Цифровая реальность. Журналистика информационной эпохи: факторы трансформации, проблемы и перспективы

Специфика нового «электронного Гуттенберга» основана на гибкости формы и содержания, в полном соответствии с философией WEB 2.0. Любое содержание может подвергаться произвольным ревизиям и цензурам в любое время и это не является предосудительным. Ошибка или непопадание в массовые ожидания теперь не являются фатальными и уж тем более крамольными. Напротив, постмодерн, в отличие от темных веков, либерален и крайне толерантен к инакомыслию. Никто не требует непременно сжигать спорные произведения а, в след за ними, и авторов. Постмодерн позволяет элегантно, в режиме «on line» изменить текст, поскольку оперативное управление контентом становится современным credo и даже не требует высокой квалификации. Впрочем, как выясняется, и в интернете «рукописи не горят»: неловко сказанное слово легко изменить или удалить с ресурса, однако удаленное оседает в кэшах поисковиков и на дисках сохранивших его пользователей. Безусловным признаком торжества новых технологий выглядит недавняя попытка изъятия из киосков тиража «Московского комсомольца» в Санкт-Петербурге с некоей статьей о Путине, Медведеве и демократах. Тяжкий труд, проделанный впустую. Неловкую попытку коррекции фундаментального и «не вырубаемого топором» печатного слова свел на нет такой же не вырубаемый кэш Рамблера.

На фоне зыбкого, иллюзорного, как мираж текста, смыслы, таким образом, все же непременно остаются, поскольку успели репрезентироваться в сознании и на дисковом пространстве и, следовательно, выполнили свою миссию. Однако журналистике, традиционно привыкшей к последовательной схеме смысл-понимание-анализ-опровержение, то есть готовности к ответственности за сказанное или написанное в новой ситуации приходится либо с маниакальным упорством требовать «ходить лошадью» (совершенно безуспешно), либо задаваться риторическим вопросом – а что есть журналистика сегодня? Интересно, что массовому потребителю этот вопрос совершенно не интересен, более того, он выходит за рамки его незначительных компетенций и, скорее всего, вызывает раздражение, нежели желание дать на него ответ.

Выходит, что журналистика вынуждена находить способ существования не просто в ситуации новых информационных стандартов, осложненных технологическим всплеском, но и в условиях изменения всей системы взаимоотношений с аудиторией. Двухмерное пространство посыл-обратная-связь, характерное для традиционной прессы, меняется на трех-четырех, а может быть и N-мерное пространство взаимодействия, в котором прежние подходы и принципы, по меньшей мере, неэффективны, либо вовсе не работают, а нормативное регулирование невозможно, либо отторгается обществом.

Когда участники игры произвольно меняют правила, исходя из собственных предпочтений или конъюнктуры, а устроители игры и ее потенциальные арбитры – общество и власть – отказываются от своих полномочий арбитра и регулятора, журналистика вынуждена уходить в глухую оборону. Интересно, что постулируя безусловное право «гражданской журналистики» на диагностирование социальных проблем и бурно реагируя на диагнозы в блогосфере, власть практически не реализует возможность ее законодательного регулирования. Каждый раз подобные действия вызывают общественное возмущение, которое заставляет законодателей отступать на прежние позиции или ограничиваться публикацией неэффективных законов и последующей их отменой (статья о клевете и проч.). При этом и власть, и общество профессиональную прессу по большому счету игнорирует, одновременно ужесточая в отношении нее закон. Журналистике приходится действовать в весьма неравных условиях жесткого нормативного и этического «коридора», тогда как блогосфера «пасется на бескрайних полях» едва ли не полной свободы от норм. Неэффективность современных СМИ – чаще всего не результат плохой работы журналистов или снижения качества их публикаций а, напротив, существенного изменения социально-административных приоритетов, которые теперь обращены в сторону социальных сетей. Выходит, если журналистика теряет функцию эффективного общественного барометра, то ее роль становится достаточно неопределенной, поскольку в современных условия ни диалог, ни развлечение, ни даже информирование, прерогативой журналистики уже не являются. Играть по новым правилам или вовсе без всяких правил профессиональному сообществу не привычно. Пытаясь же это сделать, журналистика несет невосполнимые репутационные потери, подвергается обструкции или законодательному преследованию. Парадоксально, что блогосфера при этом свои позиции только укрепляет, не особо опасаясь ответственности или морального осуждения.

Традиционный вопрос в журналистике – «кто автор, автора в студию» теряет свою актуальность в новом информационном пространстве. Безусловная анонимность в интернете стала еще одним вызовом для журналистики, которая даже за маской псевдонима всегда имела определенное лицо. Репутационная ценность автора или издания традиционно считалась высшим медийным капиталом. Именно это и создавало фундамент доверия к прессе, который сегодня подвергается наибольшей угрозе. Журналистика в качестве «фабрики репутаций» выглядит очень не современно и, судя по всему, уже не слишком к этому стремится.

Характерно, что из всех попыток, так или иначе, ограничить интернет законодательными рамками, наиболее яростное неприятие его активных пользователей вызывает именно угроза анонимности. Смиряясь с запретом пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений и наркотиков, экстремизма и даже курения, активная интернет-аудитория жестко встает за право не показывать своего истинного лица. Причудливые ник-неймы обретают определенность только в самых исключительных случаях или под давлением обстоятельств непреодолимого свойства (спецслужбы и уголовное преследование, большая слава и деньги).

Интересно, что сами анонимные акторы социальных сетей, исходя из презумпции анонимности, трактуют ее достаточно вольно, раскрывая лицо или сохраняя анонимность в силу конъюнктуры и обстоятельств. Характерен случай, когда блогер, оказавшись свидетелем на суде против лица, процитировавшего его оскорбительный пост в своем электронном журнале, потребовал от суда доказательств, что он как физическое лицо и рассматриваемый судом виртуальный ник связаны между собой. А поскольку доказательство связи процессуально крайне затруднительно, суд этого делать не стал. При этом энергии и времени на «раскрутку» и монетизацию своего блога он потратил достаточно. Выходит, что связь личности и сетевого аватара зависит от множества факторов и аватар не всегда выдерживает перехода в реальность. Мотивации здесь могут быть сколь угодно сложны – от описанных П. Экманом в «Психологии лжи» страха разоблачения, мук совести и восторга надувательства (в патологических случаях), до гражданственного, по сути, стремления к истине с рационально сохраняемой анонимностью. Получается, что обезличенность – едва ли не главный элемент сетевого присутствия, которое интернет-сообщество будет отстаивать до конца и на любом уровне.

В этом смысле журналистике практически невозможно выбрать определенную позицию, поскольку имманентная ей персонификация становится чем-то неприличным и опасным в новой среде, которая агрессивно отторгает попытки обретения имени. Характерно, что объектом агрессивной атаки «сетевых троллей» зачастую становится не проблема, поднятая в статье, а ее автор. Масочная культура интернет не слишком комфортна для профессиональной прессы, сознательно идущей к аудитории с «открытым забралом».

В известной степени это свойство любой несформировавшейся общности, склонной к карнавальному, масочному и обезличенному самовыражению. Определенно, карнавальная обезличенность интернета, не просто условие безопасного выражения своих мыслей, но и, используя определение М. Бахтина, образ жизни. «Карнавал не созерцают, – писал Бахтин, исследуя средневековые традиции, – в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден… Во время карнавала можно жить только по его законам, т.е. по законам карнавальной свободы»5. Однако, в условиях высочайшей степени влияния информации в обществе, все это выглядит довольно тревожно.

Не стремясь к сокрытию истинного авторского лица, журналистика все же сделала довольно губительный шаг, активно используя в своей практике ссылки на анонимные источники. На самом деле, между фразой «как сообщил в своем микроблоге пользователь @abcd» и «сообщил неизвестно кто» разница небольшая. Однако первое сейчас – абсолютная норма и модный профессиональный тренд, без которого писать становится даже как-то неприлично, поскольку социальная сеть не только источник информации, но и неисчерпаемый vox populi для прессы.

С другой стороны, что крайне существенно для журналиста, цитирующего подобные источники, является обстоятельство уязвимости самых авторитетных электронных имен. То есть по сути дела за @abcd может действительно скрываться кто угодно. В апреле в микроблоге «Ассошиэйтед пресс» появилось сообщение: «Срочная новость: два взрыва в Белом доме. Президент Обама ранен». Вскоре агентство сообщило, что его аккаунт в Twitter был взломан хакерами, однако «новость» успела заполнить все первые страницы и, как сообщает пресса, «буквально через две минуты после этого самый важный индекс, Dow Jones Industrial Average, упал примерно на 130 пунктов». Реальные убытки исчислялись миллионами долларов, оказавшихся платой за симулякр.

«Мы находимся в мире, в котором становится все больше и больше информации и все меньше и меньше смысла… – утверждает Ж. Бодрийяр в знаменитой работе „Симулякры и симуляция“ и, чуть далее, отвечая на свой же вопрос о причинах и следствиях сложившейся ситуации, прогнозирует. – В этом случае следует обратиться к производительному базису, чтобы заменить терпящие неудачу СМИ. То есть к целой идеологии свободы слова, средств информации, разделенных на бесчисленные отдельные единицы вещания, или к идеологии „антимедиа“6».

Появление информационных симулякров в новой среде ставится на поток, обман уже воспринимается не как опасная дезинформация, а лишь как безобидный «фейк». Английское слова «fake» (подделка, фальсификация, подлог, обман) определяет не просто философию нового увлечения симуляцией новостей ради забавы, хулиганства или корыстных целей, но и целую индустрию их производства. Диапазон «фейков» обширен – от фальшивых страниц, внешне похожих на респектабельные ресурсы, которые перенаправляют вас, куда задумали злоумышленники, до совершенно выдуманных, возможно и для забавы, информационных поводов. Впрочем, если вспомнить Троянского коня, которого можно считать самым древним и крайне успешным «фейком», то все становится на свои места – история вопроса не так уж и нова. Однако в сфере респектабельной журналистики, использование «уток» (фейков) прежде считалась делом недопустимым и предосудительным. Сегодня ситуация изменилась – в сети возможно все, тем более механизмов отличить подделку от настоящей информации у пользователя – даже профессионального – практических нет. На «фейки» попадаются все, включая авторитетные информационные агентства, «отмывая» своей публикацией обман, придавая ему особый статус.

Существенно, что «фейк» работает так же, как и настоящая информация, правда до определенного времени. Вспомним, как легко приняла фальшивые видео землетрясения в Москве утром 24 мая публика и как быстро опознала обман. Зато гораздо дольше просуществовала «новость» о якобы пропавшем коте Дмитрия Медведева Дорофее, которого пользователи интернета даже пытались искать, помогая правоохранительным органам, пока полиция Одинцовского района Подмосковья не сообщила, что никакого кота она не ищет, а сам Дмитрий Медведев не написал в Twitter, что его кот никуда не пропадал. История безобидная, но симптоматичная.

Невольные «фейки» тоже отличаются разнообразием и не всегда безобидны. Популярное электронное издание – английская страница интернет-энциклопедии Википедия подверглось анонимной правке, где в качестве даты смерти Михаила Горбачева было указано 22 мая. Цитирование этого «источника» превзошло все разумные пределы, и Михаилу Горбачеву пришлось доказывать, что он еще жив.

Бодрийяровская «имплозия смысла», как феномена эстетического восприятия виртуальной реальности, то есть нефункционального слияния средства и содержания, становится серьезной проблемой для авторов, поскольку «вместо того, чтобы создавать коммуникацию, информация исчерпывает свои силы в инсценировке коммуникации. Вместо того, чтобы производить смысл, она исчерпывает свои силы в инсценировке смысла». В отношении оценки стилистики востребованных теле-радио программ Ж. Бодрийяр предельно точен: «Неподготовленные интервью, телефонные звонки зрителей и слушателей, всевозможная интерактивность, словесный шантаж: „Это касается вас, событие – это вы и т.д.“7».

Постепенно привыкая жить в среде, которая не отторгает иллюзии смысла и развесистого «фейка», а смиряется с ними, аудитория становится терпимой к любого рода обману и даже воспринимает ее как непременный компонент информационной среды. Получается, что журналистика оказывается в весьма двусмысленном положении, поскольку принять обман и иллюзию смысла не желает в силу принципов, а отвергнуть их безусловно в новой информационной среде не имеет возможности. Информационная среда современного Интернета существенно разбавленная неточностями, ошибками, «фейками» и дезинформацией, вынуждает журналистику работать в информационном «растворе», концентрация истинного факта в котором стремится к минимуму, что, несомненно, губительно для доверия к информации вообще. Интернет, без какой-либо гарантии наличия персонифицированного субъекта сообщения, ставит журналистику перед непростой дилеммой – соблюдать ли принцип «честной игры» до конца и бескомпромиссно или пожертвовать им в новых обстоятельствах.

Примечания