«Спросите у Оли!» – книга-блог 65 историй, которые я хотела рассказать своим детям

Введение

Перед вами книга, основанная на записях в блоге, который я начала вести ещё в 2018 году. Сначала робко, тревожно отслеживая каждый лайк и комментарий, потом стало легче. Сейчас мне немного стыдно за то, что и как я писала почти десять лет назад. Теперь всё по-другому. Я на своём примере увидела эволюцию процесса. Действительно, если что-то делать ежедневно, постепенно растёт мастерство. Я люблю писать, мне трудно этого не делать. Ещё в школе я писала длинные графоманские сочинения на пять листов, а после вела бесконечные споры с моей учительницей по литературе. Я была не в контексте, писала не то и не так, спорила и отстаивала свою правоту. Этот навык, защищать себя в споре, потом мне очень пригодился в университете, куда я чудом поступила. Я училась в Таджикистане, на вечернем отделении. Мои сокурсники – люди простые, рабочие не очень хотели слушать нудные лекции. Поэтому просили:

– Оля, задай вопрос!

После вопроса дискуссия с преподавателем могла продолжаться всю пару, было весело. В студенческие годы я почти ничего не писала, кроме конспектов, которых было предостаточно. А я терпеть не могла писать ручкой. В 1993 у меня не было ни ноутбука, ни рабочего компьютера, только на работе. А на работе, как известно, лучше работать.

Да и писать было не о чем.

Я возобновила свои писательские пробы в декретном отпуске, который растянулся на пять лет. На тот момент у меня было трое детей в кризисном возрасте. Семь, три и один год. Пожаловаться было некому. Муж на работе, мама далеко. Я писала дневники в толстых просроченных ежедневниках, которые муж приносил из офиса. Это было очень грустное чтение, которое, кроме меня, никто никогда не читал. Я сохранила некоторые из них на случай, если будет тяжело. Говорят, если тебе плохо, найди того, кому ещё хуже, и выслушай его. Этим человеком была я – многодетная мама в декрете в вечном дне сурка.

Хорошая новость – моя книга не об этом! Моя книга о том, как я всё-таки набралась смелости и начала писать.

Мне с детства хотелось написать книгу. Я не могла себе представить, о чём, но она мне была жизненно необходима. Написать книгу – казалось мечтой, которая никогда не сбудется.

Когда я завела блог «Спросите у Оли!», я совсем не думала о книге, мне нужно было место, куда я буду писать печатными буквами, ведь я по-прежнему не любила писать ручкой.

Это давняя история. В начальной школе я плохо училась, медленно читала и коряво писала. В прошлом веке за это били розгами, а в советской школе просто ставили единицу, или «кол» в простонародье. Детская травма, что тут скажешь. По-настоящему меня отпустило, когда все тексты стало возможным набирать на компьютере, а ещё лучше в телефоне, который всегда под рукой.

Даже сейчас я пишу этот текст в телефоне. Забавно, у меня получилась «Телефонная книжка». Книжка, собранная из хаотично разбросанных материалов моего блога. Я привела их в порядок, и получилось четыре части:

– Про детство в Таджикистане.

– Про первую настоящую любовь.

– Про мои многочисленные квартиры и переезды.

– Про поиски себя и своего Пути.

Если вы только в начале своего Пути, «Спросите у Оли!». Ей есть, что вам рассказать.

Приятного чтения.

Часть 1. #Про_Детство

Таджикистан – красивое место, тёплое, вкусное. Южане умеют жить сочно, за что им большое спасибо.

Когда мы переехали в Душанбе, мне было около четырёх. В первый год мы жили в Варзобском ущелье, на служебной квартире. Это было далековато от центра, но нас выручал наш волшебный «Запорожец»: он отвозил нас с братом в садик, а родителей – на работу. Папа и мама работали тогда вместе, в Министерстве лесного хозяйства.

Мне было это удивительно, ведь в Таджикистане нет леса. Но оказалось, что Министерство занималось любыми насаждениями: курировало миндальные и фисташковые рощи, а также разнообразные фруктовые сады.

У нас дома в сезон, по цене для сотрудников, оказывались большие мешки яблок и груш из многослойной крафтовой бумаги. Яблоки Симиренко – мой любимый сорт, зелёные с дымчатым налётом, кисло-сладкие – всё, как я люблю. А груши зелёные, в крапинку, с красноватым бочком. Крепкие и слегка терпкие на вкус, зимний сорт, чтобы подольше хранились.

Мы заворачивали каждую фруктину в газетную бумагу и складывали в деревянные ящики. Хранились фрукты долго, иногда до самого Нового Года. Через пару месяцев груши были уже янтарно-желтые, а яблоки мягко-рассыпчатые под крепкой кожицей.

Бывало, привозили гранаты, они лучше всего хранились в газетных одёжках и к Новому Году выглядели прилично, только упругая, как резина, кожура становилась твёрдой дублёной кожей.

Больше всего мне нравился большой светло-голубой эмалированный таз с фисташками. Он стоял в шкафу и занимал половину полки. Вторую половину полки обычно занимала я, садясь напротив таза и погружаясь в свою фисташковую медитацию.

Фисташки были неидеальны: много закрытых, без щёлки, и с каждым днём таких неидеальных становилось всё больше. Были и пустышки – закрытые и с маленьким высохшим зёрнышком внутри. На некоторых были остатки зелёной кожуры сверху. Оказывается, орехи (фисташки и миндаль) растут в плотной зелёной броне, которую нужно счистить, чтобы добраться до кожуры ореха. Если не сделать этого вовремя, она намертво присыхает к скорлупе и не даёт добраться до сердцевины.

Иногда привозили айву – крупные, жёлтые, роскошные плоды, покрытые тонкой шёрсткой. Они очень привлекали меня, и я делала много попыток съесть это. Но на вкус айва была твёрдая, зубы намертво застревали в ней, а в рот слегка просачивался кисло-сладкий сок. Если откусить и прожевать удавалось, то проглотить это было невозможно. Я выплёвывала эти терпкие, кисло-сладкие опилки и делала новую попытку.

По мере приближения Нового Года айва становилась ярче, красивее и, видимо, вкуснее, но популярностью у нас в семье не пользовалась. Мама, выждав месяц или два, выбирала выходной день и варила айвовое варенье. Айву нужно было почистить и нарезать брусочками. Её почти белая мякоть быстро темнела и приобретала ржавый оттенок. Чтобы этого не произошло, нарезанную айву кидали в заранее приготовленный кипящий сахарный сироп и оставляли томиться. В результате получалось нечто восхитительное. Тонкие полупрозрачные брусочки айвы в сиропе цвета зрелого янтаря. Брусочки от томления не теряли свою крепость и приятной кисло-сладкой упругостью ощущались во рту.

Это было моё любимое варенье, мамино варенье. Я никогда и нигде такого не пробовала. Сейчас, оказавшись во фруктовой лавке уже в Петербурге, я изредка замечаю в продаже айвовое варенье. Мне страшно покупать его, я боюсь разочарования. Иногда вижу крепкую, немного лохматую айву на прилавках. Первая мысль: «Купить и сварить варенье!». Вторая: «Ничего не получится, у меня нет рецепта, он, к сожалению, не сохранился». И я ухожу домой без покупок, ощущая во рту вкус маминого айвового варенья.

У меня никогда не было собаки, настоящей собаки. Были разные приблудные дворняжки, которых приносил с улицы папа. С ними никто не гулял, они гуляли сами, поэтому куда-то терялись или попадали под машину. У меня не было с ними никаких личных отношений.

Я мечтала о большой служебной собаке с родословной. Мне требовалась охрана. Витька Шумяков и Димка Пронин совсем распоясались, не давали мне проходу ни в школе, ни после. С собакой они бы меня не тронули, даже близко не подошли бы.

Я мечтала о собаке, но мечта была недостижима. Чтобы утешиться, я собирала марки с породами собак и читала журнал «Юный натуралист».

Кто-то сказал, что породистую овчарку можно купить в клубе служебного собаководства. Не помню как, но мы договорились с братом и поехали вместе. Запредельность! Обычно нас мало что объединяло, а тут наши интересы сошлись. Мы оба хотели собаку – восточно-европейскую овчарку или шотландского колли.

В клубе нам сказали, сколько будут стоить щенки и когда ждать ближайший помёт. Стоимость собаки была космическая, казалось, только в фантастическом фильме возможно, чтобы мама согласилась, да ещё за такую цену. Но семена целеполагания уже были засеяны в наших душах. Хоть мы и не верили в эту сказку, но чётко дали Вселенной знать, что нам требуется собака! Время пошло.

Папа нас поддерживал и вполне допускал, что два подростка 12 и 13 лет вполне справятся с заботой о собаке. Мы с братом тоже в себя верили. Мама не верила. Она точно знала, что ей придётся заботиться о собаке и участвовать в детских разборках на тему, кто пойдет с ней гулять.

Видимо, Вселенная заказ уже приняла и работала на нас. Как-то раз мы с папой куда-то ездили все вместе, возможно, у него был выходной, и мы поехали на Варзобское озеро. День был будний, мама была на работе. Мы полдня катались с папой на нашем белом «Запорожце», который родители привезли ещё из Карелии при переезде.

На обратном пути разговоры опять зашли о собаке. Мы убедили папу заехать в клуб, чтобы узнать про щенков. В клубе выяснилось, что овчарок всех разобрали, но есть редкая порода ротвейлер, и если мы прямо сейчас поедем к заводчикам, то, возможно, у нас будет выбор. Ротвейлер тоже стоил как маленький самолёт, но мы погнали. Папа подключился к нашему азарту, и через полчаса мы уже сидели с плюшевым щенком на плюшевом диване.

Щенков оставалось три: два парня и одна прекрасная, бархатная, девочка – чёрная, с кирпично-рыжими подпалинами. Выбора у нас не было, мы не могли уйти без щенка. Хозяйка при этом рассказывала прекрасную историю о том, что отца нашей девочки зовут Рамзес Второй и что ездили они к нему не абы куда, а в соседнюю республику, в город Ташкент.

Папа купил щенка. Оставалось уговорить маму, но мама была на работе. Меня послали как лазутчика. Я знала всех на маминой работе, часто там околачивалась. Мама была руководителем планово-экономического отдела и вышла на совещание. Меня это не остановило, и я пошла наверх, в большой зал для собраний. Постучалась в кабинет и попросила маму спуститься. Начальник, конечно, отпустил маму: дети сотрудников не часто врываются среди бела дня.

По дороге к машине я вкратце объяснила маме, в чём суть операции, и пообещала, что, если она не одобрит щенка, то мы вернём его обратно.

Мама щенка «одобрила» и сказала строго:

– Делайте, что хотите, только если вы с ней гулять не будете, я её сама отдам или продам кому-нибудь, поняли?!

Мы молча закивали головами как китайские болванчики, а мама развернулась и пошла работать.

Мы с братом погодки, так что младенцами не успели познать горечь соперничества за маму. Тем не менее, всё было не просто. Коля был хорош. Симпатичный, хорошо учился, занимался в художке и бальными танцами. А ещё у него были амбиции, он хотел стать известным художником. Когда мама предложила ему перевестись из рядового класса в элитный, он не сопротивлялся и даже согласился подтянуть немецкий. К языкам он был тоже способен, как потом выяснилось.

В общем, не ребенок, а мечта. На его фоне я бледнела. Училась слабо, выглядела странно. Меня не украшали по-разному оттопыренные уши под тощими мышиными хвостами и не поместившиеся в челюсти клыки.

В советское время принято было сравнивать.

– Посмотри, а вот Коля хорошо учится, у него пятёрка по математике, – часто слышала я.

Мне до пятёрки по математике было как до луны.

Сравнения не добавляли любви в наши отношения. Иногда я его просто ненавидела. Мы делили одну комнату, пока он не уехал поступать в Мухинскую академию в Петербург. Мы постоянно двигали столы и кровати, чтобы разделить пространство. Общались мало, в основном находились на враждебной дистанции. Иногда в компании общих друзей во что-нибудь играли.

Коля был целеустремлён и подавал надежды. Я помню байки родителей о том, что брат чуть ли не с двух лет взял карандаш и начал рисовать. Потом был репетитор по рисунку, и он поступил в художественную школу. После – его ждал красный диплом Душанбинского художественного училища.

Я надежд не подавала, в детстве часто болела и доставляла много хлопот родителям. В своих интересах прыгала, как блоха, к шестому классу за спиной у меня уже была художественная гимнастика, лёгкая атлетика, бассейн, кружок мягкой игрушки и два месяца музыкальной школы. Я нигде долго не задерживалась и считалась несерьёзной.

Постепенно родители разделили нас между собой. Я была папина, Коля – мамин. Мама активно занималась его развитием и, если требовалось, подтягивала ресурсы со стороны. Мной никто не занимался. Папа либо работал, либо засиживался в гараже с друзьями. Хотя часто баловал меня деньгами, за это ему большое спасибо. На карманные от папы я могла многое себе позволить. В основном я водила своих подружек в кафе пить молочный коктейль и есть пирожные.

С папой у брата не ладилось, я часто слышала их словесные перепалки, особенно в подростковом возрасте. У меня не ладилось с мамой. Мне казалось, что она меня совсем не любит, а любит только своего «Коленьку».

Как-то раз я поссорилась с какими-то парнями во дворе. Язык у меня был острый, характер дерзкий. Я могла себе позволить высказать то, что думаю, и убежать. Арсен с компанией стали меня преследовать. Честно говоря, было страшно, поговорить об этом было не с кем. С мамой не было привычки, с папой вербально мы тоже не общались, только тактильно и денежно. Я сказала брату. Он ничего не ответил, только задумался. С Арсеном потом как-то рассосалось, и я забыла об этом. Лет через двадцать я узнала, что брат ходил разбираться с этим Арсеном, и они крепко подрались.

Был ещё один случай, когда брат вступился за меня. Первый раз я вышла замуж неудачно, по глупости. Отношения у нас не складывались, муж пил и не соглашался на развод. Угрожал, и я боялась. У меня тогда была полуторагодовалая дочка на руках. Коля пришёл разбираться как брат. По-моему, они подрались, но это не точно. В общем, с мужем у нас после этого стало всё поспокойнее, и вскоре мы развелись.

Психика так устроена, что плохие моменты запоминаются ярче. Когда я думаю о брате, стараюсь вспомнить хорошее.

По приезде в Петербург жить мне было негде, и я жила в коммуналке у брата. Он тогда учился в Мухе и подрабатывал дворником за жильё. Там была полная коммуналка художников, все одиннадцать комнат. Я на всю коммуналку варила борщ, меня очень хвалили, мне это нравилось. Жили с братом дружно, спустя три месяца я переехала в общежитие, служебное жильё.

Это брат меня познакомил с книгами Лазарева и Кастанеды, учил меня писать маслом. Во взрослом возрасте мы почти не ссорились, иногда ходили друг другу в гости. Мне хотелось, чтобы у нас были дети-ровесники, и мы дружили бы семьями. Но у него долго не складывалось с семьёй. В результате по возрасту совпали мой третий и его первый ребёнок.

Сейчас брата уже четыре года как не стало. Он много пил в последние годы и подорвал здоровье. Мама до сих пор сокрушается, что «отдала его в художники», среда, говорит, там «неблагоприятная».

А я запомнила его таким, как на фото, свободным и вольным художником.

Галинушка – это наша классная, она действительно классная – Галина Ивановна.

Она, наверное, и не догадывается, как часто я её вспоминаю. Не зря мама ревновала меня к ней. Галина Ивановна – очень значимый человек, который сильно повлиял на мою жизнь.

Мне запомнился один наш разговор. Это было в пятом классе, мы уже познакомились на общем классном собрании, но наедине ещё не общались. По правилам советского времени все школьники должны были дежурить по классу, считалось, что труд облагораживает. Был специальный график. Наконец-то подошла моя очередь. Я этого очень ждала и волновалась: мне предстояло убирать кабинет биологии, кабинет нашей Галинушки. Моя напарница куда-то испарилась, и я осталась дежурить одна. Галина Ивановна сидела за огромным белым столом, который располагался на небольшом подиуме. За её спиной во всю стену висела трёхстворчатая зелёная доска. Вдоль стен были развешены большие стеклянные боксы с чучелами птиц и животных, как в зоологическом музее.

Школа у нас была «богатая», не для всех. Как я туда попала, до сих пор не понимаю, наверное, по месту жительства. Городская школа №28 города Душанбе, с немецким уклоном.

Я по стеночке пробралась в конец кабинета и начала переворачивать стулья.

– Оля, скажи, а Коля из 6-го «А» твой брат? – аккуратно спросила классная.

– Да, мой, – робко ответила я, больше ничего не добавляя.

Как я потом узнала, Колю она почему-то недолюбливала, у него была единственная четвёрка по биологии.

Стулья были подняты, и я принялась за полы. Сначала подмела большой и неудобной шваброй-щёткой, которая, казалось, была выше меня. Я старалась не пропустить ни соринки, чтобы Галина Ивановна ничего плохого про меня не подумала. Вообще-то я не очень любила убираться, с братом мы всегда об этом спорили. Он называл меня «халтурщицей», говорил, что я плохо убираюсь.

Мы с Колей тоже дежурили по дому: по очереди мыли посуду и убирались в комнатах. Для него главное было чистота, для меня – порядок. Мне нравилось, когда всё было по местам, а лазить под кроватями и выгребать оттуда пыль не нравилось. Зная за собой такой грех, я очень старалась, чтобы не выдать свою «халтурщицу».

Следующий этап – мытьё полов. Я взяла ведро и серую тряпку из мешковины. Намотав её на деревянную швабру, начала потихоньку мыть полы, забираясь в каждый угол.

– Оля, тебе, наверное, не стоит быть уборщицей, – мягко сказала Галина Ивановна.

Я остолбенела и резко выпрямилась, слегка повернув голову в сторону классной.

– Почему? – спросила я, почувствовав, как пожар разгорается на моём лице.

– Да потому, что ты будешь очень хорошей уборщицей, а так нельзя, ты быстро выгоришь и не сможешь работать.

Я выдохнула, вроде меня хвалят, можно немного расслабиться.

Галина Ивановна в меня очень верила. Почему-то вместо законной четвёрки, на которую я стабильно отвечала по биологии, она ставила мне пятёрку. Мне было очень стыдно и приятно. Никто до неё не ставил мне пятёрки. В началке я плохо училась, читала медленно, писала коряво, тогда говорили «как курица лапой». Мой почерк и правда трудно было разобрать, но единица по русскому меня сильно расстраивала, можно было бы обойтись и двойкой, а так получается унижение какое-то.

Я молча переживала свою учебную некомпетентность и никому не жаловалась. Маме было некогда, она много работала. С братом делиться не хотелось, он находился на другой стороне баррикад. Папе было бесполезно жаловаться, он мне вряд ли бы чем-то помог – сам на тройки с горем пополам школу окончил.

Галинушка что-то во мне разглядела, она всегда говорила:

– Оля, ты можешь, я в тебя верю!

Это кружило голову. И я потихоньку стала учить биологию по-честному. Не на перемене перед уроком, как я это делала со всеми другими предметами, а дома вечером после школы. Так потихоньку я выбилась в хорошисты, и у меня была только одна мечта – закончить девятый класс без троек. Это было практически невозможно, так как математика у меня была сильно запущена, и я плохо её понимала. К середине девятого я подошла к Ларисе Николаевне, шикарной брюнетке с греческим профилем, и честно сказала:

– Мне нужна четвёрка!

Это было немыслимо, так как невозможное невозможно. Однако к концу года я обнаружила в своём аттестате четвёрки по алгебре и по геометрии. Геометрию, правда, я сама вытянула, а вот алгебру – не знаю, по всей видимости, без Галинушки не обошлось.

Ленка – моя одноклассница, высокая красивая блондинка с модной стрижкой. Ленка была немкой. У нас в Душанбе было много немцев, целые немецкие посёлки, видимо, из высланных переселенцев.

Я завидовала Ленке, у неё было красивое синее форменное платье, сшитое в ателье. В то время как у меня и других девочек – стандартные коричневые, которые неприятно кололись из-за шерсти в составе.

Родственники Ленки жили в Германии и часто присылали ей красивую одежду. Она выгуливала обновки на школьных дискотеках. Я тоже очень хотела на дискотеку, но в форменном платье туда не пойдёшь. Долго уговаривала маму что-то предпринять. Путём сложных переговоров принималось решение перешить что-то из маминых платьев или бабушкиных. Я уже точно не помню, мне казалось, что из бабушкиных, – так чуждо и отвратительно они на мне сидели! Но на дискотеки я всё-таки ходила, посмотреть одним глазом на свою первую и последнюю школьную любовь.

Наша классная руководительница разговаривала с Ленкой на равных и обсуждала с ней новинки из «Burda Moden». Это было вообще запредельно. Я очень любила Галину Ивановну, но у меня плохо получалось с ней свободно беседовать из-за страха ляпнуть какую-нибудь глупость. Я старалась молчать и слушать.

Ленка дружила с элитой класса: красавицей с греческими корнями Таней Анамагуловой и отличником Витей Клюсом. Я дружила с Томкой Бровкиной и то только потому, что она регулярно угощала меня печеньем. Мы с Томой были предпоследние по росту и по рейтингу в классе. Это делало для меня фигуру Ленки недосягаемой. Иногда я фантазировала, что Ленка очень похожа на звезду телевидения Татьяну Виденееву, только не такая добрая. И я часто злилась на Ленку, хотела отомстить за всё.

Мы только перешли в восьмой класс. Лето, как обычно, было длинное и жаркое, плавно перетекающее в сентябрь. За каникулы я как-то резко вытянулась, и неожиданно проявился третий размер груди. Я не знала, куда её деть, и всё время сутулилась. Одежду выбирала попросторнее, чтобы было незаметно моё «богатство». Слава богу, по случаю, на барахолке удалось купить красивый бюстгальтер по размеру. Это грело душу изнутри.

Всю осень на физкультуре мы бегали на улице. Это называлось «кросс». Один километр, три километра, пять километров… Было скучно и изнурительно. Я ненавидела бегать и иногда переходила на шаг. Как-то раз, после очередной физкультуры, мы переодевались. Между раздевалками мальчиков и девочек была тонкая, почти картонная перегородка. Всё было очень хорошо слышно. Девочки болтали, не переставая, обсуждая всё подряд. Мальчишки гудели басом.

Я стеснялась своей груди и старалась быстро переодеться в углу, стоя спиной к девчонкам.

– Власова, ты что там в углу делаешь? – по привычке стала приставать Ленка. – Небось, вату в лифчик набиваешь?

Девчонки прыснули, парни загоготали.

Я залилась краской стыда и злости.

«Ах, вату, значит? А у самой два прыща из-под майки торчат!» – гневно подумала я и резко развернулась к Ленке лицом прямо в расстёгнутой школьной блузке.

Внезапно все замолчали, кто-то ахнул от неожиданности. Парни за перегородкой почему-то тоже замерли. Ленкино лицо перекосило от недоумения и удивления, она прикрыла рот рукой и не смогла выдавить ни слова. Я медленно, торжествуя победу, застёгивала блузку и, не моргая, смотрела в упор на Ленку.

Колобок – это я, хотя внешне так и не скажешь.

Мы с классом ставили какую-то сценку, колобком быть никто не хотел. Я втайне мечтала о сцене, даже не подозревая этого. В шестом классе я ещё стеснялась своей внешности: ноги-спички, тонкий, слегка съехавший хвост на голове, который я делала себе каждое утро. Уши немного оттопырены, одно чуть больше другого. Это в дедушку по папиной линии.

В общем, в шестом классе я не блистала. Плюс к этому была высокая конкуренция. Я каким-то чудом оказалась в элитной немецкой школе города Душанбе. В моём классе учились дети разных начальников, но не самые одарённые. Одарённые учились в классе «А», а мы в «Г».

В пятом классе нам выдали «сильного» классного руководителя с высокими амбициями. Нас нужно было «подтянуть», потому что мы разболтались, пока наша учительница в начальной школе была в декретном отпуске.

Галина Ивановна взялась за нас сразу, с пятого класса. Мы должны были участвовать во всех мероприятиях и везде побеждать. Побеждать не очень получалось, но мы старались. Собирались в подсобке её биологического кабинета и обсуждали стратегии побед. Я тоже собиралась, но больше отмалчивалась, разглядывая многочисленные цветы в горшках и препараты в стеклянных банках.

Кабинет Галины Ивановны был лучший в школе, подсобка ещё лучше. Все биологические сокровища хранились там. Посередине стояли две парты и образовывали квадратный стол. Актив помещался вокруг стола, все остальные, кто не помещался, располагались на стульях, взятых из кабинета, вторым кругом.

На очередном сборе все спорили о предстоящем выступлении. Галина Ивановна предъявила готовый сценарий. Мы сникли, идея с «Колобком» почти никому не понравилась, некоторые смелые слабо высказывали свое мнение, я соблюдала нейтралитет. Я очень любила Галину Ивановну, а она почему-то верила, что у меня всё получится, и ставила мне завышенные отметки по биологии. Видимо, старалась поднять мою самооценку. Я недоумевала и каждый раз стыдилась, получая пятёрку.