Вирус турбулентности. Сборник рассказов

Какой-то парнишка с дальнего конца стола спросил:

– Можно ли искать жену, если нет денег на её содержание?

– Хороший вопрос. Можно,  – с готовностью ответил батюшка. – Можно, если есть желание трудиться. Но жены разные. Большинство женщин быстро хамеет в требованиях, у них начинают рога расти, – он показал два растопыренных пальца, прихожане заулыбались. – Женщины, они, конечно, сейчас будут обижаться, но я скажу. Бабы, они же наглые, противные. И если она в лоб не получит хотя бы раз в жизни, она ничего не поймет. Ни-че-го.

Отец Михаил поставил локти на стол, подпер кулаками подбородок и призывно посмотрел на собравшихся:

– Мужики виноваты во всём. Мужики виноваты. Распаскудили бабьё. Не били долго. Они из-за этого думают, что их не любят.

При этих словах раздался хруст и батюшка, чудом ухватившись за стол, основательно завалился на бок. Женщины, охнув, повскакивали помочь.

– Да это стул, выработал свой ресурс, – не поменявшись в лице, отец Михаил встал поменять его на другой. – Так вот, братья и сестры, – продолжал он походя,  – предлагаю тут подумать. Что лучше, а что хуже.

Вадим никак не мог сосредоточиться на чем-то одном, всё щелкал и щелкам пультом, наконец, раздраженно бросил его на пол.

– Где её носит? Что уехала? Ну подумаешь, поучил разок. Крепче любить будешь. Уважать. Понимать, что хозяин.

Спустился в магазин за пивом. До утра привычно моргал телевизор.

Подъезжали к станции, Наташа волновалась, передумывала, что скажет. Вадим встретил её на вокзале молча. Взял на одну руку дочку, в другую – сумку и пошел. Она покатила за ним тяжёлый чемодан с вареньем.

– Как Вы, Наталья Ивановна? Как съездили?

– Спасибо, Виктор Игнатьевич. Вот, варенья с сестрёнкой наварили.

Наташа выгружала из сумки в холодильник контейнеры с едой. Водитель, развозивший администрацию и заказы, обедал.

– Угощайтесь. Да вы банку берите. Мне на радость. Дома всё равно никто не ест.

Они почти не встречались. Приходили в разное время. Наташа проверяла допоздна тетради и так и засыпала с ними на диване. Вадим утром уводил дочку в садик и возвращался к ночи.

Поздно вечером ей позвонила Маша, сказала о своем диагнозе. Наташа записала на листок подробности, нужные лекарства, номера докторов. Повесила трубку и замерла, примерзнув к стене.

Хлопнула дверь, Вадим прошел мимо столовой, заглянул, вернулся, подошел к столу, перевернул к себе листок, прочел.

– Наташ, – подошёл, обнял одним махом, голос прыгал. – Наташа.

Качнулась навстречу, как дерево. Смотрела за его плечо невидящим глазами.

– Наташа, родная.

Она держалась за него везде, где не заставляли разжимать руку турникеты и двери. За палец, за рукав, за полу пиджака. В ожидании, в очереди и на остановке, обходила, втыкалась лицом в грудь, просовывала ладони за спину, прижимала и говорила через него в них.

В тот вечер Вадим пришел домой раньше – поднялась температура, выворачивало суставы, разламывалась голова. Наташа крутила на кухне фарш на котлеты, заглядывая через проем двери в телевизор. Светка бегала из комнаты в комнату.

Вадим лег на диван, всё плыло перед глазами.

– Свет, не бегай, голова болит.

– Бр-рр-р, – дочка пронеслась мимо.

– Не бегай, говорю, ну кому я сказал.

Балованная отцом, девочка стучала ему ладошками по лицу, кружилась вокруг, подпрыгивала и снова неслась через комнаты:

– Папа, я самолёт, смотри, смотри, я самолёт, папа.

– Ты не понимаешь что ли. Иди сюда, – превозмогая головную боль, он попытался поймать пробегающего мимо ребенка.

Светка взвизгнула и расхохоталась. Вадим сморщился и закрыл рукою глаза.

– Ты чего хамеешь, – простонал он. – Счас как дам, мигом угомонишься. Распаскудилось бабьё, кому сказал, иди сюда.

Резко сев, он выбросил вперёд длинную руку. Света отлетела к стене:

– Мама!

Из чугунной мясорубки, полетевшей в его спину, сыпались запчасти.

Тот же молодой человек снова поднял руку:

– Что же, прямо бить? Женщину  – бить?

– Ну конечно! – отец Михаил сыто улыбнулся. – Конечно. Ты попробуй. И жить потом попробуй с ней. И с собой. Если захочешь.

Батюшка опустил руки на стол и, перекладывая высыпавшиеся куски рафинада обратно в коробку, тихо, как для себя, заговорил:

– Она за тебя держится, на тебя смотрит.  В упор, в лицо. Потому что она от тебя, от мужа, взята. На тебя и смотрит. А ты от земли взят – на землю смотри. Она в защите нуждается, в тепле, в покрове. В том, чтобы быть на месте, как ребро, вот здесь, – он поднял глаза и постучал указательным пальцем себе в грудь,  – под сердцем.

– А с рогами как?

– А что с рогами, – грянул отец, откинулся на хлипком стуле и размашисто развел руки в стороны, – прижал покрепче – они и осыпались, те рога, как прошлогодний снег. Так-то. Всему вас учить надо.

– – – – -

Аутсайдеры

Махнув рукой или показав пальцем в любую сторону, мы делим этим жестом пространство на две части – правую и левую.

Линия на белом листе раскалывает его на две плывущие льдины. Каждый день разнимает нас на вчера и завтра. Любое событие – на "до" и "после". Упавший луч, брошенная ветка, дорожная разметка очерчивают зримые границы, разобщают и дробят делимое. Переступая их, мы физически ощущаем сопротивление.

Самое простое понятие или слово, будь то "собака" или "хомяк", сортирует людей на имеющих и не имеющих, любящих и не любящих, боящихся и нет.

Здоровье, деньги, возраст, образование – капризные обстоятельства, разделительные черты, невидимые линии, структурирующие нас на правых и правильных "своих" и неправых и ошибочных "чужих".

Мы – обоюдные аутсайдеры.

Взаимозаменяемые и не существующие друг без друга.