Там кедры врезаются в небо
Подойдя ближе, Саня увидел, что никаких следов копытных рядом не было, но по колоде в сторону его установки шёл совсем свежий след соболя. Сердце екнуло и забилось ритмичней. Сашка понял, что первый в его жизни соболь попался в его ловушку. Зверёк, свалившийся вместе с комом снега за валёжину, выбив снег в радиусе метра, подался вместе с потаском, привязанным к капкану, в сторону. Саня снял лыжи и, перемахнув одним прыжком через высоко лежащее от земли дерево, пошёл по следу. Через несколько метров он увидел запутавшегося цепочкой за небольшой кустик ольхи живого темного баргузинского соболя с ярко жёлтым пятнышком на горле. Совсем недавно попавшийся зверек, заметив человека, сгруппировался для прыжка и начал упреждающе урчать. Сашка остановился и громко заорал на всю тайгу что-то нечленораздельное, подняв правую руку, сжатую в кулаке вверх, выпустив из себя весь пар!
«Я всё-таки сделал это!» – судорожно крутилось в его голове. Мегапорция адреналина и серотонина вплеснулась в его кровь. Настроение взмыло вверх, словно ракета, стартовавшая с Байконура. Ему захотелось плясать, петь и лететь над тайгой одновременно. Сняв со спины мелкокалиберную винтовку, он на радостях выстрелил в воздух несколько раз. Немного успокоившись, Саня решил принести этого красавца живым в зимовье и показать товарищу. Сняв со спины пустой армейский вещмешок, он развязал его и, ловко наступив ичигом на капкан, прихватил шубенками вцепившегося в суконные штаны соболя за его длинное тело, долго разглядывал его, затем забросил в рюкзак, мгновенно затянул петлей из лямок. Закинув мешок за спину, Сашка надел лыжи и побежал в зимовье своим следом.
Он пробежал половину пути, и ему страшно захотелось ещё раз посмотреть на соболя. На его бусинки глаз, светящиеся откуда-то изнутри зеленым, фарфоровым цветом, на очень яркое жёлтое горловое пятно и забавные ровные строчки точек на мордочке, из которых торчали усы-антеннки. На его большие уши-локаторы с закрученными внутрь волосками и на влажный, бархатистый носик. Сашка больше не смог сдерживать своё желание и остановился. Ещё ему было необходимо убедиться, что затихший соболь не сбежал. Не снимая лыж, он снял рюкзак, присел на корточки и осторожно его развязал. Немного его приоткрыв, он сразу не смекнул, для чего зверек сжался пружиной на дне. Открыв чуть больше, Саня механически опустил голову ниже и тут же заметил бросок, но не успел увернуться и заорал от боли. Соболь вцепился ему прямо в кончик носа. Он попытался оторвать от себя зверька, чем вызвал невыносимую боль.
Немного переведя дух, он попытался раздвинуть челюсти зверька пальцами, но всё было напрасно – соболь свёл свои челюсти в не разгибаемый стальной замок. Судорожно размышляя, Сашка принял решение придушить зверка, но даже это не сразу помогло. Зверек ещё больше сдавил его нос, да так, что слёзы самовольно брызнули из глаз. Саня терпел! Сдавив одной рукой ему грудь, он нащупал трепещущийся моторчик и пытался сдавить его пальцами. Ощущение тельца большого мотылька, бьющегося об стекло, когда ловишь его рукой, а оно постоянно выскальзывает и перетекает своей бесформенной массой, покрытой шелковистой пыльцой, между кончиков пальцев в разные стороны… Наконец зверек начал терять сознание, ослабевая хватку, и отпустил Сашкин нос, пытаясь судорожно глотать воздух. Охотник бросил в рюкзак полуживое тело зверька и резко затянул петлю. Алая кровь крупными каплями окропила снег и его лыжи. Схватив рукой комок снега, он приложил его к носу. Немного остановив кровь, Саня забросил за плечи рюкзак и пошёл быстрым шагом, постоянно меняя снежки. Теперь настроение резко упало. Соболь ожил и снова зашевелился в вещмешке, но он уже не интересовал Сашку.
«Ну почему эта хрень случилась именно со мной?» – горестно размышлял он. Через некоторое время он почувствовал сначала покалывания иглой, потом потукивание молоточком, а затем уже тяжёлое постукивание маленькой кувалдочкой по «наковальне» его носа. Он слышал от охотников, что зубы соболя очень зловредны и рана от его укуса обычно нарывает, если вовремя не обработать её каким-нибудь септиком.
Вернувшись в зимовье засветло, он первым делом схватил зеркало с умывальника и, взглянув в него, ужаснулся: его и так выдающийся нос – самое больное место самолюбия, стал вдвое больше! Теперь он стал шнобелем, рубильником, хоботом и всем, чем угодно, да только не носом.
«О, ужас! Как будет ржать Лёха! Наверняка всё расскажет в институте! Ещё и насочиняет типа того, что я целовал соболя, вот он меня и цапнул! Блин, вот я попал!» – крутилось в его голове. За грустными мыслями время пролетело незаметно. Сашка услышал, как взлаял Флинт – привязанный на цепочку, Лехин кобель. Сняв стекло с лампы, он хотел было зажечь свет, но передумал, решив сначала предупредить Лёшку, чтобы тот сильно не смеялся над ним. Рядом с дверью заскрипел снег, и загремели лыжи. Саня, сидевший возле окна, вжался в нары, ему захотелось от стыда провалиться под землю…
Услышав рассказ Сашки, Лёшка закатился от смеха, затем упал на нары, катаясь в судорожной истерике, хватаясь за обессиленный живот. Иногда он стучал рукой об бревна стены, словно измождённый борец на татами, просящий пощады у противника, применившего болевой приём! Через некоторое время Саня, не выдержав этой картины, тоже повалился на нары. И они хохотали оба до слез, до полного изнеможения и исступления…
«На рывок»
При ней растем и души греем…Мы даже в спешке, на бегу,Становимся в лесу добрее,Светлей – на речке и лугу…Владимир КлимовичЭто был предпоследний вечер в тайге, на следующий день студентам предстоял тяжёлый путь в посёлок. Впереди оставалась не самая лучшая, но всё же необходимая часть промысловой практики: сбор материалов для составления отчёта в конторе госпромхоза. Сразу же после ужина студенты начали складывать вещи в свои высокие станковые рюкзаки: капканы, добытую пушнину, одежду, фотоаппараты, радиоприёмник и всякий нужный и не очень пригодившийся бутор. Хотя в этот раз вещей было гораздо меньше, чем в их первую поездку, станкачи всё же набились под самый верх, и вязок от верхней накладки только-только хватило, чтоб привязать узел. Общие вещи делили поровну, по их прикидке, вес каждого рюкзака был около двадцати килограммов – для дальнего перехода совсем даже нешуточный.
– Только бы лямки выдюжили, почти семьдесят километров топать! – не теряя оптимизма, воскликнул Санька.
– Куда они денутся, на авиазаводе делали – фирма веников не вяжет! – заверил Лёшка.
– Я, наверное, своих щенков запущу в зимовьё на ночь, пусть отдохнут перед дорогой.
– Они же нам спать не дадут!
– Будут вошкаться, сразу за шиворот и на улицу…
– Ну, запусти… Я своего не буду, а то всю ночь скалить зубы будут, не выспишься толком.
– Да уж, дорога завтра предстоит дальняя, отдохнуть надо хорошенько.
Вставать решили в семь, а «как только рассвет, – сказал Сашка, – сразу и двигать». Он запустил щенков и подкинул в печь на раскаленные угли пару березовых чурок, чтобы те всю ночь шарили, без большого жара. Лёшка долго не мог заснуть, было какое-то внутреннее волнение. «Скоро буду в городе, дома», – крутилось в голове… Уж очень хотелось увидеть своих близких, да и просто побродить где-нибудь в центре посреди людской толпы, полюбоваться красивыми иркутскими девчатами, сходить в кинотеатр на какой-нибудь новый фильмец, стрескать пломбир в хрустящем стаканчике. Так и заснул с улыбкой на лице.
Ночью послышались шебаршение и какая-то возня под Сашкиными нарами, затем одна из собак, заскулив, побежала, со всего маху громко ударилась чем-то твердым о дверь, распахнув её настежь. Лёша решил, что головой. За ней выскочила и вторая.
– У-у, черти окаянные! Каво там завозились?! – грубо завопил Санька.
– Ну, блин, говорил же тебе – спать не дадут! – завозмущался Лёшка.
Он решил встать и закрыть дверь, опустил ноги на пол и почувствовал, что вдохнул в себя едкий угарный газ. Сдерживая кашель и стараясь больше не вдыхать, он нащупал рукой на столе спички и зажег лампу. В зимовье, ровно на половину по горизонтали сверху стояла плотная пелена сизого дыма, как туман над утренней рекой, почти касаясь лежавшего Сашку. Лёшка раскашлялся и, схватив свою шинельку, сунул ноги в тапочки и выскочил на улицу. Следом выбежал Санька и завопил:
– Вот ни черта себе! Еще бы чуточку – и угорели бы к черту! Труба соскочила вбок. Ты видел?
– Да уж, если б не собачки, то повез бы твой дядька нас на санях вниз по речке вперед ногами, – набросив куртку, снова раскашлявшись, ответил Лёшка. – Будем считать, что нам сильно повезло!
– Я же ещё хотел ее, сразу как приехали, растянуть проволокой по разным стенам…
– Можно было и просто жестью обернуть и на проволоку. Чего теперь после драки махать…
– Да-а, надо было Толику Карпаву трубу-то чуть большего диаметра ставить, чтоб печная в неё вошла, а то поставил прямо на неё!
– Надо было… Главное, живые остались. Спасибо собачатам!
Собаки глядели на хозяина преданными глазами. Санька, погладив их по очереди, направился в зимовьё и, сняв куртку, стал выгонять ею остатки дыма. Лёшка, сдвинув трубу на место, достал с полки три крупных гвоздя и вбил два по разным стенам зимовья, а один в угол, где стояла печь. Затем нашел под нарами моток проволоки и, откусив плоскогубцами от неё три метровых куска, сделал из них растяжки, чтоб больше не сдвинуло.
– Теперь народу хоть будет место, где портянки посушить, – пошутил Санька.
– Гром не грянет – мужик не перекрестится!
Проснулись они немного позже запланированного. В избушке ещё пахло едким дымом. Вскипятив чайник, как всегда, заварили в нём кусок плиточного чая. Из продуктов оставались только макароны да немного свиного жира, отварив их, они поджарили привычную еду в чугунной сковороде. Еще было несколько лепёшек и пара кусков сахара, которые они решили оставить себе на обед. После завтрака товарищи помогли друг другу накинуть станковые рюкзаки и тронулись в путь.
Первую треть шли на лыжах по реке. Лёд был покрыт небольшим снегом, идти было удобно, можно даже сказать комфортно, если бы не впивающиеся в плечи лямки рюкзаков. Тон задавал Сашка, он пытался оторваться подальше, как говорят лыжники: взять «на рывок», но Лёшка не давал этого сделать, «наступая» ему на пятки. После того как река начала сильно петлять, пришлось выбираться на конскую тропу. Снега становилось всё меньше и меньше, и уже к одиннадцати часам передвигаться на лыжах стало невозможно, пришлось снимать их и нести в руках. А это было ещё дополнительными пятью килограммами, Сашка ещё больше увеличил темп ходьбы, а у Лёшки постоянно съезжали лыжи, которые тот клал поверх станкача, поддерживая за торцы. Руки стали затекать, плечи и ноги гудели, но молодость, азарт и соревновательный дух не давали ему отставать. Он приспособил из верёвочки петельку к рюкзаку, и лыжи перестали ёрзать и сваливаться. Теперь уже он вырывался вперед, а Сашке пришлось быть некоторое время догоняющим. Гонки с переменным успехом для каждого продолжались до обеда. Часа в два они решили сделать привал у небольшого ключа. Когда скинули рюкзаки с плеч, им показалось, что они взлетают.
Нарубили льда, быстро сварили кипяток и, заварив чай, перекусили. Кусковой сахар с лепёшками, казалось, был каким-то невероятно вкусным, но быстро закончился.
Первая половина была преодолена. В заначке у Лёшки оставалась последняя сигарета, и они растянули ее по-братски, делая строго по три затяжки. Темп ходьбы заметно падал, теперь они экономили силы и шли рационально, ноги сильно подсели, а до ближайшего стана ещё было не меньше пятнадцати километров. Когда солнце покатилось по сопкам и светового времени становилось совсем немного, пришлось снова увеличивать шаг, хотя ноги уже почти не слушались. По темноте они еле доплелись до скотоводческого стана Оёры, от него до посёлка оставалось всего часа два ходьбы, но силы закончились, и они решили проситься на ночлег.
Собаки пастуха залаяли издалека, затем путники увидели окно с тусклым светом от керосиновой лампы, это были самые тяжёлые метры, ноги дрожали, внутри потряхивало от перегрузки. Санька, увидав вышедшего из двери человека, сразу завопил:
– Свои, не пужайся!
– А мене каво пужатси? Я сам каво хошь могу напужать… Кондрашонок ли чо ль?
– Ты што ль, дядь Федор? Подсоби ношу снять…
Незнакомый Лёшке мужичёк, среднего роста и худого сложения подошел к Сашке и, не ожидая, что рюкзак настолько тяжёлый, чуть не выронил его, руки сразу ушли вниз вместе с ношей.
– Вы кавош такие тягости-то ташшите? Спины-то по-надсадите. За конем бы пришли, я бы вам дал.
– Некогды нам бегать туды-сюды. Да тут и кого идти-то с Кирилловского?
– Так верст шестьдесят, паря, точно будет. Дня два, поди, топали?
– Ну куды там, сёдни уже по светлому вышли, – гордо протянул Сашка.
Лёшке было интересно слушать Саньку, как он быстро переключился на местный диалект. Они зашли в большую избушку. Внутри, по центру, была большая кирпичная печь, по углам стояло несколько железных кроватей с панцирной сеткой. Было тепло.
– Куриво есть? Уши пухнут!.. – спросил Сашка.
– Сигареты покончались, завтри сменщик ужа приедет, тока самосад, вона кисет на столе…
Студенты бросились к столу, где рядом с тряпочным мешочком лежала газета, и сразу начали мастерить себе самокрутки. Табачок был, конечно, не первосортный, больше было крупных стеблей, от чего тот походил больше на махорку. Сашка смастерил себе «козью ножку» – цилиндрик, куда вошли три добрых щепоти, по принципу – как сворачивали бумажные кульки, торговавшие на остановках стаканами семечек городские бабульки. Лёшка скатал сигарку поскромнее, но уже после первой затяжки понял, что её ему хватит покурить на несколько раз, пробирало так, что из глаз покатились слёзы.
Сдав пушнину и собрав необходимые материалы для отчёта по преддипломной практике, через пару недель они снова встретились на занятиях в институте…
Дорога в жизнь
Я не последний и не первыйхочу бежать под шелест крон,иначе взвинченные нервыпорвет трамвайный перезвон.Геннадий МорозовАлексей вышел из высоких, обшарпанных деревянных дверей Иркутского сельскохозяйственного института и приостановился на площадке из тротуарных плит возле лавки, где на протяжении пяти лет он сидел со своими однокурсниками на переменах. Нетерпеливо, будто в чем-то засомневавшись, раскрыл темно-синие корочки с огромным тиснёным гербом Союза Советских Социалистических Республик и крупной надписью под ним: «ДИПЛОМ». Внутри, на вклеенном вкладыше с водяными знаками, в строке «специальность» пером каллиграфа было аккуратно выведено чёрными чернилами: «биология – охотоведение». Документ был подписан размашистыми вензелями ректора, ещё какими-то двумя подписями и заверен в левом нижнем углу синей гербовой печатью. От недавно изготовленного удостоверения пахло типографской краской. Этот запах, свойственный новым книгам, с детства связывался у Лешки с чем-то таинственным, интересным. «Ну, вот и открылась дорога в жизнь…» – подумал он.
Спустя месяц он прибыл в охотничье управление Красноярского края, где по распределению он должен был получить должность охотоведа в Хакасском госпромхозе. Однако оказалось, что на его место каким-то образом получил назначение и уже уехал туда его однокурсник Виталорий – Виталик Воронков, который при получении направления имел гораздо ниже средний балл, соответственно, меньший выбор.
– Вот тебе и социалистическая справедливость! – сказал он молодой девчонке из отдела кадров, сообщившей ему эту неприятную новость.
Оставалось два места, охотоведа госпромхоза на Таймыре, с его бескрайней тундрой, северными оленями и песцами, или государственного охотничьего инспектора в только что созданном структурном подразделении при краевом управлении – оперативном отряде. Третьего было не дано…
– Блин, кто-то на Камчатку, кто-то на Сахалин, а я из Иркутска в Красноярск, – сказал расстроенный выпускник.
– Да не переживайте вы так! Поработаете у нас, а там, может, место, в каком-нибудь другом промхозе освободится, – посочувствовала нескладная веснушчатая девушка.
– Ладно, зачисляйте в свой оперотряд, – сказал Лёша и написал заявление, подумав при этом: «Все равно получу открепление и убегу в тайгу, а здесь его получить будет проще!»
Как оказалось, позже в этот же оперотряд были зачислены Павел Ситников и Алексей Аносов, его однокурсники, которые приехали в это управление после того же распределения. Отряд подчинялся первому заместителю начальника краевого управления Владимиру Кирилловичу Жалимову, его только что приняли на эту должность. Он не имел никакого отношения к охотоведению и совсем недавно был отправлен с каким-то скандалом на пенсию из службы Госавтоинспекции. Полковник в отставке сразу решил организовать военную дисциплину на новой службе охотничьего надзора. Утренние поверки и построения стали раздражать многих старых работников, однако всем приходилось терпеть. Лёшку, напротив, это забавляло и создавало благоприятную среду для его иногда саркастических шуток над новым начальником. Такими же объектами его насмешек стали работники, прогибающиеся под нового шефа.
Жалимов требовал, чтобы его «личный состав» приходил на эти утренние летучки с записными книжками и ручками. Вначале Лёшка постоянно забывал про это, но вскоре ему попался в универмаге красивый толстенный карандаш, будто облитый по белому фону яркими, разноцветными красками, с толстым красным грифелем, и малюсенькая записная книжка, чуть больше спичечного коробка. На очередных утренних сборах Алексей появился с новыми атрибутами. Полковник долго смотрел поверх очков на новоявленного Полунина, но ничего не сказал при хихикающих сотрудниках. После небольшой политинформации и раздачи патрульных листов Жалимов попросил Алексея остаться. «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!» – вспомнил Лёша продолжение нового (в то время) анекдота про раскрытую ширинку стареющего Мюллера.
Полковник долго смотрел на Алексея исподлобья тяжёлым взглядом, его правая бровь нервно подергивалась. Лёшке стало понятно, что, если бы это происходило в службе автоинспекции, от него бы сейчас не осталось и мокрого места. Однако он был уверен, что здесь бывшему милиционеру так вести себя не получится, и продолжал удерживать на своем лице искусно созданное удивление.
– У меня будет особо секретное задание? – вдруг таинственно спросил он.
– Смотрю я на вас и думаю, может, вам в цирк лучше пойти работать? Я помогу!
– А мне со зверюшками как-то больше в лесу хочется общаться, я ж для этого пять лет учился. А тут в армию угодил. Дайте мне открепление, Владимир Кириллович, пожалуйста, – уже жалобным голосом протянул Лёшка.
– Открепление дать, конечно, можно, только вот ведь его заслужить надо. Давай мы с тобой так договоримся: ты полгода добросовестно трудишься, показываешь пример другим, бросаешь свои цирковые выступления, а я по истечении испытательного срока напишу тебе хорошую характеристику и отпущу на все четыре стороны.
– Так я ж за эти полгода, как птица в клетке, захирею, мне же в тайгу надо, на волю!
– За свою волю люди веками боролись. Так что давай, зарабатывай…
Алексей вышел из кабинета озадаченный, он понял, что начальник оказался вовсе не таким уж глупцом, как ему казалось, и, ежели сразу зацепил его на свой крючок с наживкой, видно, придется ему полгода ходить по струнке.
– Ну что, получил по самые помидоры? – встретил его в коридоре хитро улыбающийся Димка Беленюк.
– Да не то что по самые, но зацепил, конечно, за живое, гадюка! – ответил Лёшка.
С Димой Лёша подружился как-то сразу, с первой встречи у него создалось ощущение, будто он всю жизнь его знал. Он был ровесник Лёшки, а самое главное, человек был открытый и с чувством юмора. Был местным и уже пару лет работал в охотничьем управлении, у него всегда можно было навести справки по состоянию дел на работе и вообще обо всём в городе.
Димка знал многое, и знал это от женщин. Димыч, как звал его Лёша, был страстный бабник. И не то чтоб он не пропускал ни одну юбку, кроме юбок симпатичных, конечно, просто он умел залезть в душу к каждой даме, независимо от возраста, красоты и её душевного состояния. Он, казалось Лешке, знал подход к любой женщине, так как был, по своей сути, дамский угодник, оказывая всем знаки внимания, а это всегда ценила слабая половина. Они любили потрепаться с ним, как с лучшей подругой, в свободное время, иногда забывая про всякие рамки приличия. А Димка часто пользовался этим «по секрету» в служебных и других целях. Высокого роста, с кудрявой темно-русой шевелюрой, серыми, всегда лукавыми, живыми глазами и небольшими юношескими усиками. Большой нос не портил его, а скорее, наоборот, придавал в женском представлении некий шарм. Лёшке же с Димкой было интересно, он получал определенный жизненный опыт в общении с противоположным полом посредством его знакомых женщин и подруг. А подруг у Димыча было несколько, он этим гордился и с юношеским максимализмом хвастался перед друзьями, частенько приглашая их по очереди то к себе на работу, то на коллективные гулянки.
Иногда в гости к своим подружкам Димка брал Лёшку, который, по его мнению, умел корректно себя вести и правильно включался в его розыгрыши. Димыч любил проводить эксперименты с прекрасной половиной человечества и время от времени просил Лёшу в этом поучаствовать.
Однажды Димка уговорил Алексея зайти к его подруге Кате с бутылкой вина и коробкой конфет, которые он купил сам же. Вместе они уже несколько раз заходили к ней домой, но на этот раз, по его замыслу, Лёшка должен был предложить ей выпить с ним вина тет-а-тет. Ему было страшно интересно, впустит ли она Леху к себе. Катюша была очень симпатичной девушкой, стройная, изящная, эрудированная, и очень нравилась Димычу. Но он, непонятно в каких целях, вдруг решил устроить ей проверку…
– Ты, главное, не выдай себя смехом, а то она всё поймет! – наставлял перед подъездом Димка.
– Ну а если впустит, тогда что делать?
– Не впустит! А впустит, тогда проходи, я минут через десять как бы случайно зайду.
Катя, на удивление, легко запустила Лёшку к себе в квартиру.
– Честно говоря, хорошо, что ты зашел, ты мне нравишься! – неожиданно сказала она.
Лёшка смутился, но виду не подал и спокойно вошел с вином и конфетами в руках в её уютную квартирку.
– Штопор и бокалы на кухне, в шкафу над мойкой. Я принять душ собиралась.
– Хорошо, я на кухне подожду, – ответил Лёшка, еле скрывая вдруг нахлынувшее волнение.
Дима позвонил в дверь уже через пару минут. Лёшка открыл ему и заметил его невеселый вид.
– Где она? – натянуто спросил он.
– В ванной!
– Уже в ванной? Гм… Надо было и тебе с ней! – съехидничал Димыч.
– Да ладно тебе, не жена же. Лучше иди на кухню вина накати! – успокаивал приятеля Лёшка.
– А я, наверное, домой пойду, сам заварил эту кашу, сам теперь и расхлебывай!
– Пошли на кухню, вместе бахнем, – вдруг предложил Димка.
Открыв бутылку, он налил вино в бокалы и, прикурив сигарету, крепко затянулся. Лёшка внимательно наблюдал за ним. Димка, положив сигарету в пепельницу, выпил залпом. Затем поставил бокал и, взяв сигарету, вновь глубоко затянулся и, выпустив дым струйкой на пол, улыбнулся и сказал:
– Вот, вроде всё про женщин знаю и с любой общий язык найду, а вот понять их невозможно, что на уме у них, один чёрт знает!
Лёша молча допил свой бокал и, тоже закурив, многозначительно произнес:
– Век живи – век учись: дураком останешься…
Димка ещё несколько раз проделывал такие опыты с другими своими подругами, но результат в основном оставался тем же. По своей молодости он не мог понять одну важную истину, что женщины подсознательно относятся к нам ровно так же несерьезно, насколько мы к ним.
Время тянулось в бестолковой суете. Лёшке приходилось постоянно участвовать в каких-то показательных рейдах, которые, кроме как видимости о проделанной работе, не приносили никаких результатов. Однажды их с Димычем завезли на вертолете в верховья реки Сисим, и они трое суток сплавлялись до устья на резиновых лодках по безлюдным угодьям. Было непонятно, для чего были потрачены такие огромные деньги на авиацию, пока они уже в конце своего путешествия не повстречались с группой отдыхающих. Они на двух «Нырках» подгребли к большому палаточному лагерю. Солидные дядьки с солидными животами, «культурно» выпивающие в лесу, даже расстроились, когда Дима на правах старшего охотинспектора запросил у них документы на пребывание с оружием в охотничьих угодьях. Это были директора шинных заводов со всего Советского Союза, и у них, конечно же, были бумаги на все случаи жизни. Один из них с горечью произнёс:
– Ребята, вы уже четвёртые из разных служб нас проверяете! Дайте отдохнуть спокойно!
– Извините, работа такая, начальство приказало, мы ответили: «Есть», – оправдывались они.