Девиация. Часть вторая «Аня»

За выходные не поправился. Видно, целебная сила маминых отваров не пошла по назначению, а истратилась на воссоздание распутных картинок в магическом театре моего воображения.

В понедельник утром позвонил директору школы, непритворно закашлялся, рассказал о болезни. Тот разрешил долечиться, напомнив, что меньше недели осталось до Дня Комсомола, а там и годовщина Великой Октябрьской революции – торжественные мероприятия мне готовить.

Я пообещал успеть. Загнал Демона и раскисшего Пьеро в дальние пещеры. Вызвал ответственного Гнома, обложился райкомовскими методичками, принялся создавать вдохновенные речи об исторической роли верного соратника Партии. Но между строк всё чаще проглядывала мохнатая мордочка, воскрешала ночные образы, которые грубо попирали седьмую заповедь «Морального кодекса строителя Коммунизма», особенно насчёт нравственной чистоты.

Под вечер накатило пуще прежнего, писать уже не мог. Отложил незаконченный сценарий, рухнул на диван, старался заснуть, чтобы быстрее прошла ночь. Решил: даже если не выздоровею – всё равно пойду в школу. Мне НУЖНО её видеть!

24 октября 1989. Городок

Лишь забрезжило в окнах – сердечный Пьеро трепыхнулся, штрыкнул сладкой иголочкой: просыпайся, мол, пора!

Вспомнил вчерашние желания – сон рукой сняло. Подхватился всесильный и счастливый: хворь бесследно прошла, а будущая встреча раскрашивала октябрьское утро дивными красками, в которых недавняя робость поблекла, обратилась решимостью. Хотелось юркнуть в приоткрытую форточку, взлететь в дождливое небо и петь миру о своей радости.

Поспешно собрался, около семи вышел в серую муть, чем удивил маму, а затем и школьного сторожа, который не ожидал вечно опаздывавшего Эльдара Валентиновича раньше директора.

Но стоило зайти в школу, пройтись коридором к пионерской комнате, как решимость моя вмиг растаяла. Я уже не мог представить, как и где встречусь с Аней, что ей скажу. Заглянуть в класс перед уроками? – навязчиво. Ждать в пионерской? – глупо (вдруг не придёт!).

Однако уцепился за последнее боязливое намерение, которое не предполагало активных действий.

Первая десятиминутная переменка минула впустую. Аня пришла на второй. Не сама, помня наставления, а с одноклассницами, братом Сашкой и пионерским активом. Появление многочисленной ватажки обрадовало Гнома, который трусил от предстоящего общения наедине. Теперь можно вести себя как обычно, как полагается вожатому, занятому подготовкой скорого выступления.

Стараясь не смотреть на Аню, принялся обсуждать будущий концерт, распределять роли: отрезал от исписанных листов сценария куплеты, помечал номерками. Лучшие достались Ане и Сашке. Теперь я понимал режиссеров, которые отдают главные роли любовницам.

Аня поводилась как обычно: спорила и хихикала с подружками, задирала чопорных старшеклассников. Да только я чувствовал в той обычности такое необычное обожание, такую сладкую, ведомую лишь нам тайну, что бедный Пьеро совсем свихнулся и разбудил Демона.

Я боялся поднять глаза, даже повернуться в Анину сторону, опасаясь встретиться с нею взглядом (она поймёт! все поймут!).

Я затеял перепалку с капризной отличницей, которой не досталась роль ведущей, а сам подленько ждал звонка на урок.

Дождался! С облегчением выпроводил гостей, напомнив, что первейшая их обязанность: учиться, учиться, учиться. Избитая мантра не помогла – не удержался, поднял глаза на Аню, обжёгся на прощанье бирюзовым сиянием. Девочка улыбнулась, в стайке подружек с визгом выскользнула из пионерской.

На этот раз обошлось.

Не обошлось. Через пять минут дверь приоткрылась, появилось Анино личико, потом она сама – запыханная, довольная. Выглянула в коридор, протиснулась бочком, заскочила в пионерскую, прикрыла двумя руками тяжёлые двери.

Затем неожиданно, решительно, солнечным зайчиком кинулась ко мне, очумелому от счастья и страха, вросшему в стол. Обняла за шею, тронула щёку мягкими губами.

– А урок? – выдохнул я, невольно пытаясь отстранить девочку.

Если кто зайдёт!

– Вы за мной не скучали? – обижено спросила Аня, разрывая объятие.

Отошла, присела на скамеечку у стенки, разочарованно сложила руки на форменном переднике.

– Почему на урок не пошла? – спросил я, пытаясь угомонить бухающее сердце.

Девочка обиженно насупилась, опустила головку.

– Не сердись. Скучал. Но нельзя нам в школе встречаться. А если заглянет кто и увидит, что мы… обнимаемся – что тогда?

– Пусть видят! – решительно сказала Аня. – Я вас люблю! И мы поженимся… Только вы меня не любите! Я знаю.

Пьеро колыхнулся, затих. Гнома заклинило. Лишь Демон довольно заурчал, предвкушая, как ночные видения, нереальные, придуманные, могут обратиться явью, если только…

Дорогая моя, глупая девочка! Зачем так?! Я же умру теперь.

Неживым выбрался из-за стола. Подошёл к Ане, присел напротив. Взял её теплые ладошки. Поднял виноватые очи к обиженному личику, надутым губкам, грустным влажным глазам, которые не смотрели на меня.

А если кто зайдёт? – шепнул осторожный Гном.

Оглянулся на дверь – прикрыта. Нужно запереть на замок. Нет! Если кто придёт, станет ожидать под запертой дверью … Пусть лучше заходят. Не могу её выпроводить. Прости, Гном. Прощай разум.

– Я… Ты мне нравишься… – сказал сипло, нарушая мучительную тишину, в которой повис отголосок Таниного «я знаю…». – Но ты ещё маленькая. Сколько тебе?

– Тринадцать было на Покрову. Четырнадцатый уже, – ответила Аня.

– Вот видишь – всего тринадцать…

– Я читала, что раньше женились в тринадцать, даже в двенадцать. Эдгар По и Виржиния, например… Она даже была его родственницей.

– Ты читаешь ТАКИЕ книги?

– Я разные читаю. Не считайте меня дурочкой!

– Я не считаю. Но… то раньше было. Мир стал другим, и люди другими. Сейчас нельзя. Лишь после семнадцати. И учиться тебе надо, школу закончить.

– Я знаю. Ещё три года. А тогда мы поженимся? – уставилась не мигая.

Вот же!

Сердце йокнуло. Остановилось.

Тут не сбрешешь – враз поймёт. Нельзя играть с чувствами тринадцатилетней девочки – у них всё очень серьёзно, на всю жизнь.

– Зачем я тебе? – спросил обречённо, не зная, что ответить.

– Вы моя первая любовь!

– Мы лишь неделю дружим.

– Я давно вас люблю. Ещё с начала учебного года, когда увидела. У меня любовь с первого взгляда. Вы верите в любовь в первого взгляда?

– Не знаю.

– А я верю! И девчонки наши верят. Они тоже в вас влюблены, только боятся сказать.

– В меня?!

– Да! Но мне повезло, что тогда на дискотеку пришла, и меня Сашка оставил, и что дождь пустился, – смущённо откровенничала Аня. – Я вас не отдам! Они мне завидуют.

– Они знают?!

– Не-а! Я ничего не рассказывала. Я же обещала! – Аня подняла правдивые глаза. – Только догадываются. Я такая счастливая, и они чувствуют. Все враз дружить со мной начали, будто знают, что я ваша девушка…

Аня замолкла, опустила головку.

– Вы обиделись?

– За что?

– Наговорила тут… Только это правда. Вы сами учили, что пионеры должны говорить правду.

– Должны… – согласился я.

Верный Гном беспокойно покалывал, предупреждал, что в пионерскую комнату в любую минуту могут зайти, что скоро закончиться урок и залетит гоготливая орава, увидит, разнесёт по секрету всему свету.

Впрочем, сейчас это не важно. Чувствовал, как путаюсь в липкую паутину, и выбраться из неё без потерь станет невозможно. Самым верным (опять же подсказывал Гном) было бы оттолкнуть девочку, не создавать ей проблем, и себе не создавать. Себе – в первую очередь: если о наших обнимках узнают, то её поругают, почитают нотаций, а меня выгонят со школы.

Легко сказать: оттолкнуть! Вот, сидит она, грустная, доверчивая, пахнет девичьим запахом, теплыми ладошками мою руку сжимает, а нужно взять и разрубить – по живому, сокровенному. Так может сделать только владеющий собой настоящий мужчина, а я не настоящий, и не владеющий. Я влюблённый Пьеро.

– Пообещай до вечера пятницы вести себя «как все», – сказал обречённо, удерживаясь, чтобы не расцеловать девочку в преданные глаза.

– А в пятницу?

– Пообещай! Если нарушишь обещание – наша дружба прекратиться и…

– И мы станем чужими?

– Пообещай!

– Честное пионерское! А в пятницу?

– В пятницу вечером будет дискотека. Если получится, то проведу тебя домой.

– Честно-честно?! – обрадовалась Аня, высвободила ладошки, обвила меня за шею.

– Ты же обещала!

– Ой! – спешно забрала руки. – И даже если дождя не будет?

– Даже если не будет дождя, – улыбнулся я. – Если не нарушишь обещания.

– Не нарушу!

– А как ты ушла с урока?

– Антонина Петровна заболела. Директор попросил сидеть тихо и самим готовиться, – пояснила Аня. – Я вышла, как бы в туалет.

– Ладно, беги на урок, а то подумают…

– …что у меня живот болит. Я им так и сказала, – улыбнулась девочка.

– Всё, беги.

Аня потянулась, чмокнула меня в нос. Без оглядки шмыгнула из комнаты, мелькнув на прощанье подолом школьного платьица.

Обещание Аня почти сдержала. Каждый день после уроков мы репетировали торжественную линейку и танцевальные номера ко Дню Комсомола, который выпадал на воскресенье, однако мероприятие запланировали на пятницу.

Аня вела себя – как подобает визгливой восьмикласснице – насмешливо и беззаботно, не обращая особого внимания на требовательного педагога. Лишь порою, во время репетиций, ловил на себе её пристальный взгляд. А ещё на прогонке танцевальных номеров, в перерывах, она норовила присесть где-нибудь на столе или на спинке стула, забраться с ногами, и, вроде случайно, так поддернуть концертную юбочку и развести коленки, что бедные мои очи враз прикипали, будили Демона, который начинал похотливо урчать и желать недозволенного.

Я не замечал соблазнов. Притворялся, что не замечаю. Раздразненный нечаянными видениями и переливами её смеха, я покрикивал на пионеров, которые путали слова, или ещё по какому пустяку, лишь бы унять тёплую волну, заполнявшую сердце.

После репетиций я разлучал нас не только в пространстве, но и во времени: отпускал Аню пораньше, обязательно с попутчиками, чтобы девочка не надумала поджидать меня в укромном месте.

Так мы дожили до пятницы.

Глава четвертая

27 октября 1989. Городок

День Комсомола – праздник ответственный. Не годовщина Октябрьской революции, ясное дело, но готовились основательно. Администрацию школы заранее предупредили о высоком начальстве из райкома, из отдела образования, а ещё совхозные шефы пожалуют.

Это было моё первое мероприятие такого уровня. Директор, старый партиец, посоветовал расстараться, чтобы гости убедились, как в нашей школе комсомольцы перестроились, ускоряются, гласность приветствуют – по заветам самого Михаила Сергеевича. Возможно, от того моя карьера педагогическая зависит, даже жизнь последующая: заметят в райкоме Партии активного пионервожатого, продвинут по комсомольской линии, в номенклатуру включат.

Я не подвёл. Пионеры, вышколенные недельными репетициями, старались на славу. Вначале была торжественная линейка во дворе школы, затем никому не интересные речи гостей о верном соратнике Партии. Мои подопечные изображали внимание, дожидались своего выступления. После окончания официальной части перешли в актовый зал. Тут и началась музыкально-поэтическая композиция, а затем танцевальные номера. Я присел в первом ряду, следил за концертом, порой подсказывал, подправлял, но особого участия не требовалось – давно учено-переучено.

Аня, которой досталась роль ведущей, в форме, в белых бантах и гольфах – словно из обложки пионерского журнала – выразительно читала стихи, объявляла участников. Вдобавок так стреляла на меня глазками, что воодушевление от удачного концерта растворялось в липучем страхе, тревожном страхе-предвкушении, желанном, противном.

Прошлую ночь я так и не уснул. Не о выступлении беспокоился. О дружбе с Аней, или любви – как она напридумывала.

Когда первоначальный дурман прошёл, вернулись былые сомнения: какая у меня может быть дружба с восьмиклассницей? Подскажи, Хранительница! Молчит Змея, желает, чтобы сам этот ребус разгадал. А я не знаю, лишь догадываюсь. И догадки мои опасливы: ПРОСТО дружбы у нас не получиться – Демон вывернет на скользкую дорожку. Не поможет «Медицинская энциклопедия» и рука со стены не напугает. Лучше не начинать.

Аня, будто чувствуя мои сомнения, пуще прежнего красовалась со сцены: и так повернётся, и этак; пионерскую юбочку с боков теребит, звонким голоском декламирует, улыбается, глазками играет.

Но совсем уж невыносимое началось, когда после антракта на переодевание, перешли к танцевальным номерам. Аня по правую сторону сцены пристроилась, напротив меня, хоть должна была танцевать по центру. И такие непредвиденные кружилки устроила, такие акробатические выверты под «Чунга-чанга», что грешные мои очи не могли оторваться от её ног и всего, что открывалось под лёгонькой танцевальной юбкой.

Концерт закончился. Директор школы поблагодарил учеников, пригласил на вечернюю дискотеку. Второй секретарь райкома тоже порадовался подрастающему поклонению, и особо отметил организатора – то есть меня. Уже в учительской, на скромном банкете, лично рекомендовал пионерского вожатого делегатом на отчетно-избирательную комсомольскую конференцию в середине ноября: такие, мол, сознательные и активные нужны Партии. Директор довольно подмигнул – ему тоже зачтется.

Как удачно сложилось! Если бы не будущий вечер, не данное Ане обещание.

После банкета заскочил домой, переоделся и обратно в школу – готовить вестибюль под дискотеку. Около пяти начали собираться первые посетители, а через час зал наполнился: старшеклассники, пронырливые ученики средних классов, учителя, местная молодёжь.

В плотной толчее заметил Аню, которая танцевала в кругу девчонок-одноклассниц. В нарядном платьице, чуть подкрашенная, голубые ленты в косах. Видно, готовилась, помнила моё обещание, напридумывала заветного девичьего. А мне чем ответить?

После приглашения на комсомольскую конференцию (о, как довольно посапывал Гном!), пуще прежнего боялся нарушить удачные перспективы. Даже Демон помалкивал. Лишь сердечный Пьеро обиженно шмыгал носом, сжимал сердце острыми коготками, напоминал, что не такой я равнодушный к этой девочке, как хочется Гному.

Играя роль разудалого диск-жокея, я объявлял композиции, развлекал публику, пытался заглушить послебанкетное похмелье и подступавшую тревогу. Чувствовал: спокойная жизнь скоро закончиться. Я искал благовидный предлог не проводить Аню домой после дискотеки, и не находил.

Можно, конечно, задержаться в школе подольше, или сбежать через запасной выход. А ещё лучше, достойнее, по крайней мере, приударить за Химичкой, которая неотступно терлась возле меня, имея свои виды на этот вечер и мою персону. Вот только персона, сама того не желая, страдая и сомневаясь, понимала, что никуда от Ани не денется.

Под конец дискотеки в зал зашла Физичка, стала у двери под стеной, сложила руки на груди, зло зыркнула на меня. К Химичке ревнует. Пусть лучше к Химичке. Об Ане, надеюсь, не узнает.

Около восьми запустил прощальную мелодию. Недовольный народ потянулся к выходу. Аня поймала мой взгляд, кивнула на дверь, бесплотным призраком растворилась в толпе. Мы заранее условились после танцев встретиться во дворе, за хозяйственными постройками.

Спровадил Химичку, придумав неотложную встречу с друзьями. Разогнал помощников. Оставшись сам, намерено долго, больше часа, собирал аппаратуру, сматывал провода, паковал светомузыкальные фонари. Тянул время, чтобы все разошлись, а ещё подленько надеялся, что Аня не дождётся, уйдёт с подружками. Решил положиться на судьбу. Как будет – так будет.

Выждал, когда вестибюль, а затем и школьный двор, опустели. Попрощался со сторожем. Показно направился к центральным воротам. Замер в тени разлогого клёна, повернул к хозяйственным постройкам.

Ещё с вечера небо обложили серые октябрьские тучи, лишив ночной мир звёзд и луны. Два слабеньких стоваттных фонаря у центрального входа к заднему двору не доставали, растворялись во мраке грязно-жёлтыми пятнами.

Блуждая на ощупь, обошёл мастерские. Ани нигде не было. К лучшему – шепнул Гном. Но особой радости я уже не чувствовал.

Сам же того хотел – злорадно посапывал Гном, не обращая внимания на перетрусившего Демона, который уговаривал окликнуть девочку. Я не решался.

Можно было уходить. Однако Пьеро противился, подбивал ещё поискать, глянуть возле котельной – за сараем есть укромная скамейка, где старшеклассники курилку устроили.

Пошёл гравиевой дорожкой на кирпичную трубу, едва проступавшую на фоне беззвёздного неба.

Навстречу затопотало, взвизгнуло. Тёмная, пахнущая фиалкой тень, подскочила, повисла на шее, предано уткнулась холодным носом в щёку.

– Уже думала – вы не придёте! – радостно защебетала Аня.

– Тише! – подхватил девочку, осторожно поставил на гравий. – Услышат.

– Все разошлись. Я следила. Сторож даже калитку замкнул.

– Ты не ушла?

– Мы же договорились! – решительно сказала Аня. – Я бы вас хоть до утра ждала.

– Задержался…

– Так и думала. У вас столько забот. Я всегда вас буду ждать.

Девочка опять потянулась, пробуя обнять меня за шею. Я увернулся.

– Пошли.

– В наш сарай?

– Какой – наш?

– Там, где вы меня раздевали.

– Я тебя раздевал?!

– Ну, вы говорили, чтобы я разделась.

– Я говорил, чтобы ты сняла мокрую одежду, потому что могла заболеть…

Взял Аню за руку. Мы прошли за котельную, затем повернули (по дневной памяти, почти ощупью) на тропинку меж делянок юных натуралистов, за школьный сад, к хозяйственным воротам.

Гном тревожно заворчал: вот как Аня понимает наше приключение, как преподносит. Подумать только – раздевал! Чувствую, добром мои провожания не кончатся.

Но… она настоящая, верная («Желанная!» – подсказал Демон, тут же одернутый Пьеро), пахнет фиалками, любит меня искренне, без разрешения. Так могут любить лишь дети, а ещё в ранней юности, не растоптанной взрослой подлостью. И я хочу променять это чувство, прослыть хорошим парнем среди корыстных, продажных, разочарованных лицемеров, ненавидящих ближнего лишь за то, что он посмел нарушить их, такие же лицемерные, правила.

– А вам Мария Ивановна нравиться? – спросила Аня, когда мы подошли к воротам.

– Учительница химии?

– Да. Вы так ласково с нею говорили на дискотеке.

– Ты ревнуешь?

– Нисколечки, – сказала Аня. – Просто, она вам не подходит.

– Почему? – удивился я, не отпуская тёплую ладошку. Ревнует – по голосу слышу. Но Ане бояться нечего – Химичка ей не соперница.

– Она не красивая.

– А кто подходит?

– Никто не подходит, – решительно сказала Аня. – Потому, что вы – мой!

Вот уж…

Почувствовал, как заливаюсь колючей робостью. Гном, было, насупился (я – лишь свой!), но тёплой волной окутало сердце, до слёз умиляя влюблённого Пьеро, и даже Демона, который обратился осязанием, впитывал тепло девичьей ладошки, запотевшей в моей руке.

Ладошку отпустил. Подошёл к воротам, отыскал калитку. Та оказалась закручена тугой ржавой проволокой. Принялся на ощупь разматывать. Уже когда налапал концы и оставалось раскрутить пару петель, рука скользнула, острый излом полоснул по большому пальцу.

Резануло болью! Тягуче запульсировало.

– А-а!.. – нечаянно заскулил я.

– Что случилось? – испуганно встрепенулся Анин голос.

Девочка кинулась ко мне, вцепилась в рукав.

– Поранился.

– Ой, Боженьки! Покажите! – осторожно, легонечко подхватила мою руку, наклонилась. – Бедненький!

Поднесла кровоточащий палец к губам, прижала.

– Что ты делаешь! Он же грязный! – просипел, пробуя забрать руку, чтобы не зацепить раны.

– Он ваш, – шептала девочка, – самый лучший…

– Не нужно! Ерунда там, царапина. Заживёт.

– Может быть заражение!.. – участливо запричитала Аня. – Вы не знаете, а я видела по телевизору, что после укуса змеи яд нужно вытягивать. Дайте… – наклонилась, нежно охопила пораненный палец влажными губками, принялась усердно сосать, сплёвывать в сторону.

Укололо болью, но потом отпустило, сладко занемело от осязания горячего рта, шевеления язычка, влажного чмокания, которые Демон наделял почти реальными образами из Юркиных брехливых рассказов.

– Не нужно! Оставь. – Забрал руку.

Девочка выпрямилась.

– Вам больно?

– Нет. И так пройдёт.

– Вот же, забыла! – вздохнула Аня, принялась выворачивать карманы. – У меня платочек есть!

Достала проявившийся в темноте белый лоскут.

– Сейчас… Дайте руку.

Нехотя подал.

Девочка расправила платочек, легонько укутала палец.

– Спасибо, – пробубнил я, отходя от наваждения. Представиться же такое! Права «Медицинская энциклопедия».

Распутал остатки проволочных петель. Приоткрыл калитку, оглянулся. Крадучись ступил на улицу.

Никого.

Дёрнул Аню за курточку. Девочка протиснулась следом. Обратно завязывать калитку не стал – до понедельника потерпит, здесь никто не ходит.

«Кроме воров и любовников…», – шепнул Демон.

Поплутав вокруг школьного квартала, вышли на освещённую улицу. В десять вечера, да ещё в конце октября, Городок пустел. Редкие прохожие спешили по делам, не обращали на нас внимания.

Мы шли молча. Пахло осенью. Пораненный палец саднил, но, помня на себе шевеление Аниных губ, желал повторения. Не так палец, как Демон, навевающий размытые картинки, которые проявлялись сумеречными фантазиями и вводили в ужас беспомощного Гнома.

У котельной мы не выяснили: куда идём и зачем. По умолчанию, я провожал Аню домой (как обещал). Но при чем тут сарай, о котором толковала девочка? Тем более НАШ?

От догадок противный страх пощипывал, забивал дыхание, но я знал – никогда не поступлю, как шептал Демон. Даже если буду того хотеть. Даже если она захочет. Юрка говорил, что девчонки в Анином возрасте как пластилин – лепи, что пожелаешь. Но я не пожелаю ничего! В крайнем случае, мы поцелуемся, обнимемся по-дружески…

Почувствовал, как горячая ладошка охватила руку. Возвратился в реальность: оказалось, мы прошли центральные улицы, повернули в Анин переулок. Теперь можно особо не таиться – ни души на разбитой грунтовке, лишь по окраине брешут собаки да ветер шелестит в поредевших кронах.

Тучи немного разошлись, проступили редкие звёзды и окутанная влажной дымкой Луна. Я уже мог видеть Анино лицо и дорогу, которая за неделю подсохла, но хлюпающие колдобины, ещё проступали зеркальной чернотой. Особо коварные приходилось обходить по краю, под самым забором.

Протискиваться вдвоём было неудобно, но мы шли, не расцепляясь, будто боялись, что кто-то разлучит, помешает. Мы молчали, предвкушая щемящую неизвестность. Я не знал, что думает Аня, но догадывался.

Я не хотел гадать, что может произойти. А если произойдёт, не хотел знать, что будет потом.

Я прогнал недовольного Гнома в дальнюю пещеру, заключил в темницу, наложил печать немоты; до поры усмирил Демона – рычащую тварь. Я лишь тискал горячую ладошку, чувствовал ответное шевеление, перебирал её пальчики – хрупкие, податливые, на всё согласные.

Ведя тактильный диалог, переступая рытвины, обходя частые лужи, мы приближались к НАШЕМУ сараю.

Ещё метров тридцать.

Застыв перед очередной лужей, в которую неделю назад уселась Аня, я скорее почувствовал, чем услышал за спиной вязкое чавканье.

Думал – показалось, но ощутил, как вздрогнула Анина ладошка.

Ми разом обернулись.

Метрах в пятнадцати позади нас, в лунном свете шаталась размытая фигура. Фантом осторожно ступал, выискивая места посуше. Приближался.

Мы замерли, втиснулись в забор, давая дорогу нечаянному попутчику (свидетелю! – пискнул Гном из темницы) – пусть идёт своей дорогой. Тревожно защемило под сердцем нехорошим предчувствием – я знал, кто идёт.

Обречённо повернулся, заслоняя Аню. К нам приближалась Физичка!

И лишь теперь до меня дошло, что она тоже живёт в этом переулке, немного дальше, за Аниным домом. В сентябре к себе приглашала сценарий писать. Я гостевал у неё, потом сбежал. Я шёл к ней другим путём, окольным, потому сразу не догадался…

Первым желанием было подхватить Аню на руки, сигануть через забор или пуститься галопом к сараю (чтобы плюхнуться в первую же лужу! – заметил Гном). Нет, поздно. Будет ещё хуже. Если я узнал Физичку, то она узнала меня. И Аню.

– А я-то думаю, кто впереди топает, за руки держится. Может, влюбленные? – сказала Елена Петровна, подойдя к нам. – Вроде в переулке таких не водиться: всё семейные пары да школьники. Но молодёжь подрастает. Подрастает…

Физичка недобро зыркнула на Аню, наклонилась, подобрала под забором щепку, начала соскабливать из сапог налипшую грязь. В другой руке держала плетеную авоську с осенними полусапожками, в которых была на дискотеке.