В следующей жизни
Та весна выдалась ранней. Снег растаял уже к середине апреля. Стояла теплая погода. Наверное, были какие-то знаки, предвещавшие грядущую катастрофу, но я их не замечала. Я много работала в ту весну и еще много мечтала. Мне казалось, что я готова уже стать матерью. Я с умилением смотрела все эти рекламные ролики детского питания и подгузников по телевизору. В них снимают таких очаровательных малышей. Мне хотелось, чтобы у меня был такой же. Я была удивлена этому внезапному пробуждению материнского инстинкта, раньше он почему-то никак не давал о себе знать. Может быть, потому, что раньше у меня не было любимого мужчины. Разумеется, я и раньше влюблялась, но вот любила впервые. Мы с Алешей уже два года были вместе. У нас все было хорошо. Он, конечно, был слишком красив, к тому же известен, женщин вокруг него вилось много, но он демонстрировал такую преданность мне, что я почти не беспокоилась. Ну, разве что чуть-чуть. Он был так мил со мной, и мне казалось, что недалеко и до свадьбы. Казалось, что все к тому и идет. А как же иначе, мы ведь уже проверили свои чувства.
О своих желаниях я Алеше не говорила. Ни о желании родить от него ребенка, ни о желании выйти за него замуж. Сначала, конечно, женитьба. Ребенок должен родиться в полной семье. Я молчала о своих желаниях. Не должна женщина звать мужчину под венец – это мужская обязанность. Я ждала, что он предложит руку и сердце со дня на день. Скоро я должна была уехать в очередное путешествие, и я воображала, что он сделает мне предложение накануне отъезда. Почему мне так казалось, я объяснить не могла. Говорила подругам, что это предчувствие. Так на меня действовала весна. Она будто разъединила меня с реальностью, отправила в мир фантазий.
Было воскресенье. Я хорошо это помню. В пятницу он был на какой-то вечеринке. Был он там один – у меня было много работы, а ему хотелось веселья и развлечений. Я его понимала, он ведь совсем еще мальчик, конечно, ему нужно выходить в свет, тем более, что он публичная персона. Он пришел под утро. Был сильно пьян. Он пришел, рухнул на кровать и сразу заснул. Я даже не смогла устроить ему скандал, хотя очень хотелось: всю ночь не спала, звонила ему через каждые пятнадцать минут, а он не отвечал. Остаток ночи я плакала.
Утром субботы он извинялся, говорил, что не слышал моих звонков, потому что на вечеринке было очень шумно. И вообще, если честно, он так напился, что не помнит событий вчерашней ночи. Даже не помнит, как он добрался до дому. Он говорил, что очень сожалеет, что ему стыдно, обнимал меня, целовал мои опухшие от слез глаза. Потом просил то принести ему таблетку аспирина, то воды, то крепкого черного чая с сахаром, то кофе – у него сильно болела голова. Я послушно выполняла его просьбы, как и подобает жене. На втором году совместной жизни я начала считать себя его женой, пусть не законной, но все же женой.
К вечеру похмелье его отпустило. Мы долго гуляли по набережной, смотрели на реку, недавно освободившуюся ото льда, сетовали, что снова пропустили ледоход и радовались, что зима, наконец, закончилась. А ночью мы любили друг друга. Он был как-то особенно горяч. Меня это приятно удивило, поскольку за два года наша страсть не то чтобы совсем угасла, но поутихла. Но сейчас происходящее напомнило мне наши первые ночи, когда мы не могли насытиться друг другом. Я тогда еще подумала, что так любят в первый раз или в последний. Но не догадалась, что оказалась права относительно последнего раза.
Утром в воскресенье я была насильно вырвана из мира фантазий и вернулась в реальность. Но не сразу. Он попросил, чтобы я испекла ему блинов. Точнее оладий. Он очень любил мои оладушки. Я покорно встала к плите – мне хотелось доставить удовольствие любимому человеку, хотя сама я старалась мучного не есть – опасалась за свою фигуру. А он мог есть все что угодно, сколько угодно и не толстеть.
И вот, доев последний оладушек и вытерев губы салфеткой, он сказал:
– Спасибо, было очень вкусно. Кстати, я ухожу от тебя. Поможешь собрать вещи? – он улыбнулся.
Я продолжила жевать свой оладушек. Дожевала, отхлебнула остывший чай.
– Не хочешь ничего объяснить? – спросила я, не вполне еще понимая, что происходит и что это происходит именно со мной.
– Пожалуй, нет. – Он снова улыбнулся.
– Ты, правда, уходишь?
– Правда.
– Почему? Мы же даже не ссорились ни разу? Все же нормально было? – я даже не заметила, что кричу.
– Я не обязан тебе ничего объяснять. Я так решил и все! Если бы мы не жили вместе, я бы просто перестал отвечать на твои звонки, а тут еще манатки приходится собирать. Черт!
– Ты не можешь так со мной поступить! – из моих глаз брызнули слезы.
– Слушай, давай без истерик! Ну, почему нельзя расстаться спокойно? – Он встал из-за стола, отодвинув стул со страшным скрежетом, по крайней мере, мне этот скрежет показался страшным, начал рыться в ящике, где у нас хранились пакеты. – У тебя есть большие пакеты? Хорош выть! Бесишь!
Таким я раньше его никогда не видела. Он же был всегда вежливым, ласковым! Как это он в одно мгновение превратился в монстра? Я молчала, только рыдания мои становились все громче. Я выла, он орал.
– Есть большие пакеты? Я тебя спрашиваю! Прекрати, я сказал! Нет, это невозможно! Короче, сама соберешь мои вещи и передашь их Ваньке. Я тебя больше видеть не желаю! – Он направился к двери.
Теперь мне уже сложно представить, что я могла дойти до такого унижения, но я вцепилась в его ногу, пытаясь удержать, и все повторяла, как одержимая:
– Не уходи! Не уходи! Я не могу без тебя! Не уходи! Я не могу без тебя! Не уходи!
А он медленно продвигался к двери, волоча меня за собой. Наконец, он наклонился, отодрал мои пальцы от своей ноги и ушел.
Я тогда еще подумала, что он поступил гуманно – не отшвырнул меня ногой.
Не знаю, что такое ад, но, кажется, я там побывала. Почти уверена, что побывала. Сколько было пролито слез над его вещами. Пока я швыряла их из шкафов в пакеты. Сколько было пролито слез над вещами, которые я забыла покидать в пакеты. Сколько было пролито слез в сожалениях об утраченном и от жалости к себе. Сколько было выпито вина, водки и другого алкоголя. Я не хотела жить, потому что уже не умела жить без него. Не буду утомлять читателя подробностями. Скажу только, что я пыталась его вернуть, но этим не горжусь. Он не отвечал на мои звонки. Я подкарауливала его у дверей его работы и у дверей его дома. Он отказывался со мной разговаривать, а я отказывалась верить, что он на самом деле не хочет со мной разговаривать. Я придумывала какие-то причины происходящего, весьма убедительные, во всяком случае, для меня. А потом настал момент, когда я все же поверила, что все кончено, и это уже не изменить.
Оказалось, что научиться жить без Алеши – это все равно, что заново научиться ходить. Вроде бы ты это умел, и это было совершенно естественно, так же как дышать, и вдруг разучился, и научиться заново невероятно сложно. Я научилась. И научилась получать удовольствие от жизни без Алеши. Я нашла ему оправдания и не смогла его не разлюбить. До сих пор его люблю, даже теперь, когда он умер. И я благодарна ему за два года счастья, что он мне подарил. Это было лучшее, что со мной случилось. Но до сих пор меня мучает вопрос: почему он так со мной поступил? Жаль, что ответа я не узнаю никогда.
Царствие Небесное. Зал заседаний.
Перед Михал Михалычем возник самовар, граненый стакан в резном подстаканнике и огромное блюдо, наполненное сушками, баранками, пряниками и конфетами. Он надул щеки, шумно подул в свой стакан, осторожно отпил глоток, скривился:
– Уффф, горячий! Что, господа, хорошие, кино будем смотреть? Для начала, пожалуй, глянем, чего там приготовили наши дорогие обвинители. Владимир Сергеевич, Сергей Владимирович, что там у вас по жанру-то будет? Драма, трагедия или комедия, может? Или триллер какой? К чему нам готовиться-то? Платков носовых, может, заготовить и валерьяночки припасти?
– Мелодрама, определенно мелодрама, – сообщил прокурор Владимир Сергеевич своим густым голосом и усмехнулся. – Причем, индийская. Танцев не обещаю, а вот слез много будет пролито много, целые реки. Наш подсудимый был большой мастак по части доведения женщин до слез. Как мы сейчас увидим, это удавалось ему в жизни больше всего. Больше он ни в чем так не преуспел. Так что, особам чувствительным я, пожалуй, рекомендовал бы и платочками носовыми запастись, и валерьяночки хлебнуть. – Владимир Сергеевич многозначительно взглянул на Любочку. – Сударыня, как это не прискорбно, но я почти уверен, что увиденное вам не понравится. Боюсь даже, вы кардинально измените свое представление о внуке. И вы, сударь, тоже, – обратился обвинитель к Алешиному деду. – Ваша честь, возможно ли, чтобы дражайшие родственники нашего подсудимого покинули помещение суда? Мы же не звери какие. Зачем нам подвергать родственников такому стрессу?
Михал Михалыч отвлекся от сушки, которую он с удовольствием грыз, и спросил:
– А что там и в самом деле все так страшно, как вы говорите? – Владимир Сергеевич кивнул. – Ну, тогда пусть их идут. Любонька, душа моя, поберегите свои нервишки, голубушка, ступайте!
Любочка растерянно посмотрела на своего бывшего мужа, потом на внука. Алеша сделал знак, что лучше ей уйти. Он уже догадывался, что именно сейчас увидят присутствующие – женщин, которых он бросил. Он никогда не задумывался, что с ними было после его ухода. Он никогда не думал о том, что они могут страдать. Бабушке совершенно не обязательно знать, сколько у него было женщин, и как он был с ними жесток.
Любочка нерешительно поднялась и направилась к выходу. Вслед за ней пошел и ее бывший муж.
– Господа хорошие! – крикнул им вслед Михал Михалыч, – вы там в разные места куда-нибудь идите, а то еще поубиваете друг друга!
Любочка и ее бывший муж оказались в длинном коридоре, уходящем в бесконечность. По обе стороны коридора было множество дверей. Любочка знала, что сейчас за каждой из этих дверей судят умерших. Это в земной жизни, к счастью, не каждый оказывается на скамье подсудимых, а здесь это случается со всеми. Это неизбежность.
– Люба, – сказал ей бывший муж. – Прости меня! Я негодяй, подлец, но пойми ты меня, не мог я без нее, не мог! Я ведь не ушел от тебя, был с тобой до конца своей жизни. Я сделал для тебя все, что мог!
– Сейчас не время это обсуждать, – произнесла Любочка устало. – Лучше за внука помолись. Что же он натворил-то такого? Мы ведь, в сущности, ничего о нем и не знали.
– Двадцать восемь лет. Женат не был. Никого не любил. Много чего мог натворить.
– Похоже, весь в тебя, такой же эгоист и бабник, – сказала Любочка и медленно пошла по коридору, прислушиваясь к тому, что происходит за дверями.
– Простила бы ты меня! Тебе самой жить станет проще! – крикнул ей в спину бывший муж. Она только обреченно махнула рукой. Даже не обернулась.
За одной из дверей огромного здания суда Михал Михалыч угощался шоколадными конфетками. Борис рассматривал свои ногти и размышлял о том, что неплохо бы сделать маникюр и еще о том, как здорово было бы не сидеть здесь, на этом скучном заседании, а лететь на волне или целовать Любочку. Адвокат Петр Иванович сосредоточенно смотрел на происходившее на экране и усиленно думал, как же ему спасти своего подопечного. Он, разумеется, изучил материалы дела, но доступа к этим записям не имел. Увиденное, не то, чтобы его потрясло – Петра Ивановича не так-то просто было потрясти. Слишком много всего он перевидал на своем веку. Просто оказалось, что его подзащитный доставил больше страданий окружающим, чем Петру Ивановичу представлялось. Он вынужден был констатировать, что обвинение подготовилось лучше. Это уязвляло его профессиональное самолюбие. Своему подзащитному он не сочувствовал.
Помощник адвоката Семен Аркадьевич беззаботно поглощал попкорн из огромного картонного ведра, всем своим видом показывая, что он в кино и просто смотрит интересный фильм.
Обвинитель довольно улыбался и иногда поглядывал на защитника с чувством собственного превосходства. Соперничество обвинителя и адвоката длилось уже много лет. Похоже, на сей раз победа достанется обвинению.
Помощник прокурора Сергей Владимирович дремал. Он сам собирал эти эпизоды из жизней женщин, и смотреть их заново ему было скучно.
Секретарь Инна Семеновна тихонько плакала, будто и в самом деле смотрела слезливую мелодраму. Она вспоминала, как ее бросил первый и единственный муж. Это было много – много лет назад, но отчего-то это воспоминание до сих пор ранило ее.
Алеша грыз собственный палец.
На экране, которого на самом деле не было, а было просто изображение, которое проецировалось из неизвестного источника прямо в воздух между судейским столом и скамьями для других участников процесса, действительно было много слез. Очень много, и женщин тоже много.
Было несколько девочек из Алешиного детства. Все они плакали, когда Алеша беззаботным мотыльком упархивал на другие цветы. Плакали, а потом сами начинали порхать. Вот девочка, которая была влюблена в Алешу, когда он учился в десятом классе. Он был у нее первым. Через месяц она ему наскучила. Он будто бы испарился из ее жизни, а она, оказывается, пыталась покончить жизнь самоубийством. Вот он видит, как она в своей комнате, заваленной куклами и мягкими игрушками, совсем еще детской комнате с воем катается по полу, а потом затихает, смотрит на горстку таблеток, лежащую на письменном столе, на стакан воды, поднимается с пола, глотает две таблетки. И вдруг швыряет стакан об стену, опускается на пол и начинает со слезами собирать осколки.
– К счастью ей тогда хватило ума не выпить все эти таблетки, она осталась жива, но замуж пока не вышла, – слышен голос Владимира Сергеевича. – Последствия детской травмы – не может доверять мужчинам. – А вот, следующая жертва.
– Стоп! Стоп! Стоп! – кричит вдруг Михал Михалыч, – Алешенька, друг сердешный, а потрудитесь-ка объяснить, что все это значит, человек чуть не умер из-за вас.
Алеша поднялся.
– Врать не буду, потому что все равно правду узнаете. – Произнес он нехотя. – Я не очень помню эту историю, хотя девочку помню. Вроде бы, я тогда сам слегка себе вены порезал после того, как та рыжая меня обсмеяла во второй раз. А тут Наташка эта… Ходила за мной как тень. Ну я и… ну, чтобы рыжую забыть… Я даже не хотел ее соблазнять, честное слово, она сама меня спровоцировала. А я же не знал, как все это бывает. Я не целовался даже ни с кем. Меня пацаны целкой дразнили. Стыдно было. – Алеша поморщился. – А тут она. Поцеловала меня и все, разум отключился. Если бы она меня остановила, но она не остановила… Может быть, она думала, что так привяжет меня к себе, но я другую тогда любил, рыжую. Не мог я к Наташке привязаться, у меня не было к ней никаких чувств. А она навязчивая была, звонила по нескольку раз в день, у подъезда караулила. Я начал с ней встречался. Еще несколько раз у нас с ней было, а потом вдруг понял: не могу, ну, не могу больше, хоть режьте. Соврал, что нашел другую. Она пообещала отравиться. А я тогда где-то прочитал, что настоящий самоубийца никому не говорит о том, что хочет повеситься или отравиться. А она сказала, и я понял, что она никогда не решится. И я ей сказал, травись на здоровье. Потом очень боялся, что она и вправду отравится. Каждый день спрашивал у знакомых, которые учились с ней в одной школе, жива ли она? Я не желал ей зла, поверьте. Это такая дурацкая история. И она в ней жертва, но и я – тоже. Не знал, что она на самом деле хотела отравиться. Не знал, что так страдала. Не хотел я этого.
– Ах, Алешенька, сынок, какой же ты хороший человек! – восхитился Михал Михалыч. – Все бы такими были! И вину свою сознаешь, и раскаиваешься! Владимир Сергеевич, продолжим, не будем терять время. – Обратился он к обвинителю. – Мне почему-то кажется, что нам таких историй с участием этого милейшего молодого человека еще пару десятков предстоит посмотреть, а я как-то уже притомился. Так что, чем быстрее закончим, тем лучше.
– Да, мы сию же минуту продолжим, – сказал Владимир Сергеевич,– я только хочу предупредить, что мы включили в этот обзор, если можно так выразиться, далеко не всех дам, которые были возлюбленными нашего Казановы. Одноразовые приключения в этот каталог не вошли, поскольку серьезного вреда ни одному из участников, – Владимир Сергеевич закашлялся, – так, вот, продолжил он, когда справился с приступом кашля, – никому из участников эти, так сказать, упражнения серьезного вреда не нанесли. Нужно отдать должное нашему подсудимому, он во время своих похождений использовал средства защиты. Да и эмоциональной связи со своими партнершами не устанавливал. Некоторые из них, конечно, питали некоторые надежды на счет нашего подсудимого, но это обычные бабские фантазии. Хотя, с моей точки зрения сама по себе подобная сексуальная распущенность достойна порицания. А ведь еще пару десятков лет назад за подобную невоздержанность, долго не думая, отправляли в ад. А сейчас мы такие гуманные стали – времена, видите ли, изменились! Видите ли, если сейчас за такое наказывать, так в Раю вообще ни одного человека не останется. – Владимир Сергеевич снова закашлялся.
– Да, будет вам, Владимир Сергеевич, чай вы не ханжа. Дело-то молодое! Или сами таким не были! Пардон, запамятовал, да вы таким не были, а теперь жалеете, небось? – Михал Михалыч расхохотался. – И мой вам совет, господин хороший, бросайте-ка вы курить. Вон как кашляете-то. Нус, продолжим! – произнес он совсем другим тоном – начальственным.
На экране промелькнули одна за другой две школьные Алешины подружки, которые рыдали, напиваясь пивом с горя и повествовали всем, кто соглашался их послушать о том, какой Алеша негодяй. Поматросил их и бросил, а потом сбежал, даже не объяснив причин.
Помощник адвоката – Аркадий Семенович вдруг с резвостью, которую сложно было предположить в его грузном теле, вскочил и попросил у Михал Михалыча разрешения продемонстрировать контр-видео, как он выразился.
На экране тут же возникла картинка, на которой одна из девиц из предыдущего видео предстала в объятьях патлатого высоченного парня на каком-то рок-фестивале. Они целовались и вид имели вполне довольный.
– И, заметьте, господа, – радостно сообщил Семен Аркадьевич, – это всего лишь через месяц после того, как наш подзащитный разорвал отношения с этой дамой. Как видим, девочка быстро утешилась. Отмечу, что через три года она вышла замуж за этого парня, у них двое детей, и они прожили в браке семь лет. Недавно, правда, развелись, но к нашей истории это уже не имеет отношения.
На экране возникла вторая девушка. Она целовалась в подъезде с другой девушкой.
– Однако! – хмыкнул Михал Михалыч.
Алеша тоже был удивлен. Он как-то совсем потерял эту девчонку из виду, вроде бы после школы она уехала учиться в какой-то другой город и больше он ничего о ней не слышал. Но в ней же не было ничего лесбийского! Или он просто не замечал?
– Комментарии тут, как мне кажется излишни! – Прогудел Семен Аркадьевич крайне довольный собой.
– Позвольте! – возмутился Владимир Сергеевич. – Это что же получается, наш, с позволения сказать, герой девчонку лесбиянкой сделал?
– А знал, что вы зададите этот вопрос. Дело в том, что даме этой всегда девочки нравились, но она не понимала, что с ней происходит. С мальчиками пробовала, не получалось у нее с ними ничего, а потом настал момент, когда она перестала сопротивляться своей натуре.
– У вас есть доказательства?
– Безусловно! Безусловно! Вот копия ее дневника, который она вела с тринадцати лет. Тут все есть. – Семен Аркадьевич открыл было дневник, но потом смутился. – Нехорошо как-то вслух-то это читать. Я как представлю, что кто-то дневник моей дочери вот так читать будет, меня аж дрожь пробивает. Может, кто-нибудь другой прочитает, не могу я.
Владимир Сергеевич выхватил у Семена Аркадьевича несколько листов бумаги, исписанных подростковыми каракулями, прочитал несколько строк и со злостью швырнул листки на стол.
– Вынужден согласиться, – сказал он, сдерживая гнев. – К сексуальной ориентации этой девицы наш обвиняемый никак не причастен.
– Алешенька, сынок, а сам-то ты что про все это скажешь? – поинтересовался Михал Михалыч, – хотя можешь ничего не говорить, я и так знаю: мол, не любил я их, это было всего лишь увлечение, надоели, ушел. Так?
– Вы так емко изложили всю гамму моих чувств, что добавить решительно нечего! – ответил Алеша и театрально поклонился, прижав ладонь к груди.
– Ну, наглец! Ну, наглец! Каких поискать! – Михал Михалыч рассмеялся. – Я его в ад могу упечь, а он мне же и дерзит! Владимир Сергеевич, что там у вас еще есть на нашего проказника? Показывайте.
На экране возникла очередная девица с искаженным страданием лицом.
– Семен Аркадьевич, – прошипел Перт Иванович на ухо своему помощнику, – что за самовольство? Вы где взяли все эти материалы? Почему со мной не посоветовались?
– Извините, босс. У вас супруга молодая, а у меня бессонница, вот я и пошуршал на досуге по разным источникам.
– На первый раз прощаю, так уж и быть, но впредь, будьте добры, согласовывайте свои действия со мной, а то сижу тут дурак дураком, не понимаю ничего.
– Больше такого не повторится, честное слово.
Девица на экране, между тем принялась неистово рыдать, бить кулаком в стену и кричать: ненавижу! Ненавижу!
Потом возникла еще одна девица, и еще одна… В итоге их набралось человек двенадцать. Все эти девушки были из Алешиной студенческой юности. Они прошли через его жизнь навылет, не оставив после себя даже более-менее внятных воспоминаний. Даже лица некоторых из них почти стерлись из его памяти. Но теперь он почувствовал себя истинным негодяем. Надо же, он причинил страдания стольким людям и даже не заметил этого. Алеша сидел, обхватив голову руками, и мечтая, чтобы эта пытка поскорее закончилась. Все остальные участники кинопросмотра скучали.
– Довольно! – выкрикнул, наконец, Михал Михалыч несколько раздраженно. – Мне все понятно. Легкомысленный мальчишка, который ни разу в жизни не задумался о последствиях. Что там у нас с последствиями? Кто готов ответить?
– Я, с вашего позволения, – пророкотал помощник адвоката – Семен Аркадьевич.
– Позволяю! Валяйте! – махнул пухлой ручкой Михал Михалыч.
И Семен Аркадьевич с шутками – прибаутками, раскатистыми смешками, сотрясавшими зал суда, рассказал собравшимся о дальнейшей судьбе каждой из девушек, только что показанных на экране. И, если верить его словам, а ни у кого из собравшихся не было оснований им не верить, то практически все эти женщины, довольно скоро забыли о своей любви к Алеше. Кто-то из них потом весьма удачно вышел замуж, кто влюбился в другого, причем еще не раз и даже не два. Кто-то начал активно учиться, потом начал строить карьеру и в итоге достиг высот в своей профессии и материального благополучия.
– Таким образом, – подвел итог своей речи Семен Аркадьевич, – глубоких следов в жизни этих женщин кратковременные связи с нашим подзащитным не оставили.
– Сучки! – процедил Алеша сквозь зубы.
– Не могу не согласиться! – хохотнул Семен Аркадьевич.
– Мы не закончили! – воскликнул обвинитель Владимир Сергеевич. – Есть женщина, которой наш подсудимый исковеркал жизнь. Она, спустя четыре года, после того, как он ее бросил, одинока, не может больше никого не полюбить, и у нее есть на это основания! Вот послушайте, что она написала не далее, как сегодня. – В руках у Владимира Сергеевича возникло пару листов формата А4.
Он зачитал отрывок повести, где описывалось расставание Алеши с Аниной. Мужчины во время чтения поглядывали на Алешу с какой-то брезгливостью, а Инна Семеновна, во время сцены, когда Алеша волочил за собой Алину, вцепившуюся в его ногу, зарыдала в голос.
– Да, что же ты за ирод-то такой? – прокричала она, захлебываясь слезами.
– Это художественное произведение! – возвысил свой тонкий голос адвокат Петр Иванович. – Здесь есть только намек на то, что было в реальности.
– Перт Иванович, не лукавьте, вы же тоже видели запись этого эпизода, происходившего в реальности. Вы же знаете, что все именно так и было. Алина в своем художественном произведении немного даже смягчила краски, потому что ее память их немного смягчила, чтобы Алина просто не сошла с ума. После такого не удивительно, что она больше никого не может полюбить, что женщина детородного возраста не может иметь детей, потому что у этих детей априори не может быть настоящего отца, то есть Алина априори не может иметь мужа. А наш прекрасный, великодушный подсудимый, отшвырнув от себя эту несчастную женщину, той же ночью предавался любви с другой женщиной, с которой, кстати, начал встречаться задолго до того, как ушел от Алины. Он еще и обманывал ее несколько месяцев, к счастью, она этого пока не узнала.