Демиург, меня создавший

Ветер, видимо пытаясь как-то успокоить, треплет мои волосы. Все нормально, благо Ленка – девушка отходчивая, зла долго не таит.

– Так, Анюта, нам сюда.

Мы сворачиваем к зданию банка, на крыльцо которого только что приземлилась белоснежная птица. Белыми глазами глядит она на нас, щелкает белым клювом и переминается с одной белой ноги на другую, не менее белую.

Открывшаяся дверь спугнула птицу, и она, листом бумаги, подхваченным ветром, прилетает к нам под ноги.

– Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят. То есть не в нашем мире, – изрекает Ленка мудрую мысль, наступив тонкой шпилькой на белоснежную бумажную поверхность и оставив на ней грязную дыру. Рассеянно киваю и, обернувшись, смотрю, как воздушный поток вновь подбрасывает бумажный лист вверх, где она, став птицей, летит, тяжело взмахивая пробитым насквозь крылом.

Пока Ленка занимается своими денежно-банковскими делами, я стою у окна и наблюдаю, как кружащиеся на ветру пылинки становятся крошечными золотыми пчелами. Солнечный свет отражается от их блестящих крыльев, и сотни, и тысячи миниатюрных солнечных зайчиков разбегаются по улице. Я улыбаюсь широко и беззаботно, как в детстве, и почти сразу же, спохватившись, пытаюсь принять серьезный вид. Где-то в глубине моего подсознания я слышу голос – взрослый, мамин, бесконечно твердящий: «Опять ты со своими фантазиями, Аня! Когда же ты вырастешь из этой детской чепухи?»

Я выросла. Давно выросла и повзрослела. Но все равно через призму ветра я не перестаю видеть, как старый пакет становится медузой, медленно плывущей в небесном воздухе; как сигаретные бычки, превратившись в гусениц, спешат переродиться в бабочек и никогда не успевают; как слетевший с дерева осенний лист преображается в лодку и уплывает в море жухлой травы. Создать бы специальные очки да заключить в их линзы по ветру на каждую, да раздать всем людям на свете, чтобы видели они мир сквозь чудесную призму…

…Над осуществлением своей мечты мне придется хорошенько потрудиться.

Что делают боги там, наверху?

1.

Тяжеловесные шаги раздавались, казалось, у самого уха. Пими вжалась в дощатую стену, стараясь не шевелиться, не дышать, не моргать. Рядом притаилась мать – не менее напуганная, дрожащая, она сверлила Пими черными блестящими глазами, словно мысленно приказывала ей застыть, как камень. Свет пробивался сквозь щели в досках. Скрип, глухое дыхание, мелькание огромной тени – Пими чувствовала, как в ее животе нарастает паника. Пусть, пусть она и понимала прекрасно, что здесь, в темноте, они с матерью в безопасности. Но совсем близко ходил он – враг, погибель, кормилец, основа мира.

Над ними ходил один из богов.

Наконец все затихло. Свет погас. Пими посмотрела на мать, но та, едва заметно, покачала головой. Еще рано. Надо переждать. Боги опасны. Они или их стражи могут затаиться во тьме, чтобы напасть, если Пими обнаружит себя.

Шли мгновения, долгие, вязкие. Наконец мать дала знак, и они помчались изо всех сил вниз, домой, к сородичам, живущим в сырости и тьме земляных стен, живущим так из года в год. Подземелье – это единственно возможное безопасное место.

Лишь добежав до дома Пими поняла, что от страха выронила где-то горбушку зачерствелого хлеба, которая на сегодняшний день была единственной для них с матерью едой. Мысли заметались – вернуться ли, забрать пищу, рискуя попасть под гнев богов?

– Тише, дочь, тише, – мать без слов поняла в чем дело, – за хлебом я вернусь сама. Попозже. Когда боги лягут спать.

– Когда боги спят, просыпаются их стражи! – всхлипнула Пими. – Не ходи! Мама, прошу, не ходи! Одну голодную ночь мы переживем, не впервой.

Стражи. От одной мысли о них казалось, что смерть стоит за твоим плечом. Смерть, с горящими глазами, острыми лезвиями клыков и утробным воем, не знающая ни жалости, ни милосердия.

Именно страж убил в свое время братьев Пими – а ведь тогда они были всего лишь беспомощными младенцами. Мать рассказывала, как однажды ушла искать пропитание, а вернувшись, нашла своих сыновей перед домом – крохотные розовые тельца со вспоротыми животами и перегрызенными шеями. Лишь малютке Пими чудом удалось выжить – в тот день она зачем-то отползла от братьев и этим сохранила себе жизнь. Ей часто снились стражи – бесшумно ступающие огромные тени. «Уж лучше умереть от голода и холода, чем от зубов этих чудовищ…» – думала она, просыпаясь с криком и холодной дрожью в теле.

В животе урчало.

Час проходил за часом, и наверху, в Обиталище богов, установилась тишина. Разумеется, обманчивая. Боги хитры. Они способны создавать день и возвращать ночь в доли секунды, их смертоносные орудия поджидают своих жертв в самых неожиданных местах.

Несмотря на возражения Пими, мать пошла обратно за оброненной горбушкой хлеба. Хоть бы вернулась скорее!

Она и вернулась, не успела Пими как следует разволноваться. Расстроенная, со слезами на глазах.

– Пит, этот тощий наглец, забрал наш хлеб, – мать устало вздохнула. Две слезинки упали на пол. – Я опоздала всего на несколько минут. А добыть другую еду у меня просто не было сил. Прости, дочь.

– Ничего, мамочка, все нормально, – Пими уткнулась носом в материнский бок, – я не очень-то и голодна.

Мать не ответила.

2.

Больше всего о богах знала бабушка Пими – Старая Ба, так ее называли сородичи. Она была невероятно умна, и, как поговаривали, даже немного понимала божеский язык. По крайней мере, Ба утверждала, что выяснила, каким словом Боги называют всех ее соплеменников. Пими отчаянно пыталась вспомнить это сочетание звуков, да и все остальное, что рассказывала старуха, но детские воспоминания были ненадежны и размыты.

«Эх, если бы я была такой же смелой, как бабушка, – зачастую мечтала Пими, – я бы тоже посвятила свою жизнь наблюдению за богами». Да только как же изучать то, что невозможно целиком увидеть?

«Столь непохожие на нас», – размышляла Пими. Огромные – никто даже не знает, на что они на самом деле похожи. Даже их стражи – мелочь по сравнению с необъятными божественными сущностями. Голоса богов – то как завывания ветра, то как раскаты грома, то рвущий уши визг, то стелющийся шорох – как же Ба смогла различать отдельные, повторяющиеся слова?

«Они ненавидят нас…» – содрогалась Пими. И все же в них была жизнь. Там, где боги – там пища, там тепло. В них же была и смерть – когти стражей, хитроумные конструкции из металла и дерева, ловушки из стекла – воистину, кровожадность богов была непомерна.

«Почему они не могут принять нас?» – недоумевала Пими. Ответ на этот вопрос был очевиден.

3.

– Кто-нибудь видел мою маму?

Некоторые соседи отводили взгляд, кто-то смотрел на Пими с нескрываемым осуждением.

– Матушка твоя пошла еду добывать, – фыркнула, наконец, тетушка Ия, – негоже, мол, доченьке моей голодать!

– То есть как, еду? Сейчас же день… Боги бодрствуют… – Пими затрясло.

– Ради тебя, дурынды, пошла, – тетушка скорчила недовольную гримасу и отвернулась.

Сердце Пими сжал ледяной страх. Надо найти мать! Скорее!

4.

Ни разу в жизни не поднималась Пими днем к Обиталищу богов. А теперь бежала, срывая дыхание. Светло! Как же светло! Любой страж заметит ее издалека. Но где же мать? Маленькая тень мелькнула впереди. Мама! Едва удержав радостный крик, Пими бросилась вслед за ней. А в следующую секунду раздался металлический лязг, разорвавший казавшуюся безопасной тишину, и сразу же – невыносимо тошнотворный хруст. Пими бежала, зная, что сейчас увидит, бежала, потому что не могла дать своему телу команду остановиться. И упала, в последнюю секунду, поддавшись возопившему инстинкту самосохранения, упала, не добежав совсем немного до матери.

Словно из густого тумана Пими смотрела на хрупкое серое тельце, раздавленное железными тисками. Позвоночник был переломлен надвое, словно сухая ветка, приоткрытый рот был ал от крови, а черные глаза смотрели в пустоту… а может, в тот туман, в который падало сознание Пими. Пальцы матери все еще тянулись к краюшке хлеба – наживке в смертоносной ловушке.

Земля затряслась – шаги. «Боги пришли, – поняла Пими. – Боги пришли за моей матерью».

Страх исчез. Тело словно потеряло способность двигаться. Пими смотрела на богов, и не могла их понять, не могла полностью охватить взглядом тела, стоящие на двух столпах. Огромные и непознаваемые, их тени накрыли окружающее пространство. Зазвучали голоса – резкие, как лязг от сработавшей ловушки, но Пими казалось, что она слышит отдельные слова. Да, в эту страшную минуту она понимала, что боги говорят о ней, о матери, о всех их сородичах. Пими услышала из уст богов то самое слово – слово, которое называла ей Старая Ба, слово, которым обозначили боги весь ее род.

– Мыши, – едва слышно пропищала Пими, дрожа от кончиков лап до самого хвоста, – они называют нас МЫШИ!

Я, Луна и Дракон

Пока я ем на ужин овощной суп, сидя в уютной кухоньке, маленький серебристый дракон смотрит на луну и от избытка чувств скребет когтями песок. Он придумал уже давно, что луна – это окно в другой, непохожий, странный, в не-его мир. И это перламутровое круглое окно, висящее в лиловом небе, не давало покоя ни драконьему сердцу, ни уму, ни глазам.

Так уж заведено, что мое место за столом – спиной к окну. Чтобы не отвлекаться по пустякам, наверное. Можно сидеть спокойно и ужинать, не думая о том, что над домом рассыпаны звезды, а желтая луна уже выползла из-за горизонта.

Серебристый дракон был убежден… ладно, ему просто очень часто казалось, что существует множество необычных мест, до которых еще никто не добирался. Он взывал, сначала мысленно, затем долгими гортанными напевами, к своей возлюбленной луне. Однажды она разрешит, пропустит дракона туда, в переплетение иных миров, позволит выбрать жизнь – такую, какой ей следует быть. Сегодня луна переливается розовыми оттенками перламутра. Она прекрасна. Она – надежда.

Пока дракон тянет лапы к небесному светилу, я выпиваю чашку чая и иду в спальню, чтобы поваляться в кровати с книжкой. Даже из освещенной комнаты вижу в небе луну, такую большую и яркую. Да, сегодня же полнолуние. Хорошо хоть выть не хочется, а то мало ли, вдруг где-то глубоко внутри меня спит оборотень. Однако спокойно читать луна не дает, и я, выключив свет, подхожу к окну, дабы без помех полюбоваться этим естественным спутником земли.