Сашка Вагнер. Вера. Отвага. Честь

Контракт я сразу подписал, и его моментально одобрили. И на то есть свои причины. Служил я в Афгане, а после этого участвовал в проекте, отдалённо напоминающем нынешние ЧВК, только тогда и слова такого ещё не было. Сам пошёл, и, что меня даже самого удивило, оба моих сокамерника тоже. Ильича уже нет – почти сразу нарвался на пулемёт во время атаки, а Борзой со мной. Интересный парень – ему сейчас тридцать два, а волю он последний раз видел двадцать семь лет назад – с малолетки переведён на общий. Хотя не так, два раза выходил, да недолго ему воля улыбалась. Первый раз полтора месяца погулял, второй – вообще десять дней.

Почему? Думаете, он зверь какой? Да нет. Просто воля для него – как для меня, скажем, Луна. Попади я на Луну, я бы тоже не знал, что делать, что можно, что нет. Парень привык жить по понятиям, а его, едва срок вышел, за шкирятник и на улицу, в казённом шмоте за пять сотенных рублей. Крутись, как хочешь, живи, как знаешь, а как крутиться, если ты один на белом свете, как перст?

Вот и влетел Борзой по полной. Первый раз – на стреме стоял, хотя какой там гоп-стоп? Дело было в пятницу; шёл парнишка по улице, голодный, без гроша, а тут навстречу тело пьяное из дорогого кабака выходит. Миша ему… он по паспорту Борзов Михаил Сергеевич, если что, говорит культурно: одолжи, земляк, рублей сто (тогда сотка ещё деньгами была), а тот его оттолкнул, да так, что Борзой на землю присел. Вот дебил! Он хоть бы на татухи Мишкины посмотрел, у того ж вся биография выбита: на пальцах – перстень с черно-белой пиковой мастью, разбитой линией по диагонали, восемнадцать лет встретил за решёткой; «черный квадрат» – отсидел от звонка до звонка; собор с тремя куполами – три ходки… ну, то есть этого у него ещё тогда не было, потом появился. Дальше «север» – знак заполярных ИТУ, олень с солнышком… мало этого – кинжал, пробивший погон, насильственное преступление против сотрудника полиции.

Если не знать историю Борзого, бог весть что нафантазировать можно. А дело самое простое – мать пацана вышла замуж за участкового; вышла «с прицепом», третьим браком, с двумя детьми на руках – Мишкой и его старшей сестрой. Мишка раз домой со школы вернулся, слышит, а из родительской спальни шум какой-то раздаётся… неправильный. Он туда, а там отчим с сестрой его Наташкой, девчонка вырывается, а этот гад за волосы её держит и ширинку расстёгивает на брюках. Ну, Борзой отвёртку схватил и выродку промеж лопаток засадил, да как-то не особо удачно – убить не убил, а ниже пояса парализовало. Мишка и сам испугался, на улицу выскочил, весь в крови… короче, отправил его отчим на малолетку, а сестра всё равно через год с небольшим с собой покончила.

Так вот, в тот раз Мишка и не хотел ничего, но, когда упал на землю, разозлился, вскочил, схватил «лебедя» за шкирку да головой об лобовое стекло машины, стоявшей у тротуара. Да не учёл, что всё под камерой произошло. Привет, вторая ходка.

А с третьей вообще странно получилось: опять чужой город, опять в кармане казённые копейки, попытка найти жильё хоть на первое время – и в каком-то занюханном хостеле что-то в Мишке не понравилось какому-то гостю с жарких югов. А Борзой уже второй раз отсидел, и злости в нём только прибавилось. Расшиб гастарбайтеру голову о радиатор отопления, ТТП с отягчающими…

Слыхал я, братцы, такую «философию»: дескать, есть в человеке «противоправное начало», ген преступника, что ли. Мол, если за «колючкой» очутился, то, выходит, от роду меченый, нормальный бы так не поступил, чтобы на статью нарваться. Ох, не хочется ругаться матом, а как тут без мата скажешь? Как по мне, надо таких философов… не буду говорить, что с ними делать, но что-то очень нехорошее.

Я уж не говорю, что многих, на самом деле очень многих за решетку отправляют в результате судебной ошибки. Был у меня такой знакомый, Афанасий. Не кличка, а имя, даром что молодой, чуть за возраст Христа. Посадили за убийство жены из ревности. Там из улик-то было: у парня алиби не оказалось, и других кандидатов не нарисовалось. Он клялся-божился, что жену любил, что даже не подозревал за ней такого, да и простил бы… Нет, дали восьмёрку, а прокурор вообще дюжину просил. Семь лет парень честно оттянул. Он за собой-то так-то не особо следил, да блатные его жалели. Убивался, видать, по жене своей непутёвой.

Потом пришли на зону новенькие, стали травить всех уже без предела. Потом их, конечно, на место поставили, но лихорадило зону с месяц. И где-то в самом начале нарвался Афанасий на такого беспредельщика желторотого, метр с кепкой чистой наглости. Схватил и об стену головой, да малость не рассчитал, пациент после ЧМТ идиотом сделался. Ну, суд накинул Афанасию ещё шесть лет. Он чего-то забуянил – его в ШИЗО. Он из ШИЗО вышел совсем каким-то потерянным, а через неделю раздобыл где-то стекло да по венам. Хватились – а он холодный уже.

И всё бы ничего, ну, свёл урка счёты с жизнью, мало ли, совесть замучила – так буквально чуть ли не на следующий день приходит в ИТУ бумага: «В результате следственных мероприятий по делу гражданина такого-то установлено, что в году две тысячи непутёвом указанный гражданин порешил гражданку такую-то (то бишь жену Афанасия), с которой состоял в интимной связи. В связи с этим бла-бла-бла…» Выходит, что Афанасий-то наш семь с хвостиком отсидел за того парня! Ну, тому упырю, что жену Афанасия порешил, по совокупности пожизненное дали, да вот в чём заковыка – Афанасию-то от этого что? Он, когда это дело выяснилось, уже второй день в морге местном прохлаждался.

А сколько всего таких Афанасиев на нарах числится – кто знает? Но я даже не о них. Я о таких, как Борзой. Типа с «геном преступника». Скажите мне, как на духу, если бы вашу сестру насиловали у вас на глазах, что бы сделали вы? В сторонке стояли? Вежливо попросили выродка в погонах оставить девочку в покое?

Да даже не в этом дело – многие из нас выросли как бурьян при дороге. А с волками жить – по-волчьи выть. Это уж я в своей жизни хорошо выучил. Всю жизнь вою…

Глава 2. Преисподняя

Бианка не знала, сколько дней она провела в этом подвале. Отследить здесь время не представлялось возможным, хотя тех, кого сюда загнали, в общем, даже не обыскивали. У многих остались с собой мобильные телефоны, но возможности их зарядить не было; наручные часы у Бианки отняли ещё на блокпосту, а те, что были у других узников, оказались бесполезны – они встали из-за подвальной сырости, поскольку все являлись дешёвыми подделками: что ещё может купить себе житель захолустного городка самой бедной страны Европы. Тем не менее люди, в основном пожилые, продолжали носить бесполезные часы и время от времени бросали на них рассеянный взгляд.

Бианка старалась подмечать всё, все мелочи. Кто как одет, кто как садится, встаёт, что кто говорит. Это могло спасти рассудок в условиях невольного заточения. По сути, думала Бианка, она оказалась в концентрационном лагере, небольшом, но самом настоящем.

В тюрьмы людей отправляли по приговору суда, и у каждого осуждённого была какая-то вина, не важно, объективная или нет. В концентрационный лагерь людей сгоняют ни за что. Просто чтобы под ногами не путались. И заботятся о них постольку-поскольку. Как говорил один из их охранников – сдохнут, да и ляд бы с ними, меньше кормить придётся.

Кормили очень скудно. Выдавали по полбуханки хлеба, иногда кашу или похлёбку, которые Бианка быстро съедала, чтобы не чувствовать вкуса, не думать, из чего это приготовлено. Вода в подвале была своя – ржавый кран на одной из труб; если повернуть вентиль, потечёт тонкая струйка живительной влаги с привкусом ржавчины. О том, чтобы помыться, речи, конечно, не шло, но узники сделали у крана загородку и там по очереди проводили самые нехитрые гигиенические процедуры. Бианка какое-то время страдала из-за невозможности помыть голову. Потом как-то привыкла, но иногда у неё появлялось странное состояние полусна-полубреда, в котором виделась белоснежная ванна её квартиры, наполненная прозрачно-голубой водой до краёв…

Для естественных потребностей существовало страшноватое место в одном из отходивших от большого подвала коридоров – круглая дыра в полу; дно колодца терялось в кромешной тьме. Держаться можно было только за стены и всё время, необходимое для того, чтобы избавиться от остатков скудного питания, следить, чтобы нога не соскользнула в ничем не огороженную дырку.

Народу в подвале было много – человек пятьдесят. Большинство сидело группками на трубах, завернувшись в какое-то тряпьё. Некоторые бесцельно бродили по щиколотку в грязной воде, выбираясь на трубы лишь для того, чтобы поспать. Бианка относилась к таким бродягам, на месте ей не сиделось, хотя она и заметила, что «шатуны» умирают чаще.

Умереть девушка не боялась. Однажды Бианка подумала, что, если ад действительно существует, он похож на этот подвал, наполненный абсолютной безнадёжностью и трагическим ощущением собственной бесполезности.

Однажды Бианка спросила у Марфы, которая была с ней в подвале, но сидела на трубах вместе со своей свахой, худощавой женщиной с крупными чертами лица и удивительным именем Соломия, и её внучкой, худенькой двенадцатилетней девочкой: зачем их всех здесь держат?

– Неужели те, – Бианка указала пальцем наверх, подразумевая солдат, перехвативших их недалеко от дома Соломии и загнавших в этот подвал, – думают, что они – преступники?

– Та пёс его знает, что они там думают себе, – отмахнулась Марфа, а Соломия, обсасывающая беззубым ртом сухую хлебную корку, добавила:

– Мы для них вообще не люди. А держат они нас тут для того, чтобы наши по дому не стреляли…

– А наши – это кто? – уточнила Бианка.

– Наши – это наши, – отрезала Соломия. – Бандеровцы – вот не наши.

– А чего «наши» будут стрелять по этому дому? – подозрительно прищурилась Бианка.

Соломия посмотрела на неё с каким-то сочувствием, как на слабоумного ребёнка:

– Эта новостройка в Артёмовске – одно из самых высоких зданий. Ясен день, бандеры на неё своих наблюдателей засунули, корректировщиков. Тут все окрестности с верхотуры як на долони, сразу видно, куда наши идут, пали – не хочу. А наши ответки не дадут, пока знают, что мирные в подвале прячутся.

– Почему? – Бианка всё ещё не могла понять. Россия вторглась на Украину – почему же русские войска не уничтожают объекты, даже если там есть мирное местное население?

– Ты, девочка, шо, з Европы приехала? – спросила Соломия. И поправилась: – Ну да… я не знаю, може, у вас там нормально по мирным людям лупить, а мы по-другому воспитанные. Война – это дело солдат, а не гражданских. Враг – тот, кто в чужой форме. Да и потом – тут же по обе стороны фронта одни и те же люди! А родычив сколько – у нас вот родня не только в Донецке, мой двоюродный брат аж в Салерхад забрался, дороги там строит. Был простым монтажником, за три года бригадиром стал. Звал нас до себе, да мы не поехали.

Многого, многого Бианка не понимала. Или не знала; все-таки сильно сказывалось то, что русский не был для нее родным языком.

Например, здесь, в подвале, впервые услышала она незнакомые слова «бандеры, бандеровцы». Впервые за последние дни или недели в ней проснулось журналистское любопытство, интерес к чему-то, кроме примитивных чувств – голода, холода, отчаяния. Радуясь этой вновь вспыхнувшей искре жизни, девушка спросила:

– Что это значит – бандеровцы? Кто это?

– Та чего там, – проворчал в глубине подвала кто-то из мужчин. – Бандеры, они и есть бандеры.

Отозвался другой голос, женский, с чуть заметной хрипотцой:

– Украинские националисты.

– Те, кто воюет с такими, как мы, – хмыкнул первый мужчина и выругался.

– А почему? Откуда такое слово? – полюбопытствовала Бианка.

Снова заговорила женщина; интонации ее и четкость речи невольно напомнили девушке университетских преподавателей. Бианке даже показалось, что женщина поправила очки на переносице:

– После Второй мировой войны так называли последователей Степана Бандеры, одного из лидеров украинского националистического движения. Потом это стало общим названием всех националистов, независимо от их национальности и отношения к самому Бандере. Сейчас же…

– Бандиты, в общем, – перебил третий голос и рявкнул со злостью: – Заткнулись бы вы! И так тошно…

Марфа, сидевшая рядом, тронула Бианку за рукав:

– Не зли людей, дочка. Им и так тяжко.

Бианка вздохнула и послушно умолкла.

Здесь услышала она впервые и то, как называют их охранников и тех, кто наверху, нацистами, нациками. Знавшая это слово только из курса истории, девушка не понимала вначале почему. Потом… потом поняла.

Еще Бианка заметила, что основными темами разговоров в подвале было обсуждение родни и воспоминания о мирной жизни. О войне не говорили совсем, о том, в каком они находятся положении и кто в этом виноват – тем более. Тех, что снаружи, как будто вообще не существовало.

Бианка пыталась было «качать права», как здесь говорили. Вызвала одного из верхних и сказала, что она журналистка из Венгрии. Охранник, пожилой дядька с длинными усами, худой, как щепка, покивал, потом позвал другого:

– Тхiр, йди-но сюди![4 - Хорь, иди-ка сюда (укр.).]

Подошёл другой, действительно чем-то похожий на хорька. Мелкие черты лица, плеч как будто вовсе нет. По возрасту, судя по морщинам, лет за пятьдесят.