Непричесанные рассказы

Ну, во-первых на нас надели солдатскую форму – причем на всех разного образца. Мне из-за моего роста (капитан баскетбольной команды, как-никак) досталась, по-моему, вообще времен первой мировой войны. При этом один сапог был у меня сорок четвертого размера, а второй – сорок шестого. Причем, без каблуков. Ну, так уж получилось.

Во-вторых, назначили нам командиров рот и взводов из числа офицеров местной части. Ну, увидели мы их в первый день, когда они нам представлялись, и в последний, когда прощались, и мы выставили им по бутылке водки. Действительно, на кой черт мы им нужны, если у них в своей части дел по горло, а тут какие-то студенты!

В-третьих, нас стали ставить в наряды. Наряды бывали разные – по кухне, по роте, в караул. Да мало ли чего нам только не придумывали, что бы хоть чем-то занять! А мне, надо заметить, присвоено было звание младшего сержанта, и назначен был я командиром отделения – это вам не хухры-мухры! Посему в наряды я ходил не каким-то там дневальным, а дежурным… Ну, или помдежем.

Так вот, начали мы свой лагерь «облагораживать».

А лагерь – это пятнадцать огромных (на десять кроватей каждая) палаток. И начальству нашему (без Оленя, конечно, не обошлось) пришло в голову, что лагерь наш надо облагородить. Ну, как-то неблагородно выглядит наш лагерь. Идея первая – все палатки по периметру, а также дорожки между ними утыкать сосновыми шишками.

Верх благородства!

Вот так меня одели!

Трое суток собирали мы шишки и тыкали их «по периметру». Утыкали, однако. Чем же нас еще занять-то?

Решило начальство, что шишки – это хорошо, но недостаточно. Еще чегой-то не хватает.

И тут студент Васин – что б ему пусто было – докладывает Оленю, что неподалеку – километров шесть – его, Васина, стараниями обнаружена яма с красным песком. Представляете? Везде в лагере песок желтый, а в яме – красный.

Олень так увлекся идеей облагораживания лагеря красным песком, что даже забыл поинтересоваться, а за каким, собственно, лешим Васин за шесть километров от лагеря намылился. А намылился он, честно говоря, в село за портвейном. Ну, да Бог с ним. Портвейн к тому времени уже давно выпит был.

И вот: «Рота, равняйсь! Смирно! Слушай боевой приказ. В вещевых мешках и других подручных средствах натаскать красного песка и посыпать им все дорожки. Вольно!»

Вот где благородство поперло. Еще трое суток за шесть километров (туда и обратно, сами понимаете – двенадцать), проклиная Оленя, Васина и их ни в чем не повинных матерей, таскали мы этот красный песок и посыпали им дорожки. Длинные оказались, заразы!

Ну, посыпали, дальше что? На то оно и начальство, чтобы думать. И придумало.

– Среди красного песка шишки вид свой потеряли. Не видны они что-то. А ну-ка, орлы-богатыри, разведите серебрянки и покрасьте все шишки, которыми дорожки и палатки утыканы.

Батюшки-светы! Ну, давай теперь шишки красить. Еще три дня красили. Как раз через три дни такой ливень шандарахнул, что не то, что шишек видно не стало – песок красный от желтого не отличишь! Зато лагерь облагородили.

Кстати о дожде. Был у нас майор один, Кушнарь мы его звали, так вот казалось ему, что дежурные и дневальные по ротам и сборам слишком много бездельничают. И написал он недрогнувшей рукой инструкцию, согласно которой помощник дежурного по сборам дважды в сутки – в шесть часов и в двадцать два часа – обязан из шланга поливать дорожки в лагере, что б, значит, пыли было поменьше. Вообще-то, идея здравая, если ее не доводить, скажем, до логического конца. Стою я как-то помощником дежурного по сборам, народ по палаткам разбежался, ибо дождь поливает со страшной силой.

Ровно в двадцать два часа, когда я, развалясь на койке в палатке дежурного, упоительно читал… Хотел написать – какого-нибудь Шопенгауэра, но обещал писать правду. Так что, скорее всего, что-нибудь из фантастики. Братьев Стругацких, очевидно. Значит, пока я упоительно чего-то там читал, а может и просто дремал, в палатку зашел Кушнарь и сурово вопросил.

– Товарищ младший сержант, почему нарушаете инструкцию?

– Виноват, товарищ майор, но я не сплю…

– Что вам положено делать в двадцать два часа?

– Отбой объявить, так я уже…

– Вам положено территорию поливать согласно инструкции.

– Так ведь дождь…

– Вы инструкцию читали? Там про погодные условия хоть что-нибудь сказано? Немедленно выполняйте!

Как говорится, матч состоится при любой погоде!

Надо вам сказать, что самой большой проблемой отцов-командиров было утром осуществить подъем личного состава, который растягивался иногда на целый час. На истошные вопли дневального: «Сборы, па-а-адъем!» сборы реагировали своеобразно… В смысле – никак не реагировали. Первые ласточки выползали из палаток минут через пятнадцать. Короче говоря – подъем – дело серьезное, обстоятельное и длительное. Но в этот вечер… Все пять взводов, как один человек, в течение пятнадцати секунд выскочили из палаток, чтобы посмотреть, как один придурок под проливным дождем из шланга поливает дорожки, а другой… гм… Да чего там, тоже придурок, его работу внимательно контролирует. Одним из этих придурков был, к сожалению, я. И я не контролировал работу!

Конечно, кое-чему на сборах нас даже пытались учить, но как-то эпизодически, что ли. Была у нас обкатка танками. Это когда тебя засовывают в окоп, дают в руку гранату (учебную, учебную, т. е. деревянную) и подробно инструктируют, что должен ты схорониться (тьфу, слово-то какое) на дне окопа и ждать, когда через тебя танк проедет. Ага, веселое дело! А потом, значит, выскочить из окопа и вслед танку гранату зафундолить, уничтожив тем самым супостата. В реальности же пока я из окопа выбрался – в смысле, просто поднялся – танк урыл километра на полтора, так что гранатой я его поразить не смог. Не совершил такого геройского подвига.

Были у нас и двухдневные учения, когда, хоть и холостыми патронами, но настрелялись мы вдоволь. Кто б еще нам при этом сказал, что после такой стрельбы неделю автомат чистить надо! Ага, стрелял бы я тогда, как же!

Во время учений ночевали все прямо в поле, завернувшись в плащ-палатки. При этом Олень нас долго инструктировал, что самое главное – не прое… ну, это, не остаться без автомата, поскольку специальный взвод разведчиков из соседней части получил спецзадачу – выкрасть у спящих студентов десяток автоматов. Кто выкрадет – пойдет в отпуск, у кого выкрадут – пойдет под трибунал. Новое дело!

Поэтому ночью выставили дозоры. Я пошел в паре с Лешкой Литвиновым. А надо вам сказать, что у меня и так-то зрение ни к черту (я уже писал, что меня по этой причине в училища военные не приняли), так еще и куриная слепота. В общем, в темноте я ни черта не вижу. Лешка сначала думал, что я выделываюсь, но когда я на полном ходу носом врубился в стоявший (какой дурак его там поставил!?) бронетранспортер, расшиб при этом нос и разбил очки, он понял, что шутки кончились.

Ухватив меня за ремень, что бы не потерялся (я, а не ремень), Лешка потащил меня к нашему – чему? – биваку, наверное. В общем, где все спали. Первым делом, когда мы туда доплелись, я умудрился наступить на чье-то тело. Тело это оказалось студентом Маснюком (сто пятнадцать килограммов живого, но спящего веса). Очевидно, мое присутствие телу не понравилось, поскольку оно активно зашевелилось. Пытаясь удержать равновесие, я начал изображать что-то вроде чечетки, последние па которой закончились уже на голове бедного Маснюка. Тут он взревел, вскочил, тут же упал, запутавшись в плащ-палатке, опять вскочил. Я, естественно, пушинкой отлетел в сторону и собирался ретироваться, но не тут-то было. Я ожидал всего – дикого мата в первую очередь, но вместо этого насквозь заинструктированный Маснюк, подняв какую-то дубину, грозно двинулся на меня, приговаривая:

– В отпуск захотел, сука? А я, значит, под трибунал? Отдавай автомат, а то пришибу.

С этими словами он пытался вырвать из моих рук мой собственный автомат, с чем уже я был категорически не согласен. Спасибо, Лешка подоспел, а то Бог его знает, чем бы все кончилось. Ведь до смертоубийства могло дойти!

Когда наши сборы уже приближались к своему финалу, то есть, госэкзаменам, в моей жизни произошло наиважнейшее событие. Сын у меня родился (не на сборах, а в Ростове, естественно). Во как!

Мы с Маснюком помирились!

Надо сказать, что кроме меня еще человек пять с нетерпением ожидали подобных событий в своей жизни. И, воспользовавшись предлогом ожидаемого пополнения своих семей, с первого дня канючили у Оленя, чтобы их поскорее отпустили домой, ибо жены их ну, никак не в состоянии разродиться без отцовского присутствия. Олень терпеливо от них отбивался, но вскоре ему это надоело, и разговоры на данную тему он категорически пресек.

Я ему не надоедал, я вообще никому, кроме друзей, не говорил ничего о предстоящем рождении ребенка. Да и родиться, по моим подсчетам, он должен был в сентябре, то есть после нашего возвращения. Но, как говорится, человек предполагает… Ну, сами знаете.

Так вот, однажды воскресным дождливым утром 21 августа мы лениво потягивались в койках, не имея никакого желания вылезать из палаток. Да никто нас и не беспокоил в честь выходного дня.

В нашу палатку просунулась голова Мишки Розина, который каким-то задумчивым тоном сообщил мне, что меня срочно вызывает в столовую Олень.

Делать нечего, чертыхаясь, оделся и побрел под дождем в столовую. Там возле чайника с кипятком восседал Олень в окружении еще нескольких офицеров. Первое, что он сделал – это предложил мне чаю! Начало совсем нетривиальное, надо сказать, так что я несколько насторожился. Затем Олень поинтересовался, не было ли у меня в роду скоропостижных смертей от апоплексического удара, ну, или чего-то подобного. Настороженность моя превратилась в серьезную тревогу. Наконец Олень, посчитав, что увертюра исполнена, протянул мне телеграмму, которой меня извещали (и поздравляли) с рождением сына мои родители. Это была бомба!!!

Я впервые понял (причем, не сразу), что означает выражение «Потерять дар речи»! А Олень, поздравив меня и похвалив за то, что не приставал к нему с просьбами отпустить меня в качестве родовспомогателя домой, объявил, что экзамены я сдам досрочно и буду незамедлительно отправлен домой к сыну. При этом было сделано существенное замечание, которое я благополучно пропустил мимо ушей, а именно: в категорической форме Олень запретил «использовать во время празднования спиртные напитки» (передаю фразу дословно)!