Услышать, как растет трава

– Тебя русским языком спросили. Когда? За ним? Придут?

– Я точно не знаю… У них же там всегда по-разному. Если закончат, как обычно, могут через полчаса явиться. А может, и раньше управятся.

Сунув тяжелый помповик Кулеру, я заклеил скотчем рот мужчине.

– Все, родной! Молчание – золото, помнишь еще?.. Ты, – я кивнул Кулеру, – останешься здесь, а вы за мной!

Возиться с дверью, по счастью, не пришлось. Ключ легко отомкнул замок, мы проникли в сарай.

– Ну, и запашок!

– Блин! Фонарь-то не взяли…

В темноте я шагнул вперед и споткнулся о какую-то доску. Про фонарь мы и впрямь не подумали. Но парни энергично зашарили по стенам справа и слева и скоренько отыскали выключатель. Вспыхнул свет, и по помещению тут же разнеслось многолосое рычание. В клетках, стоящих справа и слева, заметались лохматые тени.

– Сколько их тут!

Я тоже нервно закрутил головой. В основном за решетчатыми преградами сновали волки и лисы. Совсем как в зоопарке, только выглядели они гораздо хуже. Тощие, облезлые, неухоженные…

– А вон и наш мишутка! Эй, Тихон! Мы здесь…

Я сорвал с себя балаклаву, чуть ли не бегом припустил по проходу. Черно-бурая масса пришла в движение, и цирковой наш товарищ сунул меж прутьев темный нос.

– Тихоня, узнал нас, красава! – я лихорадочно нашарил за пазухой бананы с сахаром, все разом сунул ему в пасть. По счастью, клыки ему вырвать не успели, наш «михал потапыч» шумно зачавкал.

– Что, нравится? Здесь-то, небось, не кормили ничем?

– Эд, он вроде как стонет…

Я сам обратил внимание, что ведет себя Тихон как-то не так. Вроде и чавкает, но с какими-то нехорошими вздохами – точно и впрямь пристанывает.

– Ешкин кот, смотрите! По ходу, ему лапы уже обработали!

Я присел на корточки возле клетки. В самом деле, когти, которые в цирке и зоопарках лишь аккуратно подрезают да обтачивают, у Тихона были срублены под корень. И видно было запекшуюся кровь на лапах. Опираться на них Тихон явно остерегался, и вывод напрашивался самый безрадостный: как и говорил Виктор, лапы зверю успели перебить. Как они это делали – битами, стальными прутами или чем-то еще – я даже не в силах был себе представить. Но от одной мысли о такой экзекуции меня передернуло. Неудивительно, что Тихон глодал бананы и едва слышно постанывал. Мы на его месте, наверное, в голос бы выли.

– Ключи от клеток, – Заяц сунул мне в руку увесистую связку. – Только дальше-то что?

Он не договорил, но я понял. Этот момент мы и впрямь не очень себе представляли. Вызволить Тихона, а дальше? Мы ведь не дрессировщики и никогда с ним не общались вне клетки. Первоначально Серега предполагал, что перед экзекуцией медведя усыпят, и тут-то мы и нагрянем. Но время все поломало, и ясно было, что никаких ампул со снотворных нам здесь не предложат. А если и найдем, то кто будет ставить укол и сколько придется ждать? И потом – что делать со спящим Тихоном? Особым толстяком он, конечно, не был, но наверняка весил килограммов за двести. Даже окажись здесь подходящие носилки, нам было бы их не поднять.

– Может, спросить у того клоуна, как они собирались его забирать?

– Думаешь, он скажет?

– Может, и скажет, только что толку, – я помотал головой. – Думаю, способы у них тут изуверские. По любому нам придется поступить иначе.

– Как?

– Ну… – я понял вдруг, что сейчас скажу страшное. – Он же узнал нас, сами видите…

– И что?

– Я просто открою клетку и выпущу его.

– С ума сошел?

– Ты можешь предложить что-нибудь поумнее?

– Эд! Он же хищник! У него же эти… Инстинкты! Уверен, что он не кинется на нас?

Я честно пожал плечами.

– Вот-вот! А его тут уже крепко обидели.

– Не мы же.

– Думаешь, он будет разбираться? Все-таки он – животное…

– Вы вот что… – я старался говорить ровно, но смотрел все равно чуть в сторону, опасаясь встретиться глазами с ребятами. Боялся, что дрогну в последний момент, что уговорят и уломают. – В общем, отойдите подальше, а я ему сахар дам, выпущу и поведу на выход.

– Эд, ты рехнулся! А если он не пойдет?

– Ну, да. У него ведь лапы перебиты.

Я понял, что снова свирепею. Делать-то было все равно нечего, а эти двое еще и давили на психику. Будто я сам не боялся и не сомневался! Но выбора-то у нас по любому не было. Раз уж пришли да решились, то нечего было и нюни распускать.

– Шагайте на крыльцо, а мы за вами подтянемся.

– Эд, давай другое что-нибудь придумаем! – Димка Зайцев это почти пропищал. Хорошо, охранник его не слышал – вот бы поржал да похрюкал в свой скотч.

Я взглянул на медведя. Он уже не жевал, шумно всхрапывал, глядел на нас и, казалось, прислушивался к разговору. Может, даже что-то такое понимал. Но как в цирке меня снова поразили его глаза – бесконечно тоскливые, с предательской влагой в самых уголках. Словно Тихон понимал, о чем мы тут сговариваемся, что застряли в полшаге от того, чтобы бросить его и свалить. А еще я рассмотрел на его морде белесые соляные дорожки – от глаз до самой груди. Черт! Сколько же он тут плакал днями и ночами! Может, сны какие видел – про цирк, про манеж, про своих друзей. Возможно, и мы к нему приходили в этих снах – вот так же – в роли долгожданных спасителей, а теперь приперлись наяву и включили обратный ход. Потому что самым банальным образом перепугались. И не кого-то там, а самого Тихона, которого как раз и собирались освобождать…

– Все, – сипло проговорил я. – Идите, я его к вам приведу.

– Эд, погоди…

– Как сказал, так и будет! – я решительно начал перебирать ключи на связке, и ребята шарахнулись от меня прочь, торопливо засеменили к выходу.

Стоило мне вставить подходящий ключ в замок, как совсем рядом заскулил енот. Этот, видать, сразу просек все до единой ноты. И ясно было, что он уже побывал в деле, на собственной шкуре оценив все прелести собачьей травли. Даже густая шерсть не могла скрыть следов ссохшейся крови и свежих ран. Можно сколько угодно сомневаться в наличии разума у животных, но этот зверек стопудово понимал, что именно я собираюсь делать. Подобно Тихону он тоже не хотел умирать – потому и метался по своей клетке, шурша и поскуливая, то и дело вскидывая на меня свои черные умоляющие глазки. И последний олух понял бы, о чем он просит, на что надеется. А я и не собирался ломаться. В самом деле, если собираешься освобождать огромного медведя, глупо бояться кроху енота. Я отворил обе клетки, но первым дал свободу еноту. Он выскочил не сразу – лишь с третьей попытки – словно боялся поверить улыбнувшейся удаче. Сперва сделал шажочек вперед, тут же шарахнулся назад, черными глазенками стрельнул в мою сторону, словно проверял, не караулит ли его какой подвох.

– Иди, иди, герой, – буркнул я. – Времени мало.

Он словно услышал меня – собрался с духом и юркнул за порог. В проходе тоже не растерялся – недолго думая, дунул вслед за моими друзьями. Я понадеялся, что это послужит примером и Тихону.

– Ну? – я посмотрел на медведя и медленно отворил скрипучую дверцу. – Не слопаешь меня?

Нет, лопать он меня не собирался, но и выходить на волю тоже не спешил. Мы сидели напротив друг друга, и впервые между нами не было никакой преграды. Было до жути страшно, но еще страшнее было то, что он мог так навсегда и остаться здесь. А я по сию пору понятия не имел, как выманить его наружу – да еще усадить в наш фургон. Только сейчас мне стало ясно, что весь наш план был сплошным мальчишеством. Наивные глупыши, решившие восстановить справедливость с помощью двух картофельных базук…

А еще я ни на секунду не забывал, что добрый и плюшевый Тихон – все-таки не хомячок и не морская свинка. Большущий зверь глядел сейчас на меня, и, конечно, продолжал страдать от боли в перебитых лапах. И кто бы осудил его за то, что обиженному на людей мишутке вдруг захотелось бы дать ответку? Какая разница – кто ломал лапы, кто обижал? Возможно, для медвежьего племени все мы были на одно лицо – отвратительно гладкокожие и круглоголовые, с нелепыми нашлепками вместо носов.