– Да очень просто: продавать не будут.
– Будут самосад сажать, – уверенно возражает Васька.
И, помолчав немного, добавляет.
– Вот анашу курить – это действительно вредно.
– Сказал тоже: анашу! Её вообще запретят. С неё с ума сходят.
– Анашу и сейчас курить запрещено. Она мозг сушит, – со знающим видом замечает Васька.
– А я слышал, что в Средней Азии её свободно курят. Как же так?
– Откуда я знаю? Может быть, у них не сушит!
Из шуршащих кустов акации выныривает кудрявая фигура в короткой чёрной шинельке и «ремесленных» чоботах с заклёпками. Точное имя фигуры никому не известно. Кто говорит, что Сергей. Кто успоряет, что Петя. Сам же он охотно откликается на Мичман, что устраивает и тех, и других.
– Фу-у, какую гадость вы курите! Насбирали окурков. Вот сифилисом губы-то вам обмечет! – приветствует он приятелей фразой из «Ивана Денисовича».
– Привет, – отвечает Васька. А ты чё сегодня куришь? «Гавану» что ли?
– «Хабана» Погарского комбината? – насмешливо подхватывает Валера.
– «Хабана» не «Хабана»…
Мичман вынимает из кармана щегольскую пачку сигарет «Джебел».
– Ого! – присвистывают друзья. – Это албанские, что ли?
– Опомнился. Албания нам уж который год ничего не поставляет. Это Болгария!
– Ух ты! – не удержался Валера. – А покажи.
Ему давно хотелось посмотреть, как открываются эти заграничные пачки.
Мичман жеманно прихватывает кончик узенькой красной ленточки и тянет за него. Рука описывает окружность вокруг пачки, и ленточка отпадает вместе с верхом целлофана. Валера разглядывает сигарету, украшенную затейливым золотым вензелем. От неё исходит такой аромат, что не хочется прикуривать.
– Ну, что. Отменят курёжку в двадцать первом веке? – ехидничает Васька.
– Откуда такая роскошь, Мичман?
– К соседям сын приехал из армии.
– Ты говорил: он где-то за границей служит.
– На Кубе.
– В отпуск?
– Комиссовали. Он без ноги приехал.
– Ух, ты! Как это?
– Не говорит. Да я и не расспрашивал. Ему должны протез за государственный счёт сделать. Вот он и сидит, ждёт. Бухает. Я ему за бутылкой сбегаю – он мне какую-нибудь мелочишку и подбросит.
– А тебе и водку дают?
– Мне всё дают. Шинелка выручает! – Отггибает казённый лацкан и демонстративно целует. – Они думают: я в ремеслухе учусь.
– Хорошо устроился, – хмыкает Васька. – А летом?
– А на лето у меня фурага есть. Ты разве не видел?
– А-а, ну да. Из-за неё тебя «мичманом» -то и прозвали?
– Не знаю.
– А говорят, сейчас какие-то с фильтром появились, – говорит Васька, указывая на сигарету.
– Появились. Но за ними ходить далеко, к самой «пожарке». И дорого. На пять копеек дороже.
– На пять копеек! – присвистнул Васька. – Трюльник добавить – и пачка «Байкала».
Валера поиграл в кармане болтавшейся там второй день трёхкопеечной монетой так, как будто у него уже были эти пять копеек.
– Привет, желтор-ротые!
Сквозь кусты, зажав в одной руке кирзовую сумку, а другой придерживая полы телогрейки, вламывается Керя – мужчина неопределённого возраста и занятий. Ребятня сдвигается поплотней, но он, не садясь, нашаривает в сумке стеклянную банку и протягивает Валерию.
– Задень воды, мой юный друг.
Валера направляется в дальний угол сквера, где из торчащей из-под земли трубы постоянно течёт вода. Летом сюда прилетают птицы, заворачивают вольноопределяющиеся кошки, собаки и гонимые жаждой прохожие – кто знает про это место. Зимой посетителей почти что нет, вода течёт одиноко и, должно быть от скуки, развлекаясь, лепит причудливые формы, напоминающие не то сталагмиты, не то колонны в мавританском стиле, не то гигантской толщины манильские канаты. Фигуры эти сохраняются почти до конца лета, в июльскую жару радуя своей прохладной голубизной. Не успевают они растаять, как снова подступают холода, и всё повторяется сначала.
Вернувшись, Валера видит, как Керя вливает в бутылку содержимое двух небольших флаконов тройного одеколона. Затем достаёт из сумки небольшой, серой грубой бумаги, кулёчек и, стараясь не обронить ни крупинки, всыпает сахар. Наконец, всё хорошенько разболтав – так, что кристалликов сквозь бутылочное стекло уже не видно, – доливает, сколько умещается, воды.
– Ну что, орлы! Ликёр «Шартр-рёз»! Прохлаждает летом, согревает в мороз!
В вырезе его видавшей виды тельняшки воробьями бьются две узловатые жилы.
Валерка мотает головой.
– Парфюмерию не пью.
– Пей «фурик», не будь дурик!
Керя выплёскивает из банки остаток воды и наливает молочно-белой пахучей жидкости. Мичман берёт банку и делает большой глоток.
– Ну, как? – интересуется Васька.