Рыжий (история одиночки)
Тут кот пошевелился и, судорогой сбрасывая невидимые оковы, попытался сесть… и сел, подтянув задние лапы под себя и опираясь на дрожащие передние. Затем он строго посмотрел на людей, и мама тут же обомлела. «Вот это глазища! Красота-то какая!…» В этих вновь заигравших изумрудах, казалось, как в фокусе отразилось всё её детство. А девочка Тася ничуть не удивилась такому преображению – она и так знала, что её кот самый красивый.
Мама принесла воды в блюдце и поставила её перед иссохшей мордашкой. Кот принюхался было, но затем начал тревожно озираться по сторонам.
– Он, наверное, в туалет хочет. Поставь лоток поближе, – распорядилась мама.
Прибежал от соседей Витька, где он уже вторую неделю собирал с закадычным дружком подаренный тому на день рождения здоровенный паззл. Кот при виде лотка пошевелил ушами и, покачиваясь, направился к нему, неуклюже перевалился через бортик, сел и опять строго взглянул на присутствующих.
– Ух ты… – выдохнул Витька. – Он ведь всё понимает. И не хочет, чтобы мы на него смотрели.
– Ну так и не надо смотреть, – сказала мама, и все вышли из комнаты. Кот остался сидеть в лотке один, затем начал оправляться, еле-еле приподнявшись на задних лапах. «Опять я стал маленьким», – вдруг подумал он, хотел было удивиться тому, что он думает, но не успел. Память стремительно возвращалась к нему, память уже здоровалась с ним: «Здравствуй, Рыжик. Здравствуй, Рыжий»
Он вывалился из лотка и на полусогнутых доковылял, почти дополз до блюдца, начал пить, сначала вроде бы как нехотя, потом уже жадно. Остановился, прислушиваясь к себе. В животе заурчало. Он попил ещё, и урчание прекратилось. «То-то… Поесть бы сейчас. И с этими завязками надо что-то решать – я в них как клоун… Ну да – Рыжий Клоун».
Однако почти сразу же после водопоя его запеленали в очередную простыню и повезли к ветеринару, который сначала категорически не понравился Рыжему своими методами ощупывания живота, отдиранием старых повязок и тем более пришпиливанием новых. Разрешение кормёжки вроде бы сгладило неприязнь пациента к лечащему врачу, однако несколько уколов подряд в разные места вновь поспособствовали укреплению этого чувства. «Живодёр», – однозначно решил Рыжий. – «Цену себе набивает. Ладно, лишь бы меня не убил своими иглами».
Да, он снова хотел жить! А почему бы и нет? События последних дней – встреча с Одноухим, сходка котов, Оторвыш, Василиса, валерианка, крысёныш, плен – уже казались ему размытыми, почти нереальными; раны начали заживать, живот почти не болел. Да, он ещё очень слаб, не всё ясно с новыми хозяевами (настораживали эти визиты к живодёру) – но в это, в принципе – так: пустяки, пустяки… Жизнь, опять жизнь манила его, и он не мог не откликнуться на этот зов.
Поехали домой (спасибо папе – машину оставлял исправно, сам же катался на служебной, хотя и не любил это дело): Таська с Рыжим на коленях, мама с дополнительным набором диетпитания в пакете. С питанием, однако, сразу же вышел конфуз. Как только Рыжий понюхал предложенную порцию чудесного корма, ему стало плохо – до спазм в пустом желудке. Он отпрянул от миски и даже зашипел, отгоняя воспоминания о былом отравленном вечере. Мама горестно всплеснула руками:
– Ты погляди-ка него! Не привык к хорошей жизни, оборванец?
Потом досталось и продавцам кошачьих радостей:
– Лишь бы всучить, мерзавцы! А нормальные коты шарахаются от ваших консервов…
И пошла отваривать курицу.
Бульон Рыжий вылакал с удовольствием, и, облизываясь, вращал глазами по сторонам, намекая на добавку; однако, в этом ему было отказано. Тогда он улёгся спать.
Вечером в комнату к дочери заглянул папа, конечно, со Шмоськой, которая в нём души не чаяла.
– Спит? – осведомился он. Шмоська тихонько ему поддакнула.
– Спит… – с затаённой гордостью ответила Таська. – Поел и завалился.
– У-гу… – папа присел на корточки, разглядывая кота. Вздохнул. – Нет, не кошатник я… Ну и хорошо. Будет ваш с мамой любимец. Имя ему придумайте. Пошли, Шмоська.
Собачка, уловив сдержанную реакцию хозяина на нового постояльца, фыркнула и неторопливо удалилась следом. Таська, оставшись одна, задумалась.
– И как же мне тебя назвать? – вслух проговорила она. – Так, ты у нас рыжий. Знаю я одного такого, только недавно меня за косички дёргать перестал, Семёном зовут… Значит, ты будешь Сэмом.
Она наклонилась к коту, погладила:
– Сэмка, рыженький…
Тот повёл ушами.
…На поправку Рыжий (он же Сэм) пошёл теперь быстро. Бульон сменился супом, потом кашей на молоке, потом кусочками мяса, затем всем подряд. Злоключения только способствовали его всеядности, и Рыжий не брезговал ни овсяными хлопьями, ни зелёным горошком, ни салатом «Мимоза». Шоколад, торопливо подсунутый Таськой, правда, отвергал – что-то зловещее мнилось ему в этом тёмном приторно пахнущем куске снеди, зато от сухариков, перепавших от Витькиной руки и купленных несмотря на строгий запрет, не отказывался. Все тампоны и завязки Рыжий, естественно, удалил с себя сразу же, как начал есть, и ближайшие после этого три дня был занят исключительно тем, что зализывал раны. Вскоре вид у него стал вполне презентабельным. На руки он не давался, но поглаживания между ушей приветствовал – от этого приятно щекотало ноздри и хотелось мурлыкать. Спал он в Таськиной комнате, небольшой, но очень уютной и светлой девчачьей комнате, иногда запрыгивая к Таське на тахту и устраиваясь в ногах. На улицу он пока не рвался, хотя там вовсю буянила весна, и довольствовался долгими неспешными прогулками по лоджии. Моционы явно шли ему на пользу, а после того, как Рыжий был обнаружен восседающим на краю унитаза, сам глава семьи признал, что это не кот, а прямо-таки «услада для ока человечьего». Надо сказать, что прокурорам, а особенно военным, вообще присущ иногда этот стародержавный слог, как бы не противились их жёны, усматривающие в сих словесах скрытую иронию по отношению в первую очередь к себе.
Он снова начал понимать, что говорят люди, и думать об этом. Пристрастился смотреть, как работает на компьютере Таська – быстрая смена картинок завораживала. Со Шмоськой отношения, в общем-то, сложились неплохо: к хозяину Рыжий не лез, а больше дворняге ничего и не надо было. Иногда они вместе возлежали на ковре в главной комнате, и кот, не напрягаясь, проникал в нехитрые мысли собачонки: «Уф, не пошёл обед… Давит что-то. Р-р, Рыжий, не мельтеши хвостом перед носом. Хозяин сегодня, будет поздно, и навряд ли мы с ним погуляем… Тогда уж лучше с Витькой – он сам по себе, и я сама по себе. А то Таська поводка из рук не выпускает». В контакт Рыжий не входил – незачем, хотя знал, что без труда мог бы это сделать.
Иногда, наблюдая, как Шмоська начинает безудержно вилять хвостом, ему приходила в голову мысль, что собаки разобщены между собой именно по этой причине, втайне стыдясь друг друга. Потом он начинал размышлять о людях, и ему казалось, что люди тоже одиноки, потому что каждый постоянно занят поисками потерянного когда-то хвоста. Но о детях он так не думал. Это было совершенно другое племя. И, безусловно, у них было своё братство, чьи секреты тщательно скрывались от взрослых.
Рыжий быстро стал предметом обожания со стороны детворы, и, дабы избежать постоянного тисканья и вольных поглаживаний, он был вынужден скрываться от частых гостей на лоджии, где имелось достаточно укромных местечек, из которых можно было на выбор спокойно наблюдать, что там творится в детских. А там бурлили эмоции, не сдерживаемые унылой рассудочностью, заключались пари на право обладания всем мирам, сообщались на ушко тайны, меняющие устройство Вселенной. Иногда заговорщики насмерть ссорились друг с другом и, хлюпая носами, бежали искать правды в другой мир, и уже начинали выбалтывать секреты братства в скучающие, хотя и заботливые лица пап и мам, бабушек и дедушек, но вдруг останавливались на полуслове, на границе, за которой таилось недоступное никому, кроме них самих бессмертие…
«Как жаль, что они вырастают», – частенько думал Рыжий. – «Наверное, многие из них потом жалеют об этом всю жизнь». Не удивляйтесь: котам такого склада, даже очень молодым, свойственно наяву острое ощущение трагичности чужой жизни. И во сне – своей.
Впрочем, диковинные сны перестали являться Рыжему, и когда его изумруды пеленала серая дымка покоя, снисходившее затем на тело оцепенение не нарушалось никакими тревожными толчками изнутри.
Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Нам кажется, что рано. А коты – они, к счастью, не подвержены маниакальному желанию людей вешать таблички на стрелки часов и принимают всё, как есть. И стараются найти лучшее применение своим умственным способностям, чем заниматься рассуждениями о том, что было бы, а если…
Ничего не было бы. Спи, Рыжий.
Глава V. Смерть хозяина
… И вот пришло время, когда картинка за остеклённой лоджией престала казаться милой абстракцией. Пролетающие мимо птицы вызывали томление в крови и непроизвольное расширение зрачков, когти сами просились наружу. Вид снующих на воле котов исторгал дрожащее мяуканье из глотки (один раз Рыжему показалось, что он узнал нарезающего круги по каким-то своим делам Одноухого – правда, с шестого этажа можно было обмануться и при самом бдительном созерцании). Шмоська не на шутку стала раздражать своими регулярными появлениями во дворе, и однажды Рыжий заехал ей лапой по мордочке, чем сильно озадачил собачонку. Наблюдать за детьми надоело. На Сэма и Сёмочку он больше не откликался – даже ушами не вёл. Несколько раз Рыжий устраивал акции (а-а-кии-и!) перед входной дверью, голосом и телом выражая протест против сидения взаперти, но каждый раз всё заканчивалось одинаково – или мама, или Таська гладили его по голове, тащили к плошке с чем-нибудь особенно наваристым и утешали бессмысленными для него словесами, на вроде: «Ну куда ты собрался, а? Чем тебе тут плохо? Давно тебя не кусали?» А один раз он подслушал, как папа проговорился про какие-то таблетки, и это сильно не понравилось Рыжему – никакой химии он больше не признавал.
Ситуация накалялась, на руках членов семьи всё чаще стали появляться царапины. Шмоська вынашивала планы мести, но, как только наступала пора действовать, то по доброте своей попадала впросак, проигрывая раунд за раундом и медленно сатанея. Неизвестно, чем бы это всё закончилось, но тут к хозяйке квартиры заявились ноги. Рыжий в это время как раз лениво перебирал лапами по направлении из кухни в комнату, и наткнулся на них в коридоре. И тут же опознал эти уверенно попирающие землю ноги, мимо которых он прошмыгнул обратно в подъезд после памятной своей самоволки, и, конечно, голос, сопутствующий ногам, узнал тоже. Дородная женщина с простоватым, но непоколебимым лицом удивлённо вскрикнула:
– Ты глянь-ка, Васильевна, кто это у тебя тут шмыгает!
– Да, дети его полуживого с улицы принесли, – улыбаясь, ответила мама. – Еле отходили.
– Ага… – женщина пристально разглядывала Рыжего, который уселся неподалёку и, в свою очередь, пристально разглядывал её. Ощущение грядущих перемен явственно витало в воздухе, и кот, конечно же, почувствовал это первым.
– Так ведь это же Степаныча кошак… – медленно проговорила гостья, вдоволь налюбовавшись Рыжим.
– Это какого-такого Степаныча? – насторожилась мама.
– Да в моём подъезде живёт. С месяц как у него животина пропала. Мужик аж запил от горя, – охотно сообщила женщина.
– А вы уверены, Елизавета Геннадьевна? – осведомилась мама.
– А ты бы его с кем-нибудь смогла перепутать? – ответила та.
Маме ничего не оставалось, как признать правоту Елизаветы Геннадьевны и тут же перейти в атаку:
– Ну и что с того? Кот у него без пригляда чуть не сдох, какой же он хозяин? Пьёт к тому же, говорите?
– Что есть, то есть, – вздохнула гостья. – Один ведь он совсем, вот и без опоры в жизни.
– А мне что теперь прикажете делать? – мама, надышавшись воздухом перемен, начала не на шутку заводиться. – Кота ему вернуть?
Тут из комнаты на шум выглянула Таська, как раз вовремя, чтобы услышать последние слова. Мгновенно оказавшись рядом со взрослыми, она вперила поочерёдно в каждого из них яростный взгляд и выпалила:
– Кого отдать? Сэмку? Рыжего? Кому? Мы его спасли, мы его хозяева – и никто его у нас не заберёт! Слышите – никто!
– Ну-ну, девочка, как тебя… Анастасия, кажется?… успокойся, успокойся, – несколько опешила от такого напора гостья. – Конечно, никто Рыжика у вас не заберёт, ему тут хорошо. Но видишь ли, его… э-э… прежний хозяин очень по нему скучает. Я конечно, могла бы ему сказать, что кот у вас, жив-здоров и всё такое, но… Очень уж он убивается. Я просто тебя хочу попросить – ведь ты же добрая девочка, правда? – возьми с собой котика, да сходи с ним ненадолго к дяде – глядишь, тот и маяться меньше станет.
– Нечего. Сюда пусть приходит и смотрит, – отрезала неостывшая ещё Таська.
Елизавета Геннадьевна вздохнула.
– Так ведь старенький он, и болеет сильно. Не может он сам.
– Погодите-ка, погодите… Куда это вы Таську отправляете? К пьяному – в гости? – вмешалась мама.
– Да не пьёт он пока что, не пьёт – с сердцем у него плохо стало, «Скорая» приезжала… И как успел вызвать?
Гостья помолчала, потом как бы нехотя выговорила:
– Один ведь он. Совсем один. С сердцем своим.
Таська задумалась. Потом, уже стыдясь своей душевной чёрствости, обратилась матери:
– Мамочка, если так… Давай я схожу, а?
… Степаныч открыл не сразу. Сначала за дверью раздались судороги кашля, потом безразличное шарканье, потом усталый голос произнёс:
– Кто?
– Открывай, Степаныч! – бодро ответила Елизавета Петровна. – Давай, давай – сюрприз у нас для тебя! Может, хоть оживёшь маленько.
Дверь ещё немного подумала и открылась. Степаныч выглядел неважно – как-то за этот месяц в облике его отчётливо проступила одинокая старость: взрезали лицо морщины от ночных раздумий, потухли глаза, щетина на лице оттеняла только одно – не ухоженность хозяина. И ростом он стал вроде бы как поменьше, и волосы, хотя и вздымавшиеся спутанной порослью, казались поредевшими… Таське до слёз стало его жалко.
– Здравствуйте, – прямо с порога заговорила она. –Вот… Мы Сёмку, э-э-э… то есть Рыжика вашего принесли.
Степаныч поглядел на кота на руках у девочки. Потом он заплакал, и слёзы начали свой скоротечной бег по фарватерам морщин…
… Рыжий сидел на коленях у захворавшего от жизни мастера и мурлыкал, Таська пристроилась на диване рядом, Елизавета Петровна, вдоволь нахлюпавшись носом, удалилась по своим делам.
– Говоришь, чуть живой был? – подрагивающая рука осторожна гладила кота.
– Да… Его покусали сильно, дядя Степаныч.
Таська отвечала строго и вдумчиво.
А Рыжий впитывал в себя знакомые и незнакомые запахи, и сначала ощущал себя весьма недурственно. На улице, сразу же ошалев от видения полноценной картины мира, он только делал, что вытягивал шею да беззвучно открывал рот. Никуда удирать с Таськиных рук он даже и не пытался – слишком неожиданной стала для него эта прогулка, которая, впрочем, закончилась, едва начавшись. Теперь же, в предвкушении новых событий, он жмурил глаза и жалел вдруг разом постаревшего Хозяина, первого и единственного в жизни Рыжего, и как мог пытался помочь ему набором всяких кошачьих утешений: тёрся мордочкой о живот, выражая умиление от встречи, осторожно поигрывал когтями и добавлял в урчание всё больше и больше мёду. На сердце у Рыжего, однако, становилась всё неспокойнее и неспокойнее: сканирование хозяина данными от природы локаторами явственно показывало, что запас жизненных сил у того находится на пределе. Но что мог сделать Рыжий? Только мурлыкать, показывая, что всё хорошо.
Степаныч и Таська замолчали: он гладил кота, она смотрела на них. Потом сказала:
– Дядя Степаныч, давайте я его вам верну.
Тот улыбнулся, уже не в первый раз за этот вечер:
– Спасибо, девочка, не надо. Захиреет он тут со мной.
Таська зарделась. На самом деле, отдавать Рыжего навсегда ей ужасно как не хотелось, и на радостях она тут же выпалила:
– Ну так, давайте тогда я на сегодня его оставлю, а завтра заберу! А потом снова принесу – да?
Степаныч подумал.
– Да мне и кормить-то его нечем…
– А я схожу в магазин, схожу! – встрепенулась девочка, остро почувствовав свою нужность. – И вам что-нибудь куплю, да?
… Рыжий прилежно лакал сметану, всем своим видом убеждая, что никакие чужие плюшки не заменят ему хозяйских даров. Степаныч наблюдал за ним, а сердце заходилось: «Чужие люди радость несут… Эх, сынок-сынок, неужели так и не зайдёшь?» А кот, очистив миску, уже орлом восседал на краешке унитаза. Степаныч вздохнул:
– Молодец, молодец… Спать-то где будешь?
Рыжий устроился у него в ногах. Хозяин кряхтел и ворочался, так что приходилось терпеть. И, как ни странно, думали они в эту ночь почти об одном и том же: об одинокой жизни в четырёх стенах, о безрадостной борьбе за существование да о телевизоре, который всё бубнил и бубнил, пока наконец Степаныч, чертыхаясь от бесплодных попыток нащупать пульт, не встал и со злостью не выдернул штепсель из розетки. Верный друг человека икнул на полуслове и обиженно замолк, выпустив на напоследок разряд в спёртое пространство… И приснился Рыжему сон: что телевизор вдруг ожил сам по себе и устремил из экрана тёмные щупальца к дивану, а Рыжий, вдруг нащупав под лапой большую круглую кнопку, бьёт и бьёт по ней изо всех вил, но ничего не происходит, и щупальца подступают всё ближе и ближе, и уже начинают рычать… Тут он проснулся и понял, что это храпит хозяин.
… Таська забрала Рыжего после обеда, как только вернулась из школы, обещав занести на другой день. И опять улица коварно оглушила кота, и не успел он прийти в себя, как оказался в квартире, в смятении всех своих тел. В этот день он почти ничего не ел, сидел на лоджии и пялился в стекающие по стёклам струи дождя.
– Дочь, не надо его, наверное, пока никуда носить, – сказала мама удручённой Таське. – Вот передадут папе таблетки, тогда он поспокойней станет.
– Я обещала дяде Степанычу, – вздохнула девочка.
– Ну, тогда держи его крепко, – с досадой отреагировала на порядочность дочери мать. – Поняла? И если что всё-таки случится, потом не вой.
… Дождь шёл и на другой день вечером, когда Таська, с котом под курточкой, прибежала к Степанычу и из рук в руки передала питомца, на прощание сказав, что снова сможет принести его не раньше, чем через неделю. Мастер был хмур и вопросов не задавал. Голова у него болела от мыслей, сердцу было тесно в своей клетке. После ухода девочки он снова прилёг на диван, сглатывая липкую слюну и время от времени мыча. Рыжик примостился у него на груди, чуть подрагивая под аритмию сердца.
«Скорую, что ли вызвать?» – думал Степаныч сквозь сгущающийся туман в сознании. – «Тогда точно уже из больницы не дадут сбежать…»
Под утро ему стало совсем плохо. Рыжий, перебравшийся под бок хозяина и пребывавший в тревожной полудрёме, почувствовал вдруг на загривке тяжёлую руку, которая смяла шкурку так, что он взвизгнул от боли, а потом поднялась вместе с ним и бессильно упала, перестав цепляться за живое… Оглушённый и помятый Рыжий соскочил на пол, сел и повёл мордочкой. Хозяина больше не было – он понял это сразу. Вместо него на диване осталось нечто бесформенное и чужое. И ещё – у головы затаилась тень, которую кот явственно видел. Тень имела крылья, и вот, взмахнув ими, она подалась в его сторону. Рыжий зашипел, попятился было назад, но потом, не отдавая себе отчёта, вдруг бросился на неведомого врага и стал полосовать его когтями, отчаянно скаля пасть, пока не обнаружил себя лежащим на полу, с тяжело вздымающимися боками. Он поднялся на лапы, помотал головой. Его вырвало. Кое-как он добрёл до входной двери и начал мяукать.
…Когда через час дверь взломали, оправившийся к тому времени Рыжий беспрепятственно выскочил на лестничную площадку и, не оглядываясь, ринулся вниз. На улице он добежал до ближайшего дерева, забрался на него и огляделся. Двор был почти пуст: бесцельно шлялась туда-сюда пара облезлых собак, да возле машины «Скорой помощи» курил мужчина. «Ну, и куда я теперь?» К людям было нельзя – это Рыжий знал точно. Он стал опасен для них. Внутри него, на самом вздохе, поселилось нечто, и в четырёх стенах он не смог бы ему противостоять. Стены задавят снаружи, нечто быстро сожрёт изнутри… Оставалось только одно место. Ждал ли его там кто-нибудь?
Глава VI. Попечитель семейства
.... Дверь в тамбур была распахнута настежь, и замок, который на ночь закрывала старушка, единственная постоянная обитательница подъезда, сиротливо покачивался в петле на неприкаянной дужке. Зато под лестницей Рыжий увидел такое, что заставило его сесть и присмотреться ещё раз. Василиса, вытянувшись, лежала на тряпках, а у её живота дружно копошились четыре живых комочка. Они были маленькие, очень маленькие, и хвостики у них трогательно сигнализировали именно об этом. На первый взгляд все они казались неопределённо-серого окраса, однако со второго Рыжий уже научился распознавать каждого в отдельности: вон на серое заползает белое, вон кошечка – будущая копия Василисы, а вон и будущая копия папы… Оторвыша. Рыжий вздохнул. А чего он ждал?
Вздыхать, однако, ему пришлось недолго. Василиса, почуяв чужого, вскочила на ноги, оставив котят, которые ту же принялись широко открывать рты и беспомощно тыкаться мордочками в быстро теряющее тепло пространство.
– Рыжий? У-у-у-ф… – казалось, он очень сильно чем-то напугал её поначалу.
– Привет. Ты чего всполошилась? Думала, что я … это и не «я» вовсе? А… как это там говорится… привидение? – Рыжий держался спокойно, сразу же решив перевести беседу в легкомысленное светское русло.
– Ох, нет-нет… – Василиса быстро успокаивалась. – Только привидения мне и не хватало. – Она обволокла его бесстрастным, но тем не менее необыкновенно чувственным взглядом. – А ты у нас, оказывается, не только красавчик, но ещё и везунчик. Выжил ведь, а? Никто и не верил, что ты на такое способен. Кроме меня, пожалуй. Чуяла я, чуяла, что не простой ты экземпляр…
– Да, повезло. – Рыжий тряхнул головой. – А у тебя, я вижу, забот прибавилось?
Кошка обернулась в сторону попискивающих детёнышей, потом вдруг разом оказалось рядом с Рыжим, который, однако, тут же от неё отпрянул. Сделав вид, что ничего не заметила, Василиса промурлыкала:
–Везунчик ты мой, только ты их, наверное, и сможешь спасти… Ведь сможешь, правда?
Тот ничего не понял, засемафорил ушами:
– Спасти? А что с ними не так?
Василиса вокруг да около ходить не стала, ошарашила сразу:
– Да вот папаша сожрать их хочет. Совсем спятил.
И, накидывая мысли, как аркан, на пошедшую кругом голову Рыжего, зачастила:
– Понимаешь, к крови он привык, а крыс душить уже не получается – один раз сам насилу ушёл… А тут котят увидел – и взбеленился прямо. Я-то, конечно, ни в жизнь бы с ним не справилась, но Одноухий рядом оказался – вступился, так Оторвыш его чуть Одноглазым не сделал – а, может, и сделал… Как бы то ни было, успокоился он после этого, ушёл. Так ведь снова прийти может, окаянный!
В какой-то момент Рыжий перестал ей внимать и прислушался к себе. Да, в голове царил кавардак, но внутри… Внутри было холодно и спокойно. Он вдруг понял, что совсем не боится Оторвыша. Или… или это то, что затаилось у него на вздохе, не боится?
– Ну хватит, – оборвал он Василису, и та недоумённо замолчала. – Не бойся, Оторвыш им ничего не сделает. И тебе тоже. Ты мне лучше скажи – с молоком-то у тебя как?
– Нормально было… Правда, старушка сегодня утром еды не подложила. А пора бы уже.
Василиса, пристально глядя на показавшегося ей вдруг совсем незнакомым кота – как сквозь неё смотрит, – подалась назад, легла рядом с котятами, и те, радостно пища, принялись теребить материнский живот.
Рыжий взбежал по лестнице, приблизился к двери, прислушался. Вроде бы тихо, но нет – не так, как после смерти хозяина. Жизнь давала о себе знать – вот раздался скрип, и тут же ушей достиг отголосок хриплого дыхания… Там, там бабушка. Только плохо ей, очень плохо…
– Ты куда, Рыженький? – переполошилась Василиса, разом забыв про странности в поведении и облике «везунчика», когда тот стремительно метнулся к выходу. – А как же я?
– Скоро буду, – последовал ментальный ответ. – Корми котят.
… Во дворе Рыжий уселся на лужайку, откуда, как он хорошо знал из практики былых созерцаний, его эпатажное тело было видно почти из всех окон приютившей его на время квартиры. Так он и сидел, сосредоточенно уставившись перед собой, пока из подъезда с радостным визгом не выбежала Таська и не бросилась к нему.
– Рыжик, Сёмочка! – взахлёб путая имена, вопила девочка. – А мы думали, тебя забрали! Какой же ты молодец!
Рыжему было приятно это проявление радости. Очень. Но Таську к себе он и не думал подпускать – нельзя. Он только мотнул головой, приглашая за собой, и потрусил к бараку, иногда оглядываясь на ходу. Озадаченная девочка шла за ним. Осторожно она переступила сквозь ветхий порог, чихнула и, щурясь сквозь взвесь просеянной солнечным лучом пыли, заглянула под лестницу… И обомлела, потому что увидела чудо. Минуту, две, три, не отрываясь, Таська смотрела на копошащиеся у материнского тепла живые комочки, потом вытерла руками глаза и прошептала:
