Рыжий (история одиночки)

– А ты меня разве не помоешь? – требовательно раздалось в голове у, надо признаться, разомлевшего от подобного обращения Рыжика. – Давай смелее, нечего тут стесняться.

Вылизывать шкурку Василисы было приятно. Она вообще была милой кошечкой во всех отношениях: изящной и очень непосредственной. Мордочка в пёстрой расцветке у неё, правда, выглядела простовато, и глазки могли бы быть и побольше, но это так – для любителей повредничать от нечего делать. После моциона она пихнула Рыжика в бок, заставив его улечься, и сама свернулась клубочком рядом, положив голову ему на шею. Им сразу стало тепло.

Но Рыжик не хотел засыпать вот так сразу – слишком уж весёленьким выдался вечерок.

– Василиса, – тихонько подумал он. – А про какое это испытание говорил Док?

– Мр-р… Что? – Василиса вздрогнула, выныривая от близкого погружения в забытьё. – А… Так тебе на днях крысу надо будет придушить.

Спать расхотелось окончательно.

– A… это обязательно? – спросил будущий потенциальный душитель, сам себя презирая за этот вопрос.

Василиса со вкусом зевнула.

– Ну конечно, дурачок. Да ты не переживай раньше времени – Оторвыш (тут она вдруг совсем не к месту хихикнула) подскажет, что делать, да и крысу тебе загонят подходящую –справишься.

Помолчали. И вновь, не давая Василисе забыться, Рыжик залез ей в мозг:

– А ты сама много этих крыс…ну, придушила?

– Много, много. – Василиса вдруг разговорилась. – Раньше как-то проще было – мы сами по себе, и крысы так не кучковались… Нет, дисциплина-то у них была всегда – но и дураков хватало. А теперь… – Василиса вздохнула. – Дураки закончились. Один только Оторвыш и может пока все эти акции устраивать.

– А… как он это делает? – Рыжик вдруг понял, что до смерти его боится.

– Как-как… Гипноз. По одиночке их в угол загоняет, а потом – сам всё видел. Остальные наши так пока не могут – чтобы крысиную защиту осилить… Они ведь тоже там между собой какими-то сигналами общаются. Но – мы тренируемся! Постоянно. Если тебе интересно – у Дока об этом спроси. До тошноты наговоритесь. Брехун он, конечно, и трусоват малость, зато: о чём ни спроси – на всё ответ готов.

– А он тоже… испытание прошёл? – Рыжик спросил об этом, потому что вспомнил толстую очкастую морду Дока. Трудно было представить кота с такой мордой в роли хладнокровного убийцы.

Василиса вдруг развеселилась.

– Ох, и потеха же там была… Загнали, значит, ему крысу – ну, такую, не из пугливых. Долго он от неё бегал, все мозги нам вынес, пока она сама удрать не захотела и Одноухий её не прищучил… Но не до конца, конечно, надо же было и Доку дать хоть как-то отличиться. Подошёл он, значит, к ней, оглушённой, и только начал примериваться, как половчее её за горло ухватить, как она голову подняла и на него уставилась. Немая сцена. А потом этот придурок как завизжит – натурально, в голос, на улице, наверное, было слышно, – так мы все аж сами в рассыпную бросились. М-да…

Василиса замолчала, отдавшись воспоминаниям.

– Ну… а крыса? – не выдержал паузы Рыжик.

– Крыса-то? – очнулась Василиса. – Сама сдохла. От ужаса, не иначе. Мозг у неё закипел. Да что крыса – я сама потом полдня в лёжку провела. Так, а теперь спать. У меня от тебя тоже голова уже болеть начинает.

Рыжик закрыл глаза и… уснул. И снилась ему здоровенная очкастая крыса; она ласково смотрела на него голубыми глазами и говорила: «Кипяточку не найдётся?» Потом ей на смену появился Док, без очков и с красными маленькими злыми глазками, но с железякой в зубах, которая на поверку оказалась кипятильником Степаныча; его Док положил под ноги Рыжику со словами: «На, пускай у неё мозги закипят…» Со стороны за всей этой сценой наблюдал Оторвыш, во лбу у него горел третий глаз, а шея была обмотана шнуром от кипятильника. Он пристально смотрел на Рыжика и бормотал: «А вот не сможешь, не сможешь ведь…» Тут Рыжик проснулся. Василиса уже торопливо умывалась, и дверь на улицу была открыта, и было слышно, как шуршит дождь.

– Так, кавалер, – покончив с туалетом, зачастила трёхцветка. – Мне по делам надо мотануться. А ты хочешь – оставайся здесь. Чё те в четырёх стенах у хозяина одному париться? Да и лучше будет для испытания – погуляешь, гонору наберёшься! Нашим я скажу, где ты – да они и так уже знают… Вон, доедай супчик – бабка вскорости ещё чего-нибудь да притащит!

Говорила она торопливо и развязно, так, как будто ей было всё равно, что нести, и Рыжику это показалось странным. Но идея провести здесь день-другой ему понравилась – уголок, где прикорнуть, есть, и брюхо пустым не будет – что-что, а уж гурманом с лёгкой руки Степаныча он не был: судьба, видно, такая – жри, что дают. Он хотел было ещё поговорить с Василисой, но та задрала хвост и быстро умчалась – как она выразилась, по делам. Ну и ладно…

Впрочем, переживал он недолго. Выглянул за дверь – никого, только дождь и сырость. «А если под дерево?» Сказано – сделано. Под деревом было сухо. Рыжик оправился (никакого унитаза – кайф!), поточил кости о кору и вдруг неожиданно для себя уже оказался сидящим на суке метров в двух от земли. Однако! Некоторое время он погордился собой, но потом посмотрел вниз и сглотнул. Прыгать вниз головой ну никак не хотелось. И тогда он проделал поистине цирковой номер: сполз на животе с сука и, вцепившись в него когтями, раскачался, оторвался от дерева, принял в воздухе горизонтальное положение и элегантно приземлился на все четыре лапы.

– Браво! – тут же услышал он и, повернув голову, увидел Одноухого. Если коты и умеют иронично улыбаться, то Одноухий явно принадлежал к их числу. Ирония прямо-таки сквозила сквозь всю его морду, и – е-ей – по ней блуждала та самая тень незабвенной улыбки Чеширского кота.

– Слышь, Рыжий, ты или дебил, или клоун. Признаться, я в цирке не был, но по телевизору в своё время кое-что видел. Но не такое, конечно.

Рыжик надулся и обиженно молчал. Он всё ещё был очень горд собой, и насмешки Одноухого больно его задели.

– Ладно, хватит дуться! – сменил тему наставник. – Будь проще. Теперь о том, как правильно спуститься с дерева или там со шкафа… тьфу, с какого ещё шкафа, это из прошлой жизни… или со стены. Смотри.

Он быстро забрался на тот же сук и затем ловко сбежал по стволу вниз, закончив упражнение изящным соскоком.

– Понял? –без тени какого-либо самодовольства спросил Одноухий. – Не бойся смотреть вниз – это раз. И никогда не забирайся слишком высоко – это два. А то потом смотри не смотри – один пёс, землица очень жёсткой покажется. Бывало, что и ноги ломали… или лапы… А, какая разница! И кому ты будешь нужен со сломанной лапой… или ногой… спрашивается? Правильно – никому ты не будешь нужен, уж я-то это знаю. А теперь повтори – да не свою клоунаду, а то, как это я сделал. Давай-давай, на дерево тебе ой сколько раз ещё придётся забираться!

Всё ещё дуясь, но уже немного поостыв, Рыжик забрался на сук, посидел там немного, пялясь вниз, затем вдруг разозлился («Тоже мне, учитель нашёлся!») и через секунду уже был на земле, даже толком не осознав, как это случилось.

– Молодец, – похвалил его Одноухий. – Так, теперь о главном. Испытание будет скоро – возможно, даже сегодня ночью. Оторвышу что-то неймётся – мается он, что Василиса тебя с собой увела, понял-нет? Хорошо хоть, что гордый он очень, не попёрся за вами. Да я понимаю, что у вас ничего с трёхцветкой не было, но… Вот тебе мой совет – держись от неё подальше. Валерьянщица она, и когда-нибудь плохо кончит.

Рыжик чувствовал, как липкий страх сковывает нутро. «Оторвыш, валерьянщица… Что ещё за «валерьянщица»? Почему в этом мире всё так сложно?»

– Дурная она становится, – тут же пояснил Одноухий. – И себя сгубить может, и тех, кто рядом. Оторвышу-то всё равно – на то он и Оторвыш, а вот ты совсем ещё зелёный. Ты поживи для начал хотя бы годик-другой, Рыжик. И дрянью этой баловаться даже и не думай.

Одноухий говорил печально и искренне.

– Ну, ладно, – вздохнул он. – Отсиживайся где-нибудь здесь по близости, чтобы Оторвыша не злить, и жди сигнала, понял?

Он исчез. Рыжик вздохнул и почесал лапой за ухом. «Дела… А когда мы с Василисой умывали друг друга – это было или не было?» И тут же увидел Оторвыша. Тот медленно приближался к нему, угрюмо глядя куда-то перед собой. И без всякого гипноза Рыжик прирос задом к земле.

– Ну, здорово, недоразумение ты рыжее, – прогудело в мозгу.

Начало разговора было так себе, но Рыжик обрадовался уже тому, что здоровенный мэйкун вообще снизошёл до беседы с ним.

– Да ладно, расслабься. – Оторвыш вдруг зевнул, и у Рыжика немного отлегло внутри – слишком будничным выглядел этот зевок. – Я на тебя не злюсь… почти. Но чтобы здесь я тебя завтра уже не видел, ясно? Сегодня так и быть – кантуйся здесь. Испытание будет ночью. Не бойся – подставы не будет, я – как это у людей называется? – в законе – вот, и псом никогда не буду. Справишься – будет тебе от меня уважуха, но про Василису всё равно забудь, понял? А то придушу, как крысу… Эх, Василисушка, что ж ты шебутная-то такая у меня, а?

Позволив себе это лирическое отступление, Оторвыш начал удаляться. Рыжик выдохнул. «Час от часу не легче…»

Ещё с полчаса он провёл под деревом, пока не успокоился. От пережитого захотелось вздремнуть. «Ну, раз сегодня можно – так чего мудрить-то?» Он шмыгнул по прогнившим ступеням в дверь и тут же наткнулся на бабку, уже заворачивающую под лестницу.

– Ох ты, батюшки! – руками бабка не всплеснула, так как в них она держала миску. – Ты-то откуда здесь ещё взялся, рыженький? А красивый-то какой – слов прямо и нет даже! Надо бы молочка ещё принести – а то что ты одну картошку-то уминать будешь…

Была она старая, очень старая. И очень добрая – это котёнок понял сразу. С трудом, держась за перила, она преодолела путь наверх в несколько ступеней, скрылась за своей дверью и вскоре появилась снова, на этот раз с ополовиненной бутылкой молока, купленной на грошовую пенсию. Руки у неё дрожали, когда она подливала молока в миску с картошкой, сухонькая шея тряслась от напряжения. Рыжик потёрся ей об ногу мордочкой.

– Ах ты, чудо моё, рыжее да маленькое!

Бабка нагнулась и невесомо провела рукой по его спинке.

– Добрый ты… А это и есть самое главное – что у людей, что у животных. Ну ешь, ешь – пойду я.

Кое-как разогнувшись, он побрела обратно к себе в одинокую трущобу. Рыжик провожал её взглядом, ощущая вдруг подступивший к горлу комок. Потом он решил, что обязательно как-то её отблагодарит, и начал есть. Оставив половину Василисе, он улёгся на кучу тряпья и уснул. Без всяких сновидений, о которых потом можно было бы вспоминать.

… Разбудила его Василиса. Во рту она держала какой-то пузырёк, и с её приходом под лестницей стразу же запахло чем-то нестерпимо манящим и раздражающим одновременно, вызывающем сухость во рту и томление в крови. Выронив склянку, Василиса тут же принялась тереться спиной о подстилку, сладострастно при этом урча. Похоже, жилы её трепетали – она то вытягивалась в струнку, то сворачивалась в клубок, чтобы затем резко распрямиться, задрать хвост и начать зарываться мордой в кучу тряпья. Сначала Рыжик не понял, что с ней, и перепугался, робко попытался было приблизиться, но она не подпускала его к себе, шипела и выбрасывала навстречу когти.

– Дур-р-рачок, – мурлыкала она, выгибая спину, – мне хорош-ш-шо, мне очень хор-р-рошо… Понюхай-ка лучше то, что я принесла, я долго за этим охотилась! – и вдруг свирепо зарычала: