Натурщица

– Не говори так, доча, – вздыхала мать.

– Ладно, не буду, – соглашалась дочь.

Но Сима все чаще про себя так его и называла – «дядька папа». Она даже маме боялась в этом признаться, потому что об этом мог случайно узнать отец, которого Сима со временем стала бояться как огня. И только любимый медвежонок Топтыжка напоминал ей о том, что когда-то, давным-давно, отец был добрым и хорошим.

Но всему приходит конец – и терпению Екатерины Сергеевны он тоже пришел. В один прекрасный – но вряд ли это определение здесь уместно – день, когда отца послали на машине в командировку с ночевкой, она спешно собрала свои и дочкины нехитрые пожитки и ушла из дома. Сима очень ярко запомнила, как они с мамой быстро шагали по дороге к остановке – в одной руке у нее был Топтыжка, а в другой портфель. Симе было тогда восемь и училась она во втором классе. К этому времени Сима уже многое понимала. Что спасение ниоткуда точно не придет, а спасение утопающих – это дело рук самих утопающих. И что маму она должна беречь и не огорчать – и так огорчений хватает. Поэтому она делала все, что было в ее пока еще детских силах, – помогала по дому и училась без троек. И еще постоянно что-то чирикала в блокнотике – то маленьких птичек, то цветы.

– Ишь, ловкие какие, – заметила как-то мама, заглянув ей через плечо, что там дочка рисует. – А что такие маленькие-то?

Сима пожала плечами:

– Ну… так. Нравится все маленькое рисовать. Аккуратненькое.

– Ну, рисуй-рисуй, – погладила ее мама по голове. – Уроки-то успеваешь делать?

– Конечно. – Сима заторопилась и с гордостью развернула дневник: – Смотри, по русскому четыре, по математике четыре, а по рисованию целая пятерка.

– За птичек, что ль, твоих? – пошутила мать. – Рисовунья ты моя…

Они пока что переселились к маминой маме, то есть бабушке Симы в село Кушалино. Это было от работы еще дальше, но бросить ее и думать было нечего. В маленьких поселках каждое место на счету, и все держатся за свои рабочие места, как утопающие. Поэтому Сима с мамой года полтора жили у бабушки, и добираться до работы стало еще маетнее.

Но зато уже никто не устраивал пьяных драк, потому что вскоре после переезда мама Симы подала на развод.

– На алименты еще подай, – жестко и строго сказала бабушка. – Не прокормиться так.

– Ну так неужели, – ответила Екатерина Сергеевна.

А через полтора года им чудом дали комнату в бараке в Рамешках – деревянном доме на три семьи. Из удобств – печка, вода во дворе в колонке, а туалет – все та же дырка, хоть и в доме. Но спалось уже спокойно – без кошмаров…

Отец один раз, в самом начале, приехал «за семьей», чисто одетый, трезвый. Но мать устроила ему неожиданно бурный «от ворот поворот» – похоже, они оба такого отпора не ожидали. За Катю все встали горой, а он почувствовал себя не в своей тарелке – пришлым, ненужным, лишним. Быстро стушевался и «свалил в туман», как выразилась мама. Пытался там, дома, распускать про «бывшую» всякие слухи, но односельчане прекрасно знали про их быт все. Поэтому не верили, но помалкивали, и только мужики по пьяной лавочке из мужской солидарности поддакивали и бодрились: «Да мы ей…» Но до дела никогда не доходило. А потом Виктор Иваныч подался шоферить куда-то совсем далеко, да так след его и затерялся. Алименты, правда, приходили – и то ладно.

Как они жили? Выживали. Лихие девяностые – для всей страны время нелегкое, а уж для небольших городков, поселков и деревень – тем более. Мать приходила с работы поздно, валилась с ног, и хозяйство очень быстро перешло в руки маленькой Симы. Спасали маленький огород да оптимизм мамы, всегда повторявшей: «Если уж в войну люди выжили, то и мы справимся».

Так Сима потихоньку постигала взрослую сельскую жизнь, без иллюзий. Но у нее было «ее кино». Да и мама, зная о дочкином пристрастии, всегда отпускала ее в местный клуб на всякие фильмы. Привозили разные, в том числе и иностранные. А уж когда они вместе выбирались иногда в Тверь, посещения кинотеатра были обязательными и торжественными – ну как еще могла Екатерина Сергеевна порадовать дочку?

Как-то раз, когда Сима училась уже в пятом классе, мама приехала с работы позднее обычного, но очень оживленная и радостная, с большущим букетом ромашек. А ромашки были не такие, какие у них в полях растут, а другие – большие, как довольные собой солнышки.

– Мам, это чего? – спросила Сима.

– Ничего, – ответила мама и почему-то смущенно засмеялась.

– Хахаль, что ли? – подтрунила соседка.

– А хоть бы и хахаль, – задорно вскинула голову Екатерина Сергеевна. – Тебе что?

– Да ладно тебе, – добродушно мотнула головой та. – Дело молодое, тебе еще гулять да гулять.

– Не до гуляний, – хмыкнула Екатерина Сергеевна и поспешно унесла к себе свои ромашки и не слышала, что тихонько сказала ей в спину соседка – впрочем, беззлобно и со вздохом:

– Ну, да, какие уж гулеванья, с прицепом-то…

К пятому классу Сима уже, конечно, знала, и что такое хахаль, и что такое прицеп. Прицеп – это она, Сима. А хахаль – новый мамин муж, наверное.

Воображение давно, до «хахаля», рисовало ей мужчину для мамы – в клетчатой рубахе, джинсах, шляпе и с сигарой в зубах. Ковбоя, наверное. Сима обожала фильмы, где были ковбои. Правда, там индейцы были добрее и красивее, но Сима придумала «хорошего» ковбоя, в сапогах со шпорами.

– Мэм, – церемонно сказал маме ковбой и приподнял свою шляпу.

– Да ладно, – смущенно сказала мама и хихикнула в ладошку.

А тот, как заправский фокусник, достал откуда-то из-за спины большущий букет ярких ромашек и протянул их Екатерине Сергеевне.

– Это чтобы вы не грустили, мэм, – пояснил ковбой. – Это не простые ромашки, а маленькие солнышки.

Это было очень романтично. Тут откуда-то появилась и лошадь ковбоя, серая в яблоках. Она была спокойной и очень умной, потому что появилась в нужный момент. Ковбой подхватил маму, прижимающую к себе ромашки, и посадил на лошадь (мама тихонько сказала: «Ой»), а затем вскочил в седло сам. И они ускакали в направлении заката.

Симе было немного грустно, ведь она осталась на дороге одна. Но она знала, что мама достойна того, чтобы ее увезли в сторону заката на серой в яблоках лошади и с букетом. В конце фильмов счастливые герои частенько удалялись в сторону заката, и на этом заканчивался фильм. Но Сима знала, что это заканчивались их горести и начиналась новая беспечальная жизнь. Вот бы так и было всегда!

Когда Сима стала старше, она поняла, что в одноклассниках понимания бы не нашла, расскажи она им про «свое кино». А так хотелось хоть с кем-нибудь поделиться. Но подружки предпочитали не уходить в мечты, а жить реальностью – обсуждали друг с другом насущные дела, наряды, мальчишек, танцы в полуразвалившемся сельском клубе под хрипящий древний магнитофон и при свете единственной лампочки. Маме иногда, правда, рассказывала. Не все, конечно. Но про ковбоя рассказала.

– Фантазерка ты моя, – вздыхая, говорила мама. – Как ты жить-то будешь, а? Надо с небес на землю спускаться.

– Мам, но там все красивее, – оправдывалась Сима. – А если верить в красивое, оно сбудется.

– И по Волге приплывет к нам корабль с алыми парусами, – улыбаясь, отмахивалась Екатерина Сергеевна.

Поэтому и мама как соратница мечтаний отпадала. Но ведь «ковбой» из фантазий переместился в реальность вполне осязаемым и настоящим, да еще и с таким же букетом из солнышек! И это случилось примерно через месяц после знаменательного букета из «Симиного кино». «Может, я волшебница?» – подумала Сима, но маме ничего про это не сказала, конечно.

Мама привела его в гости к ним в барак воскресным утром, а в пятницу, приехав домой с работы раньше обычного, она у дочери и вовсе отпросилась.

– Я ночевать, доченька, сегодня не приду, – смущенно, но решительно сказала она Симе. – И на завтра, на субботу, меня тоже отпусти. Так надо. Смотри, веди себя хорошо. Я утром воскресенья приеду…

Насчет «веди себя хорошо» это было лишнее, рассудила Сима. Ей же не три года. Да уж и не десять, все-таки пятый класс. В этом возрасте Сима умела и готовить (самое простое, конечно, – яичницу, кашу, картошку), и стирать, и гладить мелочовку – нижнее бельишко, полотенчики.

– Ну, надо так надо, – покладисто сказала Сима и великодушно добавила: – Если хочешь, можешь на несколько дней даже уехать, хоть на неделю. Я не пропаду, продукты-то все есть.

Екатерина Сергеевна коротко и смущенно хохотнула, покачала головой, махнула рукой, и глаза ее подозрительно блеснули. Сима испугалась, что мама сейчас заплачет, и быстро спросила:

– Мам, а он не будет тебя обижать?

Вместо ответа Екатерина Сергеевна судорожно притянула к себе дочь:

– Большая какая, все ведь понимаешь… Да не будет. Не будет, да я и не дамся! Все, бегу на автобус, последний он. Обед в холодильнике. Я приеду скоро!

Мама выбежала за дверь.

И Сима решила, что она ни за что никому не откроет, даже соседке – а то начнет еще расспрашивать и глупо и противно шутить. Девочка попила чаю, посмотрела по телевизору фильм про Тома Сойера (хорошо, что было лето и можно было не готовить уроки) и, конечно, принялась мечтать перед сном, уже удобно расположившись на их с мамой кровати. Что раздастся мелодичный звонок (которого у них не было), и на пороге возникнет фигура в белом костюме и с пышным букетом ярко-красных роз. Это ковбой переоделся для торжественности, ведь он теперь мамин жених…

Конечно, он был никакой не ковбой, а главный бухгалтер с маминой работы в лесхозе. Она знала это по обрывкам разговоров взрослых и видела его несколько раз – когда мама брала ее с собой на работу. Смешной такой, добрый, мягкий, улыбчивый и тихий. Говорили, что женат он еще ни разу не был – наверное, ждал Симину маму. Это казалось девочке очень логичным. По странному стечению обстоятельств его звали тоже Виктором, как и Симиного отца, только он не пил и не дрался и, значит, был хорошим.