Любовь как сладкий полусон

Внезапно острая колющая боль пронзила палец Юрия.

– Ты что?! – вскрикнул он, высвобождая кисть. И увидел, что на кончике его мизинца выступила кровь.

– Надо, – деловито сказала Нина.

И она, невесть откуда взявшейся у неё булавкой, проколола кончик и своего пальца. Затем Самохина прикосновением пораненных мизинцев смешала капельки животворящей жидкости и заставила Кондрашова слизнуть кровь у себя, в свою очередь, проделав то же самое с его мизинцем.

– Теперь мы тайно соединили судьбы, – заявила она, покончив с мистическим ритуалом. – И ничто и никто нас не разлучит. Мы – суженые.

Чуть оторопевшему «суженому» мистический церемониал внушал как захватывающую интригу, так и жутковатые переживания. Ему невольно вспомнилась неумирающая молва замараевцев о том, что предки Нины, в том числе бабка и мать девушки, занимались ворожбой.

– Ты меня заколдовала? – пряча за усмешкой противоречивые эмоции, осведомился он.

– Глупыш! – прикоснулась Самохина губами к уголку его рта. – Против любимого заветы не могут иметь силы злого заклятья. Любящее сердце вещуньи не в состоянии нести ничего, кроме добра.

В подтверждение её магического зарока, громадный черношёрстный самохинский кобель теперь не бросался на Юрия в захлёбывающемся свирепом лае. Пёс из-за полуоткрытых ворот дружелюбно вилял ему хвостом, признавая за своего.

Глава вторая

1

Воскресным днём сельская молодёжь собралась на третью

репетицию. Вот она-то не только круто изменила привычный жизненный уклад Юрия Кондрашова, но и подломила его материалистическое мировоззрение или, как нынче модно изрекать, его менталитет. Хотя поначалу ничто подобного не предвещало.

Вслед за распевкой и исполнением хоровых песен, коллектив самодеятельных артистов разбился на группы: Лукин и трио девчонок, которое составили сёстры Гордины и Нина Самохина, отрабатывали музыкальный номер на сцене, привыкая к атмосфере и акустике зрительного зала; Юрий и Виктор Кропотов, устроившись на галёрке, зазубривали роли из юморески; остальные в кабинете заведующего клубом осваивали текст новой песни. Короче говоря, каждый занимался порученным делом.

И в этот момент произошло событие, сыгравшее в судьбе Кондрашова исключительную роль. Входная боковая дверь неслышно отворилась, и в зал вошли две незнакомые девушки. Здесь же, у входа в партер, они присели на зрительские места и превратились в нечаянных слушательниц песни о дождике, исполняемой трио.

На одну из посетительниц Юрий не обратил особого внимания. Зато бросив взгляд на другую визитёршу, он обомлел и, дважды хватанув воздух от удушья, молниеносно впал в прострацию. Он почувствовал себя так, словно после хлёсткого удара обожаемого им бразильского форварда Роналдо мяч угодил ему в голову. Набежавший за феноменальным нападающим атакующий полузащитник Ривалдо прямым подъёмом, тоже наотмашь, вдарил по отскочившему мячу, и тот попал уже в солнечное сплетение живой мишени. И довершил разгром, начатый товарищами по команде, защитник Роберто Карлос, нокаутирующим «сухим листом» отправивший болу[3 - Бола (португ.) – девушка; именно так, в женском роде и ласково, по-футбольному артистичные, виртуозные и супертехничные бразильцы именуют мяч. Это их вторая любовь. Также как у россиян, с некоторых пор – деньги (или они у нас уже на первом?). ] на вершок ниже того места замараевца, где новорождённым перевязывают пуповину. «Оттаскивай!», – кричат в подобных случаях чокеровщикам лесорубы, отпилившие от дерева бесчувственный комель.

Потрясение, смятение чувств, полуневменяемость, – пожалуй, так наиболее ёмко следовало бы охарактеризовать состояние Кондрашова. И оно объяснялись тем, что гостья (в этом юноша готов был поклясться на Библии, Коране, Талмуде и Уставе ФИФА[4 - ФИФА – Международная федерация футбола.] вместе взятых) оказалась подлинным воплощением той Девушки-Ночи, что навещала его в снах. Прекрасное, недосягаемое и потустороннее видение чудесным образом превратилось в реальную и утончённую мисс Нежность и Очарование (ведь загадочный флёр уже не прикрывал её дивные черты). И она, подумать только! находилась в двух десятках шагов от него и дышала одним с ним воздухом!

В состоянии ли простой смертный описать женскую красоту? Разумеется, нет! Напрасная надсада! Любой полноценный мужчина сознаёт тщетность таких потуг. И тот, кто утверждает противоположное, в лучшем случае обречённый завистливый и мстительный импотент, а в худшем – дважды кастрированный на гильотине злобствующий евнух. Их напрасные попытки напоминают жалкие поползновения отдельных ущербных чудаков дать сухие логические дефиниции любви, духовному и…кгм…недуховному экстазу, жажде жизни и тому подобным непостижимым для логики феноменам.

Величие художников-импрессионистов, в частности, в том, вероятно, и состоит, что они и не покушались на фотографически безукоризненные слепки с самобытности человеческого бытия или, тем паче, не посягали на то, чтобы превзойти в искусности Творца всего сущего. Гениальные живописцы определяли для себя неизмеримо более скромную задачу: на холстах они ваяли богатой палитрой сугубо индивидуальные впечатления, вызванные созерцанием того, что «зацепило» их. И следуя этой логике, можно только попробовать в ничтожной степени передать тот взрыв эмоций, тот каскад ощущений, что всколыхнули душу неискушённого провинциального парнишки, которому судьба устроила долгожданное рандеву с неподражаемым эстетическим идеалом.

Ах, до чего же она была хороша! Её рафинированная аристократическая красота перманентно напоминала о том, что посланница небес всего лишь на один миг, волею случая, завернула в сей убогий крестьянский уголок. И от этой небожительницы веяли особые флюиды, указывавшие на её неземное происхождение и подтверждавшие, что для простых смертных она доступна ровно настолько, насколько солнечные лучи, рассекающие заоблачную вышину, позволяют через себя прикоснуться к далёкой голубой звезде.

На гостье было модное кепи, элегантное серое укороченное пальто спортивного покроя и тёмные брючки, заправленных в изящные сапожки. В этом одеянии она полноправно олицетворяла собой космическую амазонку, только что завершившую верховую прогулку на Пегасе по Млечному Пути в окружении ангелов.

И то, как она вошла, независимо поведя головой, прошла по залу, невесомо чеканя шаг «от бедра», присела, красиво изогнув лебединую шею, женственно поправила светлый локон, выбившийся из-под кепи, – всё в совокупности свидетельствовало о ней как о представительнице избранной священной породы. Той самой породы, над которой природа по поручению богов поработала не одну тысячу лет, сменила сотни поколений, прежде чем, действуя методом проб и ошибок, сподобилась-таки выдать подобный шедевр. И шедевру имя было – Великолепие и Прелесть, Гармония и Грация, Изящество и Элегантность! Воплощённая Грёза Любви! Мисс Солнечный Блик!

И хотя пришелица не удостоила Юрия хотя бы взглядом, тот был сражён ею наповал, раз и навсегда, словно полевой стебелёк разящим ударом стека амазонки; точно оленёнок, заарканенный на бегу прекрасной богиней Дианой. Юноша тотчас пополнил легион поклонников Её Королевского Величества, беспрекословно встав в строй правофланговым. Отныне она заполучила в свои ряды самого преданного и несгибаемого воина, готового идти за неё в атаку с открытым забралом, парировать кинжальные выпады неприятеля, стоять насмерть в обороне, грудью отражая град стрел и ею же заслоняя зияющие бреши.

Правда, при этом Её Величество обязана была иметь в виду, что юному рыцарю недостаточно было просто её расположения, благосклонного взора, милостивого пожатия руки. Он жаждал заполучить абсолютную ценность белого света – любовь Королевы! Взамен же самоотверженно и беспрекословно он готов был отдать то немногое, чем располагал – свою жизнь…

Виктор Кропотов, сидевший рядом, склонился к дружку, обмершему от волшебных чар, и в своей традиционной ёрнической

манере в ухо выпалил ему:

– Закрой рот, оболтус! Я всё сказал.

– А? – перевёл на него Кондрашов отрешённый взгляд, свидетельствовавший о том, что он не признаёт приятеля.

– Здрасьте, Иванушка-дурачок, – потешался над ним Виктор. – Будем знакомы: я – та самая жаба из болота, к которой прилетела ваша стрела.

Юрий, не реагируя на кропотовские подначки, прерывисто вздохнул, и вновь повернул лицо к феноменальной девушке, что так мимолётно и небрежно полонила его сердце.

– Чё, хороша Маша, да не наша? – не прекращал язвить приятель. – Не дери глаз на чужой квас! Ништяк кадр, да? Ту, что рядом с ней сидит, рыженькую, я знаю – дочка нашего главного инженера, Маринка Шутова. Тоже ничё…Учится в Среднегорске. А вот фифочка – неопознанный летающий объект. Щас подкачу к ним. Стану оправдывать их надежды!

И Кропотов, ничтоже сумняшеся, запросто отправился знакомиться с новенькими. Он, грубая слоновья натура, естественно, не мог уразуметь, к Кому (!) он посмел приблизиться. Юрий даже в спинку стула вжался от срама, представив то, как (!) Виктор будет изъясняться посредством убогого деревенского лексикона с Небожительницей.

Нина Самохина, до того старательно выводившая вокальные рулады в унисон с сёстрами Гордиными, внезапно умолкла, выразительно косясь на Лукина.

– Что? Что такое, Ниночка? – спросил её Аркадий Николаевич, приостановив стремительный бег своих пальцев по клавиатуре аккордеона.

– А что здесь делают…посторонние? – сердито бросила та, и пренебрежительно указала пальцем в зрительный зал.

Заведующий клубом, вникнув в суть недовольства фаворитки, отнёсся к появлению посторонних миролюбиво.

– Ниночка, девочка моя! – укорил он нарождающуюся приму. – Это же твои зрители. Первые ласточки, так сказать. А в дальнейшем у нас и поклонники появятся, и фан-клубы. Будь готова к такому повороту. Договорились?

И из-под искусных пальцев Лукина вновь полилась проникновенная лирическая мелодия. Самохина поморщилась, и нехотя приняла доводы наставника.

К вящему изумлению Юрия Кропотов возвратился целым и невредимым, без увечий и психологических травм. Виктор, проворный и вездесущий, как Паспарту, успел выяснить, что Марина Шутова и её спутница – студентки пятого курса экономического факультета Среднегорского университета и прибыли в село на два с половиной месяца для прохождения преддипломной практики.

– Маринка по направлению от совхоза учится, – нашёптывал он Кондрашову. – В универе они и покорешилась. Фифочку зовут Стеллой. Воображулистая. Не то, что Маринка, та – своя народа. А эта – нос дерёт до потолка. Городская штучка. Ничё, за практику мы её пообломаем.

– Кгм-кгм, – смочил слюной пересохшее горло Юрий.

– Маринка-то и подбила Стеллу к нам мотануть на практику, – продолжал просвещать «разведчик» друга. – Маринкины старпёры в Ильске живут. У них там двухкомнатная хрущоба. Пять лбов на тридцати квадратных метрах ошиваются. Не протолкнуться. Отец-то еёный в нашем конце села коттедж достраивает. Потому девахи прям в Замараевке кантоваться станут – у лога. Знаешь, где хижина дяди Толи? Ну вот, там. Опосля репетиции мы их провожаем. Я уже место забил.

«Хижиной дяди Толи» в селе иронически нарекли заброшенный дом, отремонтированный по инициативе директора совхоза. Жилище использовалось то для размещения прикомандированных, то для различного рода подрядчиков.

Бурдин у селян пользовался непререкаемым авторитетом. На заре «бандитской приватизации» он не дал развалиться предприятию. Да и в последующем, худо-бедно, но совхозники выкручивались в условиях дикого российского капитализма.

2

Исчерпав программу подготовки, сельские артисты засобирались домой. Лукин, что за ним водилось, задержал Самохину. Остальные высыпали на улицу. И уже там, близ клубного крыльца, Кропотов подвёл и представил приятеля гостьям.

– Знакомься, Юрок: Стелла, Марина. А это, девчонки, тот самый замараевский…эта…инте…интеллектуал, про которого я вам рассказывал.

– Ладно тебе, – одёрнул его юноша, и отчего-то назвался по фамилии, поочерёдно протягивая девушкам руку. – Кондрашов. Кондрашов.

– Марина, – сказала Шутова.

– Кораблёва, – произнесла Стелла мелодичным голосом, прозвучавшим так прозрачно и чисто, как свежи и первозданны ландыши в тенистой прохладе нетронутого леса.