Варварские строки

– Им может и заплатят, а тебе нет. Как ты не понимаешь, ведь они все сговорились, чтобы уничтожить тебя! Они тебя ненавидят.

Четвёртая глава

– Коньячок?

– Ну давай.

Валера поставил стаканы на стол и разлил.

– Твоё здоровье!

– Нет, лучше за твоё, – возразил Низовцев. – У тебя событие такое!

– Да какое событие, – поморщился Валерий.

– Ну как же!

– А-а. Знаешь, честно говоря, ничего не чувствую по этому поводу. Сколько уж этих выставок было – весь трепет ушёл.

Лампочка в подсобке едва светила, поэтому бородатое лицо художника казалось совершенно жёлтым и почти безжизненным, как у мумии. Если бы не движения глаз и рта, его бы смело можно было класть в мавзолей. Такое же лицо было, должно быть, и у самого Александра Львовича.

– Хотя и первые выставки, – продолжал Валерий, – очень хорошо я это помню, тоже не особо волнительными были. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что через столько дерьма проходишь, чтобы эту выставку организовать, через такую нервотрёпку, что когда она наконец открывается, уже никаких эмоций не остаётся.

Они выпили.

– Я вообще, бывает, смотрю на себя со стороны, точнее сказать, пытаюсь смотреть, и думаю – какой же фигнёй я занимаюсь! Люди работают, деньги делают, а я картины малюю!

– Ты тоже на них деньги делаешь.

– Да-а. Это ведь… игры всё. Просто приучили какую-то часть людей тратить деньги на живопись, вот они и тратят. А так я сомневаюсь, что они понимают, что я там рисую.

– Эта часть правит миром. А мы правим ими. Поэтому мы были, есть и будем главными на этой планете.

Валера усмехнулся.

– Мне бы твой оптимизм.

Он плеснул в стаканы – совсем немного. Сейчас Валерий держал себя в руках. Ещё несколько лет назад он бухал по чёрному и про него говорили, что всё, мол, вышел человек. Через год-другой копыта откинет. Но Валера оказался живучим. Сумел укротить свою тягу к алкоголю, снова взялся за кисть и слыл сейчас, по крайней мере, в Петербурге, одним из ведущих художников.

– Значит, герой твой и мать валяет, и дочку! – продолжил Валерий разговор.

– Да, – кивнул Низовцев.

– Сильно! У меня в жизни случай был – жил пару месяцев с двумя бабами.

– Тоже мать с дочерью?

– Нет, они сёстрами были. Одна – совсем молодая. Несовершеннолетняя. Интересные девки. Раскрепощённые. И с каждой по отдельности можно было, и с двумя сразу.

– Завидую.

– Но налёт у меня какой-то неприятный остался от всего этого.

– Почему?

– Да потому что доброжелатели всякие нашёптывали мне: всё, Валера, посадят тебя за совращение малолетней. Мне в принципе насрать на них, но на подкорку это всё равно действовало. Хотя посудить если – кому какое дело? Девка половозрелая, хочет и может, не со мной, так с другими бы стала. Ну да я и сам себя не совсем правильно вёл с ними. Нервный был очень.

– Сейчас спокойнее?

– Да уж думаю.

Снаружи доносился шум. Время от времени кто-то проходил по коридору мимо подсобки. Выставочный зал должен был открыться с минуты на минуту.

– Немного покритиковать я тебя хочу, – сказал Валерий.

– Валяй.

– Слишком быстро он у тебя на работу устраивается.

– Не могу принять твою критику, – покачал головой Александр Львович. – В такие места именно так и устраиваются.

– Я вот, помню, сторожем устраивался, обычным сторожем – боже мой, сколько усилий понадобилось!

– Ну ты ведь в библиотечный фонд устраивался. А если бы на арматурный завод – сразу бы приняли.

– Сомневаюсь. И на арматурный завод тяжело устроиться.

– Интеллигентам – да, тяжело.

– Ну а направленность идеи?

– Что с ней?

– Твой герой пытается ассимилироваться в обществе. Ближе к людям, больше понимания – хоть и чернушный, но позитив получается. Но меня вот, например, этот позитив не очень радует. И как-то даже Старая Сука симпатичнее смотрится. Про людей когда говорит, про опасность, которая в них таится. Её слова нашли в моей душе определённый отклик.

– Просто ты старый мизантроп. Да и не так тут всё буквально. Позитив – это явно преувеличено, хотя иногда он необходим. В произведении нельзя выражать какие-то односторонние, конкретные идеи. Всё должно быть достаточно двусмысленно.

– Не уверен, что я почувствовал эту двусмысленность.

– Она есть, потому что я сам очень двусмысленный человек. И могу выражать только комплексные эмоции и идеи.

– Ну хорошо. А вот, скажем, почему как-то очень уж просто твоего Колю принимают в эту семью. Раз, и всё! Разве в жизни так бывает?

– Не мне тебя учить, что нельзя путать художественное произведение с жизнью.