – Орту не вернёшь. Коле я потом всё-таки написала.

Когда мы с мамой приехали в Петербург, у меня с ним был сложный разговор по поводу Орты. Он винил меня, и я тоже винила себя. Прошло уже много времени, а он так и не смог простить меня до конца. Орта прожила с нами всего четыре года.

С тех пор собак у меня не было. Спустя много лет позволила себе завести кота, которого назвала Дусик. Скоро ему исполнится тринадцать лет. Мы купили его у метро в коробке сразу, как переехали в свою квартиру в Петербурге. Но это уже совсем другая история.

Шрам под коленкой

У меня есть шрам под коленкой, небольшой белый шрам. Странно, но я почему-то отчётливо помню, как его получила.

Мы с подружками болтались у исполкома. Это были те славные времена, когда мы ощущали себя достаточно большими, но парни нас ещё не волновали. Думаю, класс шестой-седьмой. Я тогда уже бросила гимнастику, а Гузелька, моя подружка по спорту, наоборот, делала большие успехи. Гуляла она редко, в основном ходила на тренировки и делала уроки. Вся жизнь её была сосредоточена вокруг спорта. Когда я бросила гимнастику, мы стали потихоньку отдаляться друг от друга.

В тот день мы случайно встретились на улице и пошли гулять вместе, как это бывает у детей. Около здания исполкома была большая, искусственно созданная, прямоугольная канава – водоотвод. Она была настолько глубокая, что если спрыгнуть на дно, то края будут выше головы. На дне воды почти не было. Сияли на солнце мелкие камешки, росла трава, и бежал жиденький ручеёк. Мы сидели на краю канавы и болтали ногами. Вдруг Гузелька предложила:

– А давайте через неё прыгать?!

– Давайте! – весело поддержал кто-то из её новых подруг.

Мне стало страшно, так как канава казалась мне огромной, от края до края около двух метров или даже больше.

Гузелька разбежалась и лихо, в шпагате, перемахнула на другую сторону. Задорно улыбаясь, она призывала остальных:

– Ну что, давайте, кто следующий?!

Никто не хотел прыгать, мы все столпились на одном краю и изучали серые шершавые стены канавы.

– Ну чего вы, боитесь, что ли? – крикнула Гузеля с того берега.

Она снова разбежалась и легко перемахнула на наш «трусливый» берег.

– Олька, ты же на гимнастику ходила, давай, у тебя получится! – подбодрила она меня.

Но мне всё равно было страшно и в то же время стыдно, что у меня не получится. Это было похоже на какое-то соревнование. Гузелька любила соревноваться и выигрывать, а я уже чувствовала себя проигравшей.

Попросив девчонок разойтись, я отошла далеко для внушительного разбега. Почему-то я не могла отказаться от этого состязания и где-то в глубине души понимала: всё закончится плохо.

Я отошла метров на десять и побежала по мягкой, ухоженной исполкомовской траве. Перед прыжком чуть замешкалась и представила, что моя левая нога уже там, на другой стороне. Правой оттолкнулась, но, видимо, недостаточно. Я, правда, перепрыгнула, но у меня не хватило сил подтянуть правую ногу, и она всей поверхностью ударилась о бетонную стену. Всё было бы ничего, и я бы отделалась небольшими царапинами, если бы не штырь арматуры, который торчал из бетонной стены.

Я почувствовала острую боль, быстро вытянула ногу из канавы и положила на траву. Как в замедленной съёмке, я увидела что-то ослепительно белое, что заливает вишнёвого цвета кровь. «Кость» – подумала я, и у меня началась истерика. Гузелька быстро перепорхнула ко мне, другие девочки побежали до меня вокруг, через мост. Я кричала дурным голосом и не узнавала сама себя.

– Несите меня домой! Несите, я не могу идти!

Девочки кое-как доволокли меня до дома. Слава богу, мама была дома. Я продолжала орать, девочки быстро объяснили ситуацию и убежали. Со мной такое, правда, было впервые, я наблюдала эту картину как будто со стороны. Сидит девочка на полу, кричит, ногу заливает кровью, рядом её мать в недоумении, что с этим делать.

– Прекрати орать!

Я немного сбавила обороты, но не прекращала. Мне было не столько больно, сколько страшно. Я никогда раньше не видела человеческих костей. Мама не жалела и не утешала меня, и это было обидно. Мне хотелось, чтобы меня обняли, позволили рассказать о своих страхах и дали повыть столько, сколько захочется.

Мама обработала рану и перебинтовала, врач не потребовался. Через какое-то время мне стало легче, боль стихла. Спустя несколько месяцев остался только небольшой белый шрам.

Сашка+Аркашка

Сашка и Аркашка – наши друзья и соседи. Они братья, совершенно не похожие друг на друга. Один – яркий, кудрявый брюнет, другой – рыжеватый, почти блондин, с выдающимися ушами. Братья еврейского происхождения из города Кременчуг. Как они оказались в Душанбе на верхнем этаже шестиэтажки, одному богу известно.

Это была интеллигентная семья. Дядя Марик, тетя Инна и бабушка Рая. Жили они как раз напротив нас. Это были очень близкие нам люди. Мы часто ходили друг к другу за солью или за луковицей.

Мой брат Коля был ровесником Аркадия и часто вёл с ним интеллектуальные беседы. Они играли в шахматы и читали Кира Булычёва. Сашка был их постарше года на два и попроще. Его больше увлекала вольная борьба и вопросы, как укрепить шею.

Меня никто из них не увлекал. Во-первых, потому, что я была на год младше Аркадия. Во-вторых, мне даже в голову это не могло прийти – они же были наши друзья.

Когда мы были помладше, у нас была любимая игра – городки. Это не когда башенки палкой сбивают, это другое. Мы собирали весь имеющийся в двух семьях запас разнообразного конструктора и строили город. У каждого из нас была работа. У меня, например, было кафе и настоящие мини-бутерброды, которые я продавала. Деньги тоже были. Мы водили по монеткам через бумагу простым карандашом, и появлялись деньги. Потом их нужно было вырезать. Всё это занимало ужасно много времени, и от этого было хорошо. Мы строились и строились и никак не начинали играть. У нас был также полицейский, преступник и банкир. Это была весёлая игра: с ограблениями и полицейскими погонями. Любовной линии не было, видимо, потому что тогда это было неактуально.

Мне из двух братьев как человек и друг больше нравился Саша, было о чём с ним поговорить. Он научил меня «качать» шею, стоя в мостике на голове, и познакомил с творчеством Pink Floyd. Аркашу я недолюбливала, потому что мне казалось, что он умничает.

Сейчас я благодарна ему за то, что он научил меня читать. Мне было двенадцать, я читать умела, но не любила. Как-то раз Коля и Аркаша обсуждали очередную прочитанную книгу – «Лиловый шар». Я её не читала и принять участие в обсуждении не могла. Просто сидела и слушала. Это было скучно, а хотелось высказаться. После этого я попросила у Аркадия книгу почитать, и мне понравилось!

С тех пор я регулярно стала использовать Аркашу как Google, чтобы выбрать книгу. Он читал много и очень быстро. Как-то мы вместе пошли в библиотеку, ему нужно было вернуть книгу, не помню какую, помню только, что она была очень толстая. Библиотекарь возмутилась: не поверила, что Аркадий прочёл книгу так быстро, стала стыдить его, пыталась уличить во лжи. Он спокойно, с достоинством ответил ей на все вопросы по содержанию.

Когда он окончил школу, его взяли в Университет на экономический факультет без взяток и связей, которые тогда в Душанбе были распространены. Для этого нужно было быть настоящим вундеркиндом!

Пока Аркаша учился в универе, Саша отдавал долг Родине. Тогда это был ещё СССР, и служить его отправили в какой-то Сосновый бор, по-моему, настоящий. У каждого истинного солдата должна быть девушка, которой он пишет. Сашка писал мне, а я ему, чисто по-дружески, отвечала регулярно. Ни слова о любви, в общем, я даже не догадывалась ни о каких чувствах. Но сосны, полное отсутствие девушек и два года сделали своё чёрное дело.

Когда Сашка вернулся, то почти сразу пришёл ко мне в гости. Мы сидели на диване, вдвоём. Напряжение витало в воздухе, беседа не складывалась. Вдруг он кинулся на меня с поцелуями, я отпрыгнула и попросила его пойти домой. Больше мы не разговаривали.

Вскоре они всей семьёй уехали в Израиль. Тетя Инна потом ещё долго звала меня в гости, они с моей мамой перезванивались, тогда ещё можно было. Я, конечно, отказывалась. У меня была другая мечта – переехать в Петербург. Оказалось, что в Израиле напряжёнка с невестами, и парни, особенно мигранты, не сразу могут найти себе пару. Недавно я узнала, что Сашка женился только в тридцать пять, жену его зовут Ольга, и она из Петербурга. У Аркашки тоже все хорошо.