Фамильные ценности, или Возврату не подлежит

Вторая – это же не обязательно хуже, чем первая. Кто, кроме историков, помнит русскую императрицу Екатерину Первую? Подумаешь, жена Петра Первого! Мелочь, в общем. А вот Екатерина Вторая – это да, это фигура. Просто за здорово живешь прозвание Великая никому не дают. А ведь – вторая.

Она привычно погладила браслет, как всегда, подивившись безукоризненному изяществу его линий и отметив: это он приносит счастье, не только имя.

Браслет и, быть может, еще дом.

Аркадия Васильевна нахмурилась, прислушиваясь: ходит, что ли, кто-то наверху? Татьяна? Впрочем, Татьяну, даже когда ее радикулит терзает, или когда Миша заезжает мать навестить, отсюда не услышишь. Перекрытия тут, говорил прораб ремонтников, ого-го какие, до второго пришествия простоят. Ну и звукоизоляция – тоже.

Показалось. Или, как говорят дети, оно само.

Аркадия Васильевна улыбнулась.

Может, и само. Дом был старый и иногда вздыхал. Не от плохого самочувствия, ни в коем случае, здоровью особнячка могли позавидовать многие новостройки, – скорее, просто от воспоминаний. Она тоже вздохнула – глубоко, длинно, сладко. Потянулась, сильно прогнув спину. Усмехнулась, покачала головой, вспоминая квохтанье врача, которого по-свойски – все-таки сын старинной подруги, практически на глазах вырос – называла Вадиком. Аркадию Васильевну ужасно веселили его ахи и охи:

– Голубушка моя, ведь возраст же! Нужно себя поберечь, не напрягаться, режим соблюдать, резких движений не допускать, гимнастику – только щадящую, а то далеко ли до беды.

Про щадящую гимнастику было особенно смешно. Кто бы говорил! Вадик в свои неполные сорок обладал уже изрядным брюшком и даже на второй этаж, к Татьяне, поднимался с придыханиями. Аркадия же в свои «за семьдесят» на третий, чердачный этаж, не сбив дыхания, взлетает, а на Вадиковы намеки – мол, недурно бы особнячок лифтом оборудовать, вы же, голубушка, вполне обеспечены, чтобы должный уровень комфорта себе создать – только головой качает да фыркает. Нет уж. Навидалась. Едва начнешь себя щадить, комфортом окружать и все такое – а попросту говоря, потакать собственной лени, – тут же в старуху дряблую и превратишься. А то и похуже. Вон как мать Вадика. Рыжая Ритка, которая во времена их общей молодости слыла одной из самых отвязных авантюристок, второй год лежит, разбитая инсультом, даже говорит с трудом. Все потому, что после пятидесяти рукой на себя махнула: подумаешь, дескать, двадцать лишних кило, ну тридцать, ну сорок, возраст же, что ж, и тортиком себя не побаловать? Вот и добаловалась. Аркадия Васильевна навещала бывшую подругу редко – очень уж тяжело чувствовать собственное бессилие, все кажется, что ты в чем-то виновата, может, была бы в увещеваниях понастойчивее, и трагедии такой не случилось бы. И сколько ни убеждай себя, что твоей вины тут нет – но помочь-то уже невозможно, тяжело ужасно.

Да хоть и без трагедий – ведь стыдоба, как на некоторых поглядишь. На большинство, если уж честно.

Старики. Настоящие старики.

Даже те, кто еще хорохорится…

Вон Коленька Горностаев, что давеча третий раз уже звонил, напоминал – мол, юбилей грядет, не забудь старого друга. Друга, как же! Даже смешно.

Ах, какой у них был роман! Весь московский бомонд, затаив дыхание, наблюдал за разворачивающимися вживую «мексиканскими страстями». Нынешние, кстати, мексиканские сериалы и прочие «мыльные оперы» в подметки их тогдашним безумствам не годятся. Толпы поклонниц после каждого спектакля забрасывали байронического красавца роскошными букетами, а он швырял цветы в директорскую ложу, откуда, по его протекции и настояниям, глядела на сцену она, Аркадия. Коленьке ужасно нравилось ее имя: моя Аркадия, твердил он, закатывая глаза и даже как бы слегка задыхаясь, точно на сцене очередное чувствительное объяснение разыгрывал, моя Аркадия, мое счастливое прибежище. Когда директорская ложа бывала занята каким-нибудь особо почетным гостем, Аркадию усаживали в первом ряду, и швыряние цветов к ногам прелестницы становилось еще более эффектным. Прелестница же принимала «вещественные знаки невещественных отношений» как должное, с поистине королевской невозмутимостью. Куда только, бывало, девалась та невозмутимость, когда они швыряли друг в друга посуду ресторана ВТО, а то и «Метрополя», скандаля так, что от яростных криков звенели хрустальные подвески дорогущих люстр, а бесстрастные, как английские лорды, официанты даже менялись в лице! Как страстно они мирились – уже не публично, а… да, как правило, вот прямо здесь, в этом особнячке, не всегда даже успевая добраться до спальни.

Друг, надо же такое сказать, усмехнулась саркастически Аркадия Васильевна.

Но вот старый – что да, то да, хоть и бодрится Коленька, и к массажистам ходит, и может быть даже, страшно подумать, к пластическим хирургам, и молоденьких инженю соблазняет, точно доказывает кому-то, что никакой он не старик, а совсем даже наоборот – брав и бодр. Смешно. Инженю-дебютантки и студенточки из его семинара уж точно не из-за этой мифической бравости пачками в его объятия готовы валиться, только дозволь. Мэтр! Мэтр-то он мэтр, но – увы. Ладно бы седина, многим она только значительности придает. Вон как шел Коленьке седой парик, надеваемый для роли Адуева в «Обыкновенной истории»! Но ведь что седина! Отяжелел Коленька, обрюзг, от углов рта недовольные складки повисли, как у пожилого спаниеля. И как бы ни старались виртуозы портновского мастерства, из-под их шедевров животик-то выпирает, уже не спрячешь.

Идти к Горностаеву на юбилей или ну его? Чтоб не расстраиваться, на руины былых героев глядя…

Лелик, которым ее Кэт вечно поддразнивает – вон, говорит, глянь, как ни ткнешься в телевизор, все он, не сегодня завтра вице-премьером станет. Пробросалась, подруга, сейчас была бы за ним, как за каменной стеной, как сыр в масле бы каталась. Ну-ну. Вице-премьером Лелик то ли станет, то ли нет, а вот бочонком сала стал уже давным-давно. Головкой сыра в масле, да-да-да. Он и в молодости-то Аркадии не нравился – мелкая тщеславная душонка, насквозь пропитанная амбициями, – хоть дьяволу продаться, а только бы залезть повыше. Он, кажется, и за Аркадией-то ухаживал не из-за каких-то там чувств, даже не из-за примитивной похоти (женщину ж не обманешь: не хотел он ее ни капельки, ни капелюшечки; он вообще ничего не хотел, кроме близости к власти), а из тяги к престижу: заполучить в любовницы эту независимую красотку было бы более чем лестно. Да и не только в любовницы, он и замуж ее звал, правда, не слишком настойчиво. Аркадия тогда ни на мгновение не задумалась: замуж?! Вот за «это»?!! Это даже и не смешно, это попросту мерзко… Хотя тогда Лелик выглядел более-менее пристойно. А уж теперь-то – фу, даже глядеть тошно.

Вот знаменитый адвокат Рудольф Михайлович до сих пор хорош, один из немногих, на кого и сегодня приятно посмотреть. А уж поговорить – и вовсе! Их роман когда-то начался именно с разговоров: о живописи итальянского Возрождения и юридических казусах в литературных произведениях, о сложностях перевода и техниках манипуляции массовым сознанием, о сплаве Востока и Запада в русском искусстве и философских школах античности. Обо всем. С ним было ужасно, ужасно интересно. И вовсе не из-за его известности. На адвокатскую – да и любую другую – славу Аркадии, по правде говоря, было наплевать. Рудольф Михайлович потом, когда их роман уже более-менее благополучно завершился, сделал себе имя в громком процессе Соколова – проворовавшегося директора Елисеевского гастронома. Спасти одиозного клиента адвокатам тогда не удалось, но рейтинг, как теперь это называют, участвовавших в деле адвокатов взлетел, разумеется, до небес.

Да, вздохнула Аркадия Васильевна, этот роман, в отличие от большинства прочих, имел все шансы завершиться маршем Мендельсона. Ох, мог бы. Если бы не специфически адвокатский цинизм пылкого влюбленного. Пылать-то Рудольф Михайлович вполне пылал, однако попутно – просто на всякий случай, нельзя же складывать все яйца в одну корзину – отвешивал авансы и Кэт.

Нет, Аркадия не обиделась – на что тут обижаться, каким уродился, таким и помрет, черного кобеля не отмоешь добела, что выросло, то выросло. Надо быть полной идиоткой, чтобы надеяться на «женится – переменится». Кем-кем, а уж идиоткой она не была никогда. Но перспективного, быть может, самого перспективного из всех, поклонника быстренько перевела «на скамью запасных». Откуда, если честно, назад, «в игру», никто не возвращается, постепенно переходя в разряд «старых друзей».

Кстати, улыбнулась она, дружба-то до сего дня сохранилась – и очень может быть, что это куда лучше, чем неслучившийся брак. Поженились бы, шлялся бы Рудольф налево, она бы страдала, потом и до развода с битьем горшков дошло бы наверняка. А сейчас они встречаются хотя и не слишком часто, но всегда с удовольствием. Он ей на жен своих жалуется – уже третья, кажется? или пятая? – на детей, теперь вот о внуках вздыхать начал:

– Старшая-то моя напрочь в компьютерное приложение превратилась. Знаешь, Арчи, – он до сих пор называл ее этим придуманным когда-то давным-давно именем, – я уж и ума не приложу, как ее от ящика этого оторвать. Не поверишь, целыми днями, как приклеенная, сидит, носа из дому почти не кажет. И ладно бы делом занималась, а то так, обезьяньи радости. Нет, я не против технического прогресса, сам пользуюсь: почта там, поиск всякого нужного, новости законодательства и всего прочего, работа такая, надо руку на пульсе держать. Опять же электронные архивы куда удобнее бумажных: и места не занимают, и систематизировать одно удовольствие, и не чихаешь от них. Но Сонька-то никаким таким делом не занимается, только время убивает – типа с друзьями переписывается. Фоточками котиков меряются – у кого больше плюсиков соберет. Назвать это перепиской – все равно что вазу с гипсовыми яблоками на стол поставить, кушайте, гости дорогие! Родители даже психолога вызывали, а толку? Нет бы взяли ее да в поход какой-нибудь отправили, чтоб реальной жизни понюхала, или по Европам бы прокатили… Да хоть бы и силой! Но нет, они ж заняты ужасно… Ей-богу, лучше бы она по дискотекам, или как там они сегодня называются, бегала. Там, конечно, тоже не подарок, наркота в каждом клубном туалете, мне ли, модному адвокату, не знать?.. Но наркота – все же не обязательный элемент, а потенциальный риск. А так – какая-никакая живая жизнь. Помнишь, как мы…

Аркадия печально улыбнулась, вспомнив не «как мы», а собственного внука. Балька вон тоже часами в своем компьютере висит. То говорит – материалы учебные ищет, как с университета приноровился, так и теперь, в аспирантуре, теми же методами пользуется, то – вроде бы даже и подрабатывает. Ну может быть, может быть. И как приклеенный у монитора все же не сидит, «в свет» вылезает. Хотя как-то все по развлекушечкам. Да, пора, пора его в… как это Рудольф сказал? Пора Бальку в «живую жизнь» возвращать. Фамильное достояние должно попасть в надежные руки. Дверь пещеры Али-Бабы не всякому открыть можно, ох, не всякому. Даже если он внук родной.

Так что да, хорошо, наверное, что Рудольф Михайлович так и не превратился из любовника в мужа. Зато у Аркадии Васильевны есть хороший – надежный, что удивительно при его любовном легкомыслии – друг.

Забавно все-таки, что они с Кэт ни разу не поссорились из-за поклонников. Делить – делили, передавать друг дружке – передавали, иногда и вовсе, запав вдруг на одного и того же, мирно договаривались: ладно, этого бери себе, тебе он больше подойдет. Как будто о платьях речь шла, честное слово!

Так идти к Горностаеву на юбилей или… С Коленькой и впрямь давненько не виделись, но на подобном торжестве с виновником особо-то не пообщаешься. А значит, придется толкаться в наизусть знакомой тусовке, разглядывать наряды и драгоценности, перебрасываться фразами разной степени вежливости. Толстая Вика, супруга кого-то из «культурных руководителей», будет шипеть сквозь зубы: хорошо тебе, ты вон какая стройная, повезло с генетикой, ни килограмма с возрастом не прибавила, а другим никакие диеты не помогают, пухнет тело, как на дрожжах, и все тут, вон, говорят, от плавания хорошо худеют, так вранье все, если уж от природы заложено, то в бассейне хоть утопись, а вес не согнать.

Диеты ей, видите ли, не помогают. Видала Аркадия, как она пирожные трескает – а после глазки кругленькие, удивленные: я даже чай, говорит, без сахара пью, и все равно толстею, ужас!

Правда, в бассейн Аркадия Васильевна отродясь не ходила. И сейчас не станет. Не любила она бассейны. Не любила, как нынче модно говорить, от слова совсем. На курортах – будь то «бюджетная» Анталья или «элитные» Мальдивы с персональным бассейном (почему-то всегда в форме стоматологического лотка, вроде изогнутой для изящества фасолины) при персональном (ВИП! а как же!) коттедже – купалась только в море. Где упрямая, настоящая, неожиданная – живая! – вода не гладит тебя бессильными ладошками, а властно заявляет свои на тебя права. То в плечо со всего маху толкнет, как расшалившийся щенок – размером со слона, – то с головой накроет, то покачает нежно, успокаивая, убаюкивая, расслабляя, то, внезапно расшалившись, окатит обильными брызгами. Отплевываешься от горькой соленой влаги – и хохочешь от восторга.

Может, слетать на недельку в какое-нибудь Гоа? Где температура и воды, и воздуха круглый год плюс двадцать восемь. Или на Гавайи, к примеру? Вот прямо отложить все намеченное – и слетать, а? Похулиганить. Поучиться стоять на верткой доске, которую качает на своей тяжелой спине самый большой на Земле океан?

Вот только откладывать намеченное – дурная примета. Пути не будет. Так что вот прямо сейчас слетать к соленой воде не выйдет. И почему это около Москвы нет никакого океана? Или хотя бы моря. Только бассейны с их искусственными течениями и мармеладной водой. Ровно в мертвом корыте плещешься. Хотя многим вроде нравится. А у нее вот такой каприз: что бы там ни говорили о пользе бассейнов для поддержания пресловутой формы, не любит она их. Не лю-бит. И никогда не любила.

Зато пешком всегда ходила много. И спортзалом не пренебрегала. И в особнячке, когда ремонт делала, что-то вроде того оборудовала: шведская стенка, три-четыре тренажера, зеркало во всю стену с балетным станком. Ну и сауна рядом, и душ – циркулярный, жестокий, из трех стен сверху донизу струи лупят. Очень, знаете ли, тонизирует.

Так что в чем-то Вика права: ни килограмма Аркадия Васильевна с возрастом не прибавила. Да и не в килограммах самих по себе дело – в подвижности. Ее же до сих пор со спины «девушкой» окликают: подтянутая, стройная, шаг легкий, летящий. Ну, с лицом и шеей, конечно, не так все лучезарно. Когда-то, помнится, о подобном несоответствии говорили: сзади лицей, спереди музей. Впрочем, ей-то самой до «музея» еще далеко. Физические нагрузки в комплекте с контрастным душем очень, знаете ли, неплохо «консервируют». Вбухивать безумные деньги в косметологов, как любимая подруга Кэт, Аркадии всегда казалось… не совсем уместным, что ли. Ухоженность – это да, но чтобы без фанатизма. В конце концов, в их возрасте уже не губками пухленькими да щечками гладенькими внимание привлекают, а обаянием. Оно у Аркадии, может, и не такое сногсшибательно блескучее, как у Кэт, которая вся – фейерверк, растворенный в бокале шампанского, – но вполне, вполне. Очень даже обаятельное обаяние. Толпы поклонников, может, и нету, но двое-трое всегда наготове. И не какие-нибудь замухрышки или, паче чаяния, альфонсы малолетние.

Ох, надо бы все-таки Кэт как-то образумить. Этот ее, как она называет, «малыш» – не дело это, ох, не дело. Ведь почти что во внуки ей годится. И с места ее не сдвинешь – любовь, говорит, вот и весь сказ!

Когда Кэт называли легкомысленной, она только посмеивалась довольно: ну я же графиня Бобринская, еще бы не быть легкомысленной – при такой-то родословной! Действительно.

Первый-то из графов Бобринских вообще был, как известно, плодом того, что называется «преступной страстью». Впрочем, у венценосных особ «преступных» страстей не бывает – только неофициальные. Да и Екатерина Вторая при всей своей, так сказать, любвеобильности была дамой абсолютно прагматичной. Амурничала вроде бы напропалую, однако ж последствия сего лишь однажды случились, видать, не стала матушка-государыня императрица избавляться, пожалела. Все-таки Григорий Орлов, папочка незаконного отпрыска, был орел не только по фамилии и уж тем более не только в альковных игрищах. «Последствия» назвали Алексеем Григорьевичем, одарили графским титулом и соответствующим имением.

Кэт утверждала, что унаследовала любвеобильность и веселый нрав от самой Екатерины и даже как будто гордилась своим легкомыслием.

* * *

– Ну, ты тоже, знаешь, не верх благоразумия. – Кэт смешно наморщила все еще очаровательный носик и махнула узкой ладошкой, подзывая официанта – мол, еще кофе, пожалуйста. – Эта твоя затея – авантюра чистой воды. Браслет-то не жалко? Я думала, он для тебя как часть тебя самой. Амулет. Талисман. Оберег. Как можно от собственного оберега отказаться?

Ресторанчик этот Аркадия обнаружила лет восемь, а то и десять назад – в начале двухтысячных. Ювелирный магазин «Аркадия Привалова» (почти на Тверской! хотя чего это стоило, вспомнить страшно), пройдя через все положенные трудности становления, уже заработал репутацию, доход стал вполне стабильным, и можно было наконец приняться за реконструкцию изрядно обветшавшего особнячка. Хотелось и безукоризненного быта, и чтобы не испортить. Как говорила – почти не в шутку – сама Аркадия: чтоб домовой, обидевшись на перемены, не сбежал. Но дело было, конечно, не только в домовом. Страшно было утратить привычную атмосферу семейного особняка, превратить его в безукоризненно комфортный и абсолютно безликий новодел. Но вроде все получилось.

С инженерно-технической точки зрения самой сложной частью неожиданно оказался водопровод. Отчаивалась она. Отчаивались мастера. Отчаивались – и вновь принимались за превращение древней, почти заросшей паутины труб в… ну, в водопровод, собственно. И когда наконец во всех кухнях и ванных особнячка заработали раковины, смесители, душевые кабины – это было как начало какой-то новой жизни. Вода стала хрустально-прозрачная, голубоватая, как в Женевском озере, словно бы даже сладкая. Аркадия Васильевна и джакузи в свою личную ванную поставила! По настоянию Кэт, которая всегда обожала всевозможные эдакие штучки. Джакузи – это было, разумеется, очень приятно, спору нет. Но все-таки главным сокровищем стала роскошнейшая, с миллионом сверкающих ручек и рычажков, похожая на космический корабль душевая кабина! Аркадия стояла под колючими струйками, ощущая стареющей кожей каждую из них – и это было такое острое, такое юное, телесное счастье, что все остальное выглядело смешными, незначащими пустяками. Какая старость, о чем вы, когда можно хоть по десять раз на дню принимать такой душ!

Симпатичный, как елочная игрушка, итальянский ресторанчик в десяти минутах ходьбы от особнячка оказался тогда, во время ремонтных «катаклизмов», очень кстати. Столкнувшись с очередной «неразрешимой дилеммой», Аркадия вызванивала Кэт, и они часами сидели над вкуснейшим капучино, обсуждая, в какую сторону двигать ремонт дальше. Место было не проходное, посетителей не толпы, сидеть было уютно и спокойно. Аркадия Васильевна опасалась, что ресторанчик, затерянный в паутине тихих переулков дальнего Замоскворечья, долго не протянет. Но нет, не разорился, даже разросся немного – теперь летом можно было посидеть в спрятанном за основным залом «итальянском дворике». Заплетающий решетчатую стену плющ лениво шевелил резными листьями. На плиточном полу играли в догонялки шустрые солнечные зайчики. Пахло нагретым камнем и даже, кажется, морем. Впрочем, почему «кажется»? Может, и в самом деле морем. Есть же, наверное, какие-нибудь специальные ароматизаторы? С морской солью, например, с экстрактами водорослей и всяким таким, что сплетается в сложный, но абсолютно узнаваемый «морской» аромат.

В основном – «зимнем» – зале пахло хвоей, лимоном, полиролью, свечным воском и, разумеется, кофе.

Аркадия Васильевна сделала крошечный глоток, погладила браслет одним пальцем:

– А знаешь? Не жалко. Да и оберег это не мой, строго говоря.

– Но ты же всегда говорила… – Кэт недоуменно прихмурила идеальные брови. – Фамильный, дескать, талисман…

– И сейчас то же скажу. Фамильный. Не мой персональный, понимаешь? Твою-то семейку без всяких амулетов прямо ангелы-хранители берегут, может, сама Екатерина Великая за вами с небес присматривает. Ну а мы, Приваловы, люди земные, вот и оберег у нас вполне материальный. Да ему сто лет всего. Мое дело – чтоб этими ста годами его работа не исчерпалась, чтобы род не пресекся.

Насчет ангелов-хранителей Аркадия Васильевна подметила точно. Фамилию Бобринских – ну, по крайней мере, ту ее ветвь, на которой расцвела в итоге Кэт – почти не затронули никакие исторические катаклизмы, на которые так богат был ХХ век. Ее бабушке, выходившей замуж в его начале, ужасно не нравилось имение мужа. И тот, готовый ради обожаемой супруги хоть луну с неба достать, не то что усадьбу, какую пожелается, устроить, моментально кинулся исполнять каприз своей, как он говорил, повелительницы. Имение благополучно продалось, а пока подыскивали подходящее, молодые путешествовали по Европе. Ну как – путешествовали, больше развлекались. Настроение несколько подпортила начавшаяся вдруг Первая мировая война, но война – она ведь где-то там, далеко, правда? В Швейцарии тихо, да и легкомысленный Париж ни о чем таком ужасном, в общем, не вспоминал. В начале семнадцатого года до молодых супругов стали доходить слухи о каких-то волнениях в России. Чуть ли не революция, ужас какой, право слово. Мало им было пятого года! Покупку имения решили отложить до более спокойных времен, капиталы на всякий случай перевели в Швейцарию. Так что, когда после Февральской революции грянула Октябрьская, дела молодой семьи были куда лучше, чем у подавляющей части русского дворянства. А уж когда у по-прежнему страстно влюбленных супругов родилась маленькая Софи, все стало и вовсе прекрасно. Какая война, какая революция, что вы! У нас все замечательно, а если у кого-то не очень, то… ну, знаете, очень жаль, конечно, но мы-то тут при чем?

Софи выросла прелестной и своенравной до упрямства: стриглась коротко, романтическим платьям предпочитала уже и не слишком порицаемые мужские костюмы, боролась за права всевозможных угнетенных, всячески приветствовала женское равноправие и замужество называла пережитком.

Но…