Не остаться одному

Он как раз скатывался по крутому склону – такому, что я бы не рискнул на него даже просто встать. На таком расстоянии я видел только, как искристо вспыхивает легкий пушистый мех на оторочке глубокого капюшона. На какой-то миг я залюбовался уверенным скольжением человека… а потом понял – он не просто скатывается со склона.

Он спасается от смерти.

Следом за ним мчались – не очень быстро, проваливаясь в снег, но уверенно – два амфициона. Я и раньше видел этих мощных зверей, похожих одновременно на волков и на медведей, но никогда с ними не сталкивался близко, Олег Фирсов (жаль его…), наш «палеоэксперт», утверждал, что эти животные редки и не ходят стаями. Похоже, что так оно и было (два – это скорей семья, не стая), но двухметровые в длину (и метр в холке!) зверюги и в одиночку были достаточно опасны…

На бегу выхватывая револьвер, я бросился наперерез зверям – между ними и лыжником. Тот – смелый парень! – увидев помощь, не стал убегать дальше, а круто затормозил, развернулся, сбрасывая лыжи. Я тоже выскочил из креплений и вскинул оружие.

О дьявол! Курок звонко тикнул, ударив в покрытый замерзшим слоем сала патрон!

Я успел нажать спуск еще дважды, а потом, отбросив наган, выхватил палаш и приготовился.

Передний амфицион с глухим хрипом прыгнул, насаживаясь на лезвие и своей тяжестью свалив и вмяв меня в снег. Отталкивая бьющуюся и ревущую тяжеленную тушу, я увидел разверстую вонючую пасть второго зверя, успел подставить плечо, вытаскивая дагу, но размаха для удара не было, а мощные клыки драли уже мех куртки. Над животным появилась голова человека – в капюшоне, в меховой маске – сверкнула сталь длинного кинжала, с коротким хрустом погружаясь в бок животного и, кажется, под лопатку. Потом человек отвалил убитого им амфициона, а я, отпихнув первого, переставшего дергаться, поднялся на ноги, придерживая плечо.

– У вас тут опасно, – заметил я по-русски. И впервые нормально посмотрел – вблизи и внимательно – на спасенного-спасителя.

А он почему-то не двигался – стоял, опустив руки (в одной кинжал, с которого капала кровь, – очень знакомый кинжал…) Я быстро перевел взгляд выше – на закрытое маской лицо, почему-то ничего не говоря, а только пытаясь рассмотреть глаза в узкой прорези маски.

Рука в меховой трехпалой краге поднялась к лицу и с силой потянула маску – со щелчком лопнула завязка где-то под капюшоном. Маска упала в снег, почти брошенная к моему нагану.

– Как долго, – сказала Танюшка. – Как долго я тебя ждала… Вот твои часы, Олег.

И рухнула в снег – на колени – к моим ногам.

* * *

Некоторое время я опасался, что Танюшка сойдет с ума. После короткого ступора, в течение которого она цеплялась за мои колени, девчонка начала хохотать, что-то бессвязно выкрикивать, тормошить меня и не в шутку колотить в плечи и грудь кулаками. Потом – повисла на мне, стиснула и – не заплакала, нет; слезы брызнули у нее из глаз ручьями.

И тогда я почувствовал, что тоже плачу. И было это невероятно легко, а главное – эти слезы приносили облегчение, словно вымывали из меня тот комок, в который я скрутил себя почти два года назад, чтобы сохранить достоинство, волю и мужество. Я плакал, захлебывался слезами, ничего не видел и стискивал Танюшку в объятьях, счастливо до головокружения понимая: я дошел! я добрался! я живой! это – правда, это все правда!!! Ноги перестали нас держать, и мы рухнули в снег, не разжимая объятий и не переставая плакать. Я хотел сказать Танюшке все-все, что думал, на что надеялся, чего хотел, к чему стремился, что со мной было – но каждый раз, открывая рот, давился новым счастливым рыданием, ощущая только, как Танюшка неистово кивает: да, да, я все знаю, я все понимаю, я же все это пережила вместе с тобой!!!

– Это ты, – мокрые пальцы Танюшки коснулись моих мокрых щек. – Это правда-правда – ты.

Вот теперь я начал ее целовать. Так пьют холодную воду, когда жарко, – не замечая вкуса и количества выпитого, зная только, что с каждым глотком отступает сжигавшая все существо жажда. На миг Танюшка замерла – и я с острой благодарностью понял, что она отвыкла целоваться, что никого-никого у нее не было за все это неимоверно долгое время расставания. «А ведь она думала, что я погиб, – отчетливая мысль скользнула через мое сознание, – значит, собиралась прожить вот так все, что ей осталось!» Но эта мысль сбилась и канула в никуда, потому что я ощутил язычок Танюшки у себя во рту… и сознание стремительно поехало, а я и не пытался включить тормоза…

Солнце начинало клониться на закат. Поглядывая на меня, Танюшка с улыбкой шнуровала куртку.

– Ну ты отшатал, – не удержалась она от грубости. – Видно, что у тебя никого не было…

– Была, Тань. – Я защелкнул браслет часов и прямо взглянул на нее. – В том-то и дело, что была. Ты слушай, Тань… и решай…

Танюшка дослушала все до конца с совершенно спокойным лицом. Потом, когда я неловко замолк, она тихо сказала:

– Ну что ж… Хорошо, что ты мне это рассказал. Я пока помолчу, ладно? И ты ничего не говори. Пошли лучше к нашим…

Танюшка бежала первой. Я шел за ней, глядя в узкую спину, обтянутую меховой курткой, и по-прежнему был счастлив. Надулась немного, ну да это ведь ясно; ничего – успокоится, и все будет хорошо, уж теперь-то все будет хорошо! У меня на языке вертелись десятки вопросов, буквально распиравших изнутри, но я благоразумно помалкивал.

И, как выяснилось, оказался прав. Мы не прошли и двух километров, как Танюшка, чуть повернувшись, сказала:

– А у нас Наташка Мигачева ушла.

– Как ушла? – опешил я.

Танюшка дернула плечом:

– А вот так, ушла – и все. Летом, даже не сказала – куда… Боже погиб, тоже летом… Да! Раде с Зоркой! Она его обломала знаешь как, а то ведь он в князья метил, даже с Вадимом дрался! Ну Джек ему потом еще ума вложил…

– Джек? – переспросил я, и Танюшка, немного помолчав, сказала, отвечая на мой невысказанный вопрос:

– Олег, он очень хороший. Знаешь, он один не верил, что ты погиб. Или делал вид, что не верил, чтобы меня подбадривать… И еще у нас новенькие есть, сам увидишь.

– Да, я гляжу – новостей впереди полно, – заметил я. – Опа!

Мы снова оказались на берегу, но на этот раз было видно, откуда поднимается дым – словно бы прямо из вершины холма. В какой-то сотне метров от нас сидел на льду рыбак, и я с замирающим сердцем понял, что узнаю€ его со спины – это был Олег Крыгин. Танюшка закричала, подпрыгивая на месте прямо с лыжами:

– Оле-ег! Олег! К нам Олег вернулся!!!

Крыгин обернулся. Брови поехали вверх, нижняя челюсть – вниз, и, упустив удочку, мой тезка со всех ног рванулся, проваливаясь в снег и скользя по наледям, вверх по косогору, оставив на льду несколько крупных рыбин.

– Чувствую, нас ждет теплая встреча, – заметил я, осторожно спускаясь на лед. Мы и до лунки не успели добраться – откуда-то, словно из-под земли, выметнулась галдящая толпа и лавиной покатилась в нашу сторону. Впереди бежал Вадим.

– Береги бока, – уже совершенно обычно, весело и ядовито, бросила Танюшка.

* * *

Я не мог уснуть. Наверное, от жары. Смешно – последние три месяца я ночевал в снегу и вот теперь не получалось уснуть на топчане в почти настоящем доме, хотя устал я страшно. Вместо того, чтобы отдыхать, я лежал, заложив руки под голову, и смотрел в огонь, пляшущий в очаге посреди жилища.

На этот раз пещеру найти не удалось, и моим друзьям пришлось потрудиться. Надо сказать, получилось неплохо. Они углубили, выровняли и выложили плетенками естественный котлован на вершине прибрежного холма, перекрыли его бревнами и выложили сверху дерном – получилась классическая большая полуземлянка, в центре которой сложили очаг. Получилось теплое, просторное и надежное жилище. Почти дом.

Мы легли всего полчаса назад, хотя было уже фактически утро – ночь напролет шел общий разговор. Сперва говорили все – точнее, орали все, потом рассказывал я, потом – все остальные вместе, потом – все остальные по очереди, потом снова рассказывал я, потому что за воплями не расслышали половину… Правая рука и плечи у меня болели – от пожатий и хлопков, и я толком не мог поверить, что все-таки среди своих. К концу разговора я только и мечтал – лечь и уснуть.

И вот пожалуйста.

Я сел. Посмотрел на Танюшку, спящую рядом, легонько провел ладонью по ее волосам и услышал, как она вздохнула, не просыпаясь.

– Кажется, я и правда на месте, – прошептал я и, тихо спустившись с топчана, подсел к огню.

Джек, подбрасывавший в огонь полешки, поднял на меня глаза:

– Не спится?

– Риторический вопрос это называется, – вздохнул я. И быстро спросил: – Не рад, что я вернулся?

– А это называется – глупый вопрос, – равнодушно отозвался Джек. – Не волнуйся, Олег. Я когда-то поклялся тебе. Этого достаточно. Можешь мне поверить – твоему возвращению рады все.

Я кивнул и, обернувшись вполоборота, начал по кругу осматривать спящих мальчишек и девчонок, задерживая взгляд на «новеньких», с которыми так еще и не познакомился толком, но кое-что уже узнал про них.

Ленька и Лидка Смагины. Близнецы, им по четырнадцать лет, и они правда «новенькие», совсем. Русоволосые, сероглазые, высокие, худощавые, очень похожие. Им, пожалуй, повезло больше, чем их оригиналам, потому что они попали сюда из московского подпольного публичного дома… Да-а, что-то совсем неладненько на исторической родине…

Линде Скольвен. Пятнадцатилетняя датчанка, ставшая уже здесь девчонкой Видова. Типичнейшая северянка, пришедшая в отряд вместе с Яном Франтой, своим ровесником-поляком. До этого они были в одном отряде, разбитом урса в Швейцарии.