Арахно. В коконе смерти

– Да, да, верхних конечностей.

– То есть? – насторожился Толик. – Одна точно на месте. Вторая, вроде, тоже не протез.

– Одна, вторая… А шесть не хочешь? – огорошил вопросом Борис и оживленно заговорил: – Я ведь тоже, если честно, не сразу заметил. Только когда он в сейф за коньяком полез, спиной к столу повернулся, а на столе-то рюмки стояли. Ну, он одну возьми да и зацепи по нечаянности полой пиджака. Рюмка набок-и покатилась, но только докатилась до края, как из-под полы лапа волосатая высунулась, правда мелкая какая-то, рудиментарная, наверное, и – хвать! Тут он, Василий, отчества не помнящий, обернулся посмотреть, не заметил ли кто. В одной руке у него бутылка, в другой мой гонорар, а рюмка-то, получается, за спиной – в третьей? Он ее, конечно, сразу выронил, не пожалел богемского стекла, но смутился весь, лицом опомидорел – в общем, стал Божий Василек краснее мака. Смотрит в глаза – жалобно так, будто просит: «Боренька, не выдавай, а!»

– А ты?

– А я… Кивнул с пониманием. Мне-то что? С руками или без рук, лишь бы оплату не задерживал.

– А почему ты сначала сказал, что рук было шесть? Видел-то только три.

– Так… где три, там и шесть. По индукции.

– Врешь! – убежденно сказал Толик.

– Да нет, концепцию обдумываю. А? Чем не сюжет?

Борис вздохнул и следующие пару кварталов сам себе объяснял чем. Не та, понимаешь, установка. Тут ведь, как у Кашпировского, нужна установка на добро. А какого добра ждать от злобного паукообразного монстра? Никакого!

Одним словом: э-эх…

– Ты, часом, не в ментовскую столовку меня ведешь? – поинтересовался Толик, когда они прошли мимо десятого подряд припаркованного поперек тротуара белого «форда» с голубой полосой.

– Не-ет, – усмехнулся Борис. – Просто там в соседнем доме райотдел.

– Удобно. Если вдруг разбуянимся, далеко не повезут. Утром выпустят, тут же и продолжим.

Когда дошли до вывески, выяснилось, что сомнения Толика насчет названия заведения были не беспочвенны. На самом деле назывался ресторанчик вполне пристойно: «Старая мансарда». Просто, представляя его, Борис, шутки ради или для краткости, укоротил «мансарду» на средний слог.

Зашли. Первым делом Толик оценил антуражик и нашел, что атмосфера старой мансарды передана достоверно. Дубовые столы и облицовка стен. Коварные светильники под потолком в виде ярко освещенных окон, из-за которых посетителям, наверное, должно казаться, что солнце еще высоко и домой можно не торопиться. Какие-то вилы, ухваты и прочая деревенская утварь по углам, глиняные вазочки с букетиками злаковых, плотно увесившие стену подковки, серпы и другие забавные мелочи, без которых еще лет сто назад была немыслима жизнь сельского обывателя.

Мило, хоть в этом не обманул корнет, миленько.

Сели. Официантке за стойкой Борис издалека показал четыре пальца. Та уточнила что-то, сложив из пальцев решетку. Борис отрицательно покачал головой, прокомментировав для Толика:

– Фильтрованное пусть сама пьет.

Когда Алена – если верить бэйджику, на в меру оттопыренном нагрудном кармане – принесла четыре кружки «Пауланера», Боря попросил меню.

– Ибо, как говорится, не пивом единым человек что, поручик?

– Сыт, корнет?

– Фу, поручик! Постеснялся бы при даме… Вы уж его извините, Алена, груб и несдержан по молодости. А нам пока принесите… заказали по мелочи: гренки, два кокота в горшочке и сырные шарики, слишком горячие, чтобы ими жонглировать.

Чокнулись, так что вздрогнули от испуга пенные шапки.

– Первую, как водится, за предел допустимой концентрации? – предложил Борис.

– Лучше сразу за беспредел, – кивнул Анатолий и слизал с губ сладкую пену. Глянув на картонную подставку под кружкой, задумался, как бы увязать этот «Пауланер» с паутиной, пауками и прочим пау-пау… Но вспомнил, что временно на отдыхе, и отогнал подальше ненужные мысли.

Второй тост Толик поднял:

– За наши последние творческие успехи?

– За последние не будем, – возразил Борис. – Лучше, как летчики или моряки, выпьем за крайние.

– Ага, – развеселился быстро охмелевший Анатолий. – Тогда следующий тост будет за последнюю плоть.

– А вот этого не трожь, – строго нахмурился Борис и мимолетно взгрустнул о чем-то своем, фамильном.

Глава пятая. Аля

Давящая мрачность серых стен. Они нависают со всех сторон и сжимают голову словно тиски. Крупные камни, из которых они сложены, грубы и неотесанны. То же самое можно сказать о тех, кто несет здесь свою службу. Она почему-то не сомневалась в этом, хотя до сих пор общалась лично лишь с одним из служителей.

Она поднялась с продавленной соломенной подстилки, приблизилась к внешней стене и привстала на цыпочки. Такая же мрачная и монументальная, как все прочие, внешняя стена, по крайней мере, имела наверху, на высоте, куда дотягивались кончики пальцев, крошечное окошко, ко всему прочему забранное частой решеткой. Она запрокинула лицо, надеясь уловить кожей хотя бы слабое дуновение того ветерка, который, судя по звуку, весело резвился снаружи ее душной и пыльной темницы. Но тщетно. Капризный ветерок переменил направление. Не осенив своим дыханием даже молитвенно простертые к нему ладони, он выскочил из колодца тюремного двора и помчался куда-то по площадям и бульварам, мимолетом развевая полы плащей солидных господ, сдувая легкомысленные шляпки с голов модниц и заглядывая под юбки хорошеньким цыганкам, которых что-то много развелось в последнее время в окрестностях Собора.

Тогда она закрыла глаза и стала слушать.

Далекая, так что ни слова не разобрать, речь. Хлопанье двери. Хохот, шум. Звуки большого города.

Цок, цок. Цок, цок. Ленивый перестук подков по мостовой. Скрип колеса, похожий на негромкий крик чайки. Чья-то карета там, за высоким забором. Крики чайки становятся все тише. Мимо… Как всегда, мимо.

Бряцанье ключей на огромной связке. Стук стоптанных башмаков в коридоре. Тум, ш-ш-ш-тум. Тум, ш-ш-ш-тум. Как будто идущий приволакивает ногу. По звуку этого не понять, но она готова побиться об заклад, что правую. И еще она готова держать пари на что угодно, что уж эти-то шаги мимо не пройдут. Это за ней. Клинк-клинк. Поворот ключа в замке. А-а-а-а-хум! Обшитая железом дверь нехотя провернулась на несмазанных петлях и в конце ударилась о стену.

Ну, что на сей раз? Она обернулась от окна. Кажется, поздновато для ужина.

Сутулая фигура тюремщика загородила дверной проем. Темный бесформенный балахон. Накинутый капюшон. Узкие прорези глазниц в закрывающей лицо маске.

Зачем он прячется от нее? Зачем скрывает лицо? И успеет ли она получить ответы на свои вопросы? Хотя бы на один из них?

Она выбрала самый невинный.

– Поздновато для ужина, не так ли?

Не отвечая, тюремщик прошел мимо нее в угол камеры, к столу, на котором в странном подсвечнике из черного камня горела свеча. Что-то белело у него в руках, но она пока не могла понять, что именно. Но не обычный поднос с тюремной едой, это точно. Какой-то сверток. Какой?

– Вам… посылка… – медленно проговорил он, и оттого, что в маске отсутствовали прорези для рта, его голос звучал глухо и казался зловещим.

Положил сверток на стол. Что-то размером с тарелку, завернутое в большой льняной платок. Один задругам, словно лепестки лилии, тюремщик развернул уголки платка. Первый, второй, третий, четвертый. Внутри оказался пирог.

Рука в черной перчатке на какое-то время потерялась в складках балахона, появилась снова. Теперь в ней была зажата длинная спица с острым концом, на котором заметны следы древнего пламени. Вероятно, некогда спица занимала почетное место в арсенале мастера заплечных дел. Теперь у нее иное предназначение – дегустация сомнительных блюд.

– От кого это? – спросила она, за неискренним зевком пряча волнение.

Обожженный конец спицы вонзился в пирог. Проткнул верхнюю светло-коричневую корочку, без труда миновал мягкие внутренности, пробил крепкое основание. Дам, дам, дам. Глухой стук металла по дереву. Раз, другой, третий… В однообразных движениях тюремщика нет злости или желания унизить, лишь сосредоточенность и стремление выполнить свою работу добросовестно.

Интересно, что он предполагает обнаружить внутри? Отравленный кинжал? Моток веревки с изъеденным ржавчиной абордажным крюком? Напильник, с помощью которого она смогла бы перепилить чугунные прутья решетки? Смешно!