Разбегающиеся миры, или Вселенская толкотня локтями

кроме одного…Вот скажи мне, Джон, почему мы вечно тягаемся с

русскими, вместо того, чтобы на пару таскать каштаны из огня?

– Да потому, что это – идиотская нация!

– Идиотская?

– Ну, а как иначе?… – развёл руки Маккой. – Взять хотя бы монопольную технологию…О чём мы только что толковали… Да она превращает в реальность космобиль, на котором за полсуток можно обернуться до Венеры. Представляете: эдакий вселенский променад на уик-энд! На рынке такая штука затмила бы всё. Республиканцы до нас уже делали русским деловое предложение. И что в ответ? «Сами состряпаем космический лапоть!» Дебилы!

– Дебилы…, – повторила за ним Чемберлен.

– Монопольная реакция – также такая безотходная топка, в которой бесследно утилизируется любой мусор. В том числе пластик. Да в одном этом – перспектива мировой наживы…Нет же, в Москве объявился новый лидер – натуральный русский лапоть – который утилизацию мусора обещает сделать общим достоянием. Дебилы!

– Дебилы! – не могла не согласиться президент.

– Соня! – совсем уж по-свойски обратился к ней Джон. – О чём с этими мужланами говорить, если они даже не осознают, что бисексуалы, СПИД, ковид и прочее – лишь частные формы кризиса традиционного способа воспроизводства людей. Что «золотой миллиард» – это уже не истеблишмент, а новый тип американца, выводимый в наших лабораториях…Что искусственный разум – это новый геном человека, над которым мы работаем…Нет, этих варваров нельзя брать с собой в будущее. И если им обломилась удача с монополем, так тем более их надо обломать. И да поможет нам Провидение.

– Что ж, – потянувшись, по-простонародному вытерла ладони о юбку хозяйка Белого дома, – о`кей!

Заседание продлилось весьма долго, и оттого Соня, потягиваясь, не стерпела и издала неприличный звук. Президент страдала аэрофагией и хроническим вздутием живота, и сейчас, на пиковой фазе, её сфинктер не сдержал давления газов. Маккой в ответ льстиво хмыкнул, расценив маленькое происшествие в качестве доброго знака грядущих свершений.

Глава третья

1

Погожим летним днём популярный в некоторых кругах

тележурналист и блогер Юрий Рокотов пребывал в великолепном расположении духа. Умиротворенность Юрия проистекала от того, что его шеф Рокецкий сдержал обещание и выделил-таки творческому лидеру своего медиа-холдинга новую машину. Да какую! «Витязь» седьмой модели – новейший аэроболид-амфибия, которому были подвластны не только автотрассы и воздушный океан, но и болота, акватории и морские глубины! Авто такой модификации поступили только в элитные спецслужбы, да и там их можно было сосчитать на пальцах двух рук.

Правда, восторг Рокотова не был абсолютным. Относительность ликования объяснялась двумя факторами. Первый. Болид был передан журналисту во временное пользование. Второй. Хитрый еврей Рокецкий элементарно опасался лично «рассекать» на «Витязе-7», поскольку это был первый в мире автомобиль на термоядерном двигателе. Реактор его запускался единожды и на весь срок эксплуатации. Нормативный ресурс равнялся десяти миллионам километров пробега, а гарантийный срок составлял тридцать лет.

Сидеть задницей на «атомной печке», пусть и миниатюрной, шефу было некомфортно. Исключительно из-за этого он и отдал болид «на обкатку» обласканному им телеведущему рейтинговой программы. В противном случае подчинённый финансового воротилы и близко не подошёл бы к машине, доступ к которой в России имели лишь избранные.

Но страхи Рокецкого были неведомы рисковому Рокотову. И потому сейчас русский папарацци, следуя на «Витязе» улицами столицы, от радости насвистывал мелодию популярной песенки. Он ехал к административному зданию Московского государственного университета, где ему предстояло взять интервью у проректора по научной работе Марченко.

Почти год журналиста не посещало праздничное настроение – с

момента смерти жены Лидии. До того скорбного события Юрий и не предполагал, насколько значимой для него было пребывание Лидочки в этом мире. А ведь он настолько привык к её светлому присутствию за долгие годы супружества, что и не особо дорожил им. Более того, при случае не чурался интимного общения с чужими хорошенькими женщинами, чего уж там…

Только лишившись той, что ему была ниспослана Богом, Юрий осознал бесценность и безвозвратность потери. И страдал так сильно, что с прошлого лета не то что не оказывал мужских знаков внимания дамам, но и внутренних побуждений к тому не испытывал. И вообще страсть к жизни в нём поиссякла. То ли так отразилась психическая травма, то ли сыграл свою роль и возраст (шестьдесят и в середине двадцать первого века – шестьдесят), но «душевный декаданс» основательно подкосил Рокотова. А вот сегодня он положительно переживал ренессанс.

Оставив аэроболид на стоянке близ главного корпуса МГУ, журналист прошёл внутрь. Юрий всегда испытывал глубочайшее почтение к старине, и потому, следуя к апартаментам Марченко, он испытал нечто похожее на священный трепет перед храмом науки.

С делами у проректора Рокотов разобрался за пару часов. Выйдя из приёмной, он лифтом спустился на первый этаж и направился, уж было, к выходу, как вдруг сработала электронная памятка мобильного телефона, мягкой соловьиной сигнальной трелью известив его о наступлении полудня. Университетский гость и одновременно бывший студент факультета журналистики припомнил, что прежде в административном здании имелась неплохая столовая. Обед же пришелся бы весьма кстати, ибо с утра у Юрия в желудке плескались лишь две жалких чашечки кофе (вторая – дарованная проректором).

И визитёр изменил маршрут. Он миновал просторный прохладный холл и знакомым длинным коридором отправился туда, куда его влекли голодное нутро и воспоминания молодости. У самого входа в университетскую столовую стояли трое громадных субъектов со сцепленными в замок в области паха руками, точно у футболистов «в стенке» при пробитии штрафного удара. Они, несмотря на жару, были облачены в одинаковые чёрные костюмы. Рокотов разочарованно замедлил ход, полагая, что вход в пункт питания строго ведомственный и посторонних туда не впускают, однако субъекты в костюмах безропотно расступились перед ним… Странный караул…

В студенческом общепите журналисту не доводилось бывать едва ли не сорок годков. У него даже голова закружилась, и сладко защемило сердце, едва он окунулся в веселую озорную студенческую среду. Рокотов угодил в самый разгар обеденной поры. Столовку заполнили юные посетители, и сервис-роботы не поспевали обслуживать прожорливых, как галчата, «студиозов».

В офис медиа-империи Юрий не спешил, и потому его забавляла окружающая кутерьма из гомона студенческих голосов, приветственных восклицаний, дружеских подначек и подталкиваний, а также периодических здоровых урчаний ненасытных молодых желудков. В атмосфере задора и жажды наслаждений он сам точно сбросил груз десятилетий, ощутив зверский аппетит и готовность сожрать неразделанного бизона.

«Голова» очереди, находившаяся у вожделенной раздачи блюд, была сокрыта от её «хвоста» полупрозрачной ширмой. От пола нижний край ширмы отделял проём в пятьдесят-шестьдесят сантиметров, через который просматривались ноги проголодавшихся, мерно переступавших «приставным шагом», как выразился бы школьный физрук. Тривиальная вполне мизансцена. Тривиальная – в принципе, ан не сегодня, потому что внимание Рокотова не могли не привлечь некие прехорошенькие девичьи ножки. Изящные, точёные, наполненные приятной округлостью и упругостью, ощутимой и на расстоянии мужского взгляда, они были хороши сами по себе. Однако непередаваемый шарм им придавало то, что они жили особенной жизнью (не похожей на прозябание остальных – банальных и унылых на их фоне – нижних конечностей).

Прелестные ножки в лёгких летних туфельках на каблуке-шпильке не замирали ни на одно мгновение: они то деловито постукивали по рантам мужских сандалий коричневого цвета, расположившихся спереди, то разворачивались на сто восемьдесят градусов и провоцирующе приступали на носки кроссовок сорок пятого размера, боготворяще застывших позади них. Или же, вдруг, ножки в нетерпении принимались отбивать ритмическую чечётку, поскольку они были столь юны, что им претило растрачивать хотя бы несколько минут на рутинное времяпрепровождение в этой простоватой, как пробка, очереди. Им, этим ножкам, наверняка хотелось воздушно порхать в эротическом эфире, танцевать в покорном пространстве, а если и замирать, то лишь затем, чтобы воспринимать безмерное обожание своих приближённых.

Рокотова заинтриговало сие наваждение, за которым, несомненно, просматривалась общительная до сумасбродства дамская натура. И Юрий, продвигаясь в очереди, с нетерпением поминутно бросал взоры на кассу, возле которой из-за ширмы должна была появиться загадочная особа. Он впервые за истекший год ощутил себя нормальным, полноценным самцом, облизывающимся не столько в предвкушении, сколько в предвидении лакомого кусочка.

Но в критический момент, как назло, к Рокотову привязался сосед по очереди – типичный образчик «вечного студента». С проплешинами на макушке, в потрепанном и засаленном костюме, который по возрасту почти не уступал самому «манекену», «вечный студент», чего и следовало ожидать, принялся нудить о смысле человеческого существования и вечном братстве, а кончил тем, что «заканючил» у журналиста энную сумму на пропитание. Короче, держал себя так, словно Юрий приходился ему приятелем или числился завсегдатаем студенческого общепита.

Досадливо кряхтя, Рокотов отделался от «прилипалы», сбросив тому на карту сумму мелкой покупки, а когда обратился к кассе, обладательницы дивных ножек и след простыл. «Раздраконенный» мужчина внутренне аж взвыл от злобы, обуявшей его, и чудом сдержался от непреодолимого побуждения дать пинка попрошайке, уже приклеившемуся мертвой хваткой к следующему «финансовому источнику» – стоявшему позади противного вымогателя.

Юрий растерянно осмотрел большой зал: ну как найти среди трёх сотен едоков ту самую особу? Не заглядывать же под столы в поисках потерянных хорошеньких ножек? «Уймись, – урезонивал он сам себя, выбирая блюда и размещая тарелки и стаканы на подносе. – Вспомни первый закон студента Рокотова: «Коли ножки хороши – над фейсом смейся от души, ну а если грудь с понтом – значит ноженьки винтом».

Его выручила оказия. Когда журналист почти «приземлил» поднос на свободный столик, за его спиной раздался задорный, звонкий девичий смех, излучавший ну просто бешеную энергетику! Он обернулся и увидел беззаботно хохочущую симпатичную смуглолицую брюнетку с карими глазами и крупными чувственными губами, находившуюся в компании двух парней за три столика от него. Юрий оперативно сориентировался и выбрал позицию, с которой гламурная особа с копной тёмно-каштановых волос чётко просматривалась. Там он и расположился.

Девушка меж тем никак не могла успокоиться – до того чем-то рассмешил её высоченный плечистый парень в рубашке и брюках спортивного покроя, а также, между прочим, в кроссовках сорок пятого размера. Предположение на счёт наличия юмора у рослого парня Рокотов выдвинул потому, что смуглянка признательно поцеловала именно плечистого в губы, ничуть не смущаясь публики, глазевшей на неё. Поцелуй оказался чувственным, страстным и сопровождался аппетитным (каким-то клеящимся с облизыванием губ) звуком. У Юрия даже сердце ёкнуло, а душу кольнула зависть.

Красотка оторвалась от плечистого, поняла, что на них сосредоточился зал, и, послав аудитории обворожительную улыбку, ещё дважды легко чмокнула счастливчика. Её избранник от упоения цвёл, как пион. Он стеснялся. Ему было стыдно. Ан вовсе не оттого, что его лобзают, а от осознания того факта, что именно на него смертного «положила глаз» такая дива.

Видимо сожаления, что «хороша Маша, да не наша», глодали нутро не одного Рокотова. Второй парень, сидевший за столом со смуглянкой и плечистым, тоже хмурился. Рокотов перевел взгляд с лица этого молодца на ступни, уже ничуть не сомневаясь, что обнаружит под столом коричневые сандалии. Так оно и вышло.

Предстоял заключительный и наиболее волнующий акт

идентификации: сличение незнакомки по тем неземным прелестям, которыми она ступала по грешной планете. Журналист вытянул шею и выгнулся налево, чтобы заглянуть под столик молодёжной

компании и обосновать версию бесповоротно.

Есть! Доказательства были добыты: ножки, взволновавшие селадона от средств массовой информации, покоились именно там. Да вот незадача, принимая нормальное положение, Рокотов смущенно обнаружил, что незнакомка следит за ним, заметив его странные манёвры.

Журналист, кляня себя за мальчишество, чтобы загладить неловкость, принял независимый вид и взялся за еду. Замешательство, тем не менее, дало о себе знать, прорезавшись в том, что едок начал трапезу совсем не с того конца – с обжигающего чая, стакан с которым попался ему под руку. Рокотов мужественно выпил его, хотя слезы так и наворачивались на глаза, а глаза, в свою очередь, так и лезли из орбит.

Однако Юрий был художественной и творческой натурой. Он играючи вошел в роль. Покончив с «холодной закуской» в виде горячего чая, гурман ухватился за пирожное, проглотив его с проворством Гаргантюа. Изумление смуглянки возрастало по мере того, как он в обратном порядке принялся уплетать эскалоп, за ним – селёдочку с картошкой, стакан молока, а в финале уже съеденное залил «сверху» супчиком. Благо ещё, что компаньоны девушки сидели к «едоку-эксцентрику» боком и пропустили занимательный эпизод. Зато красотка явно заинтересовалась персоной чудака, надеясь, что «представление» не закончено.

Журналист, меж тем, несомненно, обретал то игривое расположение духа, что не покидало его в молодости. Так как больше поглощать было нечего, он поочередно картинно покусал края тарелок и стаканов и сожалеюще поцокал языком: видит око, да зуб неймёт. Продолжая экспромтом играть роль чудаковатого обжоры, Рокотов вопросительно направил указательный палец на тарелку смуглянки, где стыли пельмени, к которым девушка не удосужилась притронуться, и тотчас перевёл палец на свой широко раскрытый рот. Зубы у него, вопреки возрасту, находились в великолепной форме, и ему было что демонстрировать. Ими он ещё

был способен не только цапнуть антигероев собственных

репортажей, но и кое-что нежно прикусить.

Увы, узнать, приняла ли девушка предложенную нахалом игру,

оказалось не суждено, ибо её приятели, уловив, что за их спинами что-то происходит, развернулись и вопросительно уставились на «реликтовый экземпляр». Юрий в ответ «фригидно» выпялился в потолок, любуясь лепниной. Он до того «увлёкся» созерцанием интерьера, что чуть не прозевал момент, когда троица снялась с насиженного места и направилась к выходу.

Рокотов поспешил за ними. И отнюдь не только из-за того, что незнакомка так уж его обаяла. Хотя и это присутствовало. Журналиста заинтриговало то, что в разговоре за столом парни называли девушку Дианой, а сверх того, как бы поддразнивая, упомянули её не то фамилию, не то прозвище – Лонская. «О-ля-ля! – смекнул про себя Рокотов. – Уж не дочь ли нефтегазового короля Лонского – злейшего врага моего шефа – я имею честь лицезреть? Было бы занятно нащупать подступы к неприступной империи могущественного промышленника с подветренной, хо-хо, стороны». Совпадение, конечно же, было маловероятным. Ан проверить предположение не мешало.

В процессе сопровождения студенческой компании, у Юрия сложилось более полное впечатление о внешности девушки: высокая, статная, грациозная (несмотря на крупные размеры) и смело одетая. На Диане было легкое летнее платье из материала «хамелеон», снова входившего в моду. «Хамелеон» – почти прозрачная материя, обладавшая свойством соразмерно сгущать интенсивность цвета ткани при ярком освещении и, напротив, светлеть в полумраке. Таким образом, при любой обстановке фигура женщины в наряде «прорисовывалась» настолько, что угадывались отдельные детали. И не более того. Все остальное додумывала мужская фантазия соответственно персональному вкусу.

Если правый обрез подола платья Дианы целомудренно прикрывал колено, то левый резко вздымался до верхней трети бедра. Оптический эффект создавал совершенно восхитительную иллюзию того, что если немножко подождать, не отрывая взора от проказницы, то откроются такие виды, в сравнении с которыми дефиле парижских моделей – профанация искусства обольщения. Общее впечатление и предвкушение, прозванное в мужской среде «сеанс вот-вот обломится», кокетка усиливала упругим воздушным шагом и лёгким покачиванием тазом и «иными аксессуарами из сервизного набора». Потому Рокотов терпеливо и покорно ждал, когда ему обломится. «Соблазн из неё так и прёт, – думал он, шагая коридорами университета и беспрерывно наливаясь мужским желанием. – С эдакой самочкой самый распоследний импотент сэкономит на «Виагре». Манкая вещичка!».