Наше счастье украли цыгане

Кто мне невинность вернёт?

Это история моих прегрешений. Моего погружения в соблазны. Я открываю занавес, чтобы избавиться от коварного тщеславия – оно всему виной. Мне кажется, я имею на это право…

Ну, пошла массовочка.

– Алла Пугачёва, «…счастья в личной жизни!» Очень характерное для нашей эстрады название, потому что в общественной счастья желать не принято. Там и так все счастливы. Подзаголовок: «Песни Игоря Николаева поёт Алла Пугачёва». Ленинградский завод грампластинок. «Это первая большая авторская пластинка молодого композитора Игоря Николаева. Она познакомит вас…» А-а, ладно! Предисловия не в счёт, хотя помню. Главное – песни.

Статные, симпатичные деревенские дома – зажиточно живут в Вешних Ключах – стремительно вывалились из-за поредевших разом деревьев. Раз – и вот они. Вон и дедовский. Седьмой или восьмой – помню, помню! Уже отсюда видно.

Притормозила. Так бежать не стоит, пожалуй. Правая брителька разорванными концами по телу хлестала – и спереди, и сзади. Словно порка. Так тебе, блудница, так! За что? Я ни в чём не виновата!

Коленки чёрные. Ну правильно, а как ещё должна выглядеть, если в лесу попалась? Личико, видать, такое же, но в зеркальце не смотрелась, хотя захватила. Оно в сумке. Та волочилась на вялой ладони по пыльной дороге.

– Да, песни. Сторона один. «Сто друзей», «Желаю счастья в личной жизни», «Паромщик», «Балет».

– Девынька, ты чья? – какая-то тётка пожилая. – Никак Бойченкова? К деду? Вот тому радость!

Ударение на «е» выдала. И лишний слог. Колхозница.

– Сторона вторая, – кивнула ей. – «Прости, поверь», «Балалайка», «Стеклянные цветы», «Две звезды».

– Упала что ли? – уже в спину.

Нет ответа. Не зли меня, женщина, в минуты ответственные!

И – обратили внимание? – ни единого сбоя.

Отлично! Концентрация превыше всего. Ни малейшего повода для воздействий извне. Ни шанса врагам. Так и одолею всех.

– По просьбам трудящихся исполняется песня «Две звезды». В небе-э полночном, небе-э весеннем…

Дедов дом открыт. Значит, на месте старик. К вечеру ждёт меня, встречать собирается, а я – вот она. Туточки.

Так задумано. Спланировано так.

– Па-адали две звезды-ы-ы…

Да дома ли? Здесь замки не вешают. Деревня, общинный уклад, доверие. Темно в сенях. Где тут выключатель? Вот этого не вспомню – три года не была. Впрочем, видно более-менее.

– Па-адали звё-о-зды с мя-а-хким свече-эньем…

Дверь в горницу пинком отворила. Переступила порог. Чумазая, измождённая, трахнутая. Падшая.

– В у-утренние са-ады-ы-ы… – пропела надрывно.

Дед за столом. В футболке, штанцах каких-то, ноги босые. Чаёвничает. Как раз усы утирал довольненько. Самовар, от которого даже с порога обдало жаром, варенье в блюдечке. Напротив – молодуха. Лет сорока бабенция в глубоко и легкомысленно расстёгнутой блузочке. Полюбовница никак. Ну а что, ему ведь шестьдесят восемь всего. Или девять.

– Светка! – радостно выдал он, округляя глаза. – Вот так радость! А ты как рано так?

– Смотри, деда!

Рывком задрала подол платья. На трусах – кровавое пятно.

– Видишь? Отымели меня только что. Изнасиловали. В лесу. Двое. Автобус сломался на полдороги, все пешком пошли. Отстала от народа, да специально больше – воздухом, мол, подышу. Тут два парня из-за деревьев. Ля-ля, тополя. «Тороплюсь», говорю. Руки скрутили, утащили в чащу… Деда, делать ведь что-то надо! Как мне жить-то теперь с этим? Мне ж всего шестнадцать.

Побледневший Никита Владимирович поднялся на ноги, часто-часто заморгал увлажнившимися глазами, затем, словно обжегшись, выронил из дрогнувших рук блюдечко. Оно торжественно ударилось о край стола, шмякнулось об пол, но даже после второго столкновения не разбилось. А разлетелось вдребезги с третьего, тихого и осторожного, этакого последыша, которое вроде и не предвещало несчастий. Дедова полюбовница в тот же миг следом вскочила.

– Так в милицию надо! – выкрикнула она. – Они найдут. Может… Господи, горе-то какое! – закрыла рот ладошкой.

Опять уселась.

– Найдут… – выдохнула я устало. – Что мне теперь с этого? Кто мне невинность вернёт?

Они молчали напряжённо. Растерянные. Шокированные. Да, эффект ещё тот.

– Ну, в милицию так в милицию, – молвила им.

Вопиющее преступление будет раскрыто!

Думала, в райцентр придётся ехать, там милиция настоящая и действенная, там цивилизация и закон, но оказалось, что и в селе пункт имеется. Ну правильно, центральная усадьба колхоза, почти тыща дворов.

– Стойте! – остановил нас дед на полпути. На лице – капельки пота. Взгляд тяжёлый, подавленный. – Не надо в милицию. Сам их найду. Здесь такого не утаишь, непременно узнаю. По-тихому разберусь. Кровью расплатятся за содеянное. А никто ничего и не узнает.

Дед – бывший мент. Милиционер то есть. Мент нехорошо говорить, хотя сейчас многие это слово употребляют. Даже по телевизору в неврастеничных и разоблачительных фильмах о правде жизни.

– Ты чего! Ты чего! – это тётя Марина в бок его тыкать взялась. Мы с ней наскоро успели познакомиться. Соседушка, через дом обитает. В Вешних Ключах недавно, откуда-то припорхала. Перелётная птица. Вдовушка. Ну и женщина дедова – определённо. – Сесть захотел? Как ты их найдёшь, так и тебя потом найдут. За убийство – вышка.

– Меня простит совецка власть! – шмыгнул носом дед и взмахнул рукой в отчаянии. – Не может не простить.

– Советская власть – за закон. Давай и мы всё по закону сделаем.

Тот молчал, Марина прихватила его за локоток. Я – за другой.

– И вправду, деда, – шепнула. – Надо по закону.

Он не сопротивлялся, а мы ласково, касаниями тихими утешая, вели его по улице.

– Стыдоба… – скрипел он зубами. – Позор… Ну думал, что доживу до такого. Что же мать с тобой не поехала? Разве можно девчонке одной в дороге?!

– Ты не вздумай девку винить, – шептала Марина. – Ты так говоришь, словно на ней стыд. Чем она провинилась, чем? Любая на её месте могла оказаться.

Дед, словно неловко стало между баб, тесно и душно, освободился от наших тёплых объятий и расправил плечи.

– Ну идёмте, идёмте! – буркнул злобно.

Вроде недолго добирались – так показалось.

– Изнасилование? – приподнялся с места лейтенантик. Младший. Ну да – одна звёздочка на красной полосе – это младший. Если не путаю. – Вы уверены?

Не сдержалась – прыснула в кулак от прилива эмоций. Поспешила тут же убрать улыбку с уст алых.

Рыжий, веснушчатый. А глаза – симпатичные. Голубые, проницательные. Детские, правда. Я бегу от детскости, стесняюсь её. Мне взрослости испить хочется – это глупость, знаю. Или, скорее, психологический комплекс. Но я своими комплексами дорожу, не то что некоторые – в них творческое сусло и заряд к движению.

Интересно, у нас могло бы с ним получиться?

– Вот, – подвиг повторить хотела, задирая подол платья. И реакция лейтенантика была интересна – пусть возбудится и проклянёт себя за мысли порочные. Но Марина, резкая такая, пригнулась и за край платья ухватилась. «Не надо, не надо», – шепнула. Пришлось подчиниться. – Всё порвали мне там. Ступить не могу. Детей уж, видимо, не придётся выносить. И это в шестнадцать!

– Шестнадцать! – воскликнул голубоглазый и веснушчатый лейтенантик. – Это серьёзно. Это предельно серьёзно. Это просто чрезвычайное происшествие. Пишите заявление! – указал он рукой на стул.

Ковыляя, села. Дед справа поддержал, тётя Марина – слева. Оба бледные, жалкие. Особенно дед. Тяжело Никите Владимировичу. Больно. Не укладывается это в его библиотеку впечатлений.

Он здесь же работал, участковым. Надо думать, в этом самом кабинетике располагался. И лейтенанта этого наверняка хорошо знает. Потому и не глядит сейчас на него. На пенсию ушёл капитаном. Были ли в его практике изнасилования?

– Игорь, – молвил дед хрипло. Глаз так и не поднимает. – Об одном лишь прошу: будь добр, сделай так, чтобы шума никакого не было. Ты же можешь, я уверен. Чтобы не терзали девку. Да и меня…

– Хорошо, – коротко кивнул тот. – Постараюсь. Хотя…

Продолжать не стал. Дед вопросов с просьбами тоже не озвучивал. Лишь вздохнул в очередной раз тяжко-претяжко. Ой, блин, жалко его!

– Уверяю вас! – торжественно заверил нас при прощании младший лейтенант милиции Игорь Кондаков, стаж работы в органах вместе со стажировкой четыре года (источник информации получен позже, не разглашается). – Уверяю вас, что это вопиющее преступление будет раскрыто! В кратчайшие сроки.

Это я домысливаю, конечно. Так пафосно он не говорил. Он лишь буркнул что-то коротко. Но смысл тот же.

Особые приметы

«Первый: лет восемнадцать – двадцать два. Рост около ста восьмидесяти. Был одет в тёмно-синие спортивные брюки с полосками на боках и жёлто-синюю футболку. На лице – небритость. Скорее, пушок. Глаза карие. Зубы неровные, туда-сюда смотрящие. Запомнилось это потому, что при совершении акта насилия пытался меня целовать. Особые приметы – крупная родинка на шее. С правой стороны.

Второй взрослее. Лет двадцать семь – тридцать. Был одет в серые брюки, голубую рубашку с коротким рукавом и неопределённого цвета спортивную кепку. Неопределённого – потому что запылённая и сальная. Предположительно, изначально была светло-серой. Вероятно, имеет залысины или плешь: кепка съезжала на затылок и мне бросилось в глаза отсутствие волос. Хотя не исключено, что просто коротко стрижен. Вёл себя особо агрессивно и цинично. Употреблял в огромных количествах нецензурные выражения и угрозы. Демонстрировал откидной нож, поднося его к моему горлу. В частности, угрожал зарезать и выпотрошить».

Ну, как-то так. Постаралась передать ярко и с чувством. Хоть и тщательно сдерживаемым. Понимаю, что витиеватостям здесь не место.

Припасу их для романа. Это же роман будет? Или повесть?

Ориентиры будущего

Стихи и проза. Больше проза. Чуть ли не с детского сада. Мне всего шестнадцать, а у меня уже две законченные повести и одиннадцать рассказов. Три публикации. Стихотворение и рассказ печатались в городской газете – «Ленинская правда». Ещё рассказ – внимание! – в самой «Пионерской правде». У неё тираж – десять миллионов. Как минимум десять миллионов человек, а скорее всего больше, погрузились в мой мир. В переливчатость моего сознания. Это крайне волнительно. Это будоражит.

Полтора месяца назад. Номер сорок четыре. На четвёртой полосе. «Запомните его таким», фантастический рассказ. Подпись: С. Бойченко. Это плохо, согласна. Почему бы не написать широко и понятно – СВЕТЛАНА БОЙЧЕНКО. А так даже никто и не понял, что я особь женского пола. Большинство наверняка решило, что это Сергей какой-нибудь.

Зато рисунок присутствует. Художник В. Зиганшин. Угол дома, а на крыше – непонятное существо. Вроде как тот самый инопланетянин, о котором идёт речь. Но догадаться трудно, потому что рисунок не ахти. Не исключено, что с большого бодуна накарябал его гражданин Зиганшин. Будь я редактором – не поставила. Рассказ заслуживал большего.

Впрочем, всё это нюансы. Издержки. Главное – суть. Она в том, что корабль отправился в путь по извилистым и стремительным потокам вдохновения. Большому кораблю – большое плавание.

Не знаю, почему стала писать.

Хотя нет, знаю. Но это циничное объяснение. Но ведь писатель – этот тот, кто разговаривает с самим собой без экивоков, так ведь? Кто не обманывает себя.

Чтобы оторваться от толпы. Чтобы возвыситься. Знаю, что я лучше и ярче многих. Лучше большинства. Меня ждёт большое будущее.

«Тот сумрачный день начался для Марии Бальтазар ровно так же, как львиная доля других не менее сумрачных и уж куда как более рутинных дней её жизни. Она проснулась на рассвете в придорожной гостинице «Серебряная подкова», наскоро перекусила имевшейся при себе скудной пищей путешественника, выбралась наружу и самой первой успела занять место в дилижансе захудалой компании «Доннер и сыновья», что вот уже третий год как испытывала серьёзные финансовые затруднения из-за постоянных налётов бандитских шаек и вот-вот собиралась закрыться. Не исключено, что сегодняшний рейс мог оказаться последним в её истории.

Вскоре в скрипучем и обшарпанном дилижансе стали размещаться новые пассажиры…»

Первая глава. Начала писать её тем же вечером в общей тетради зелёного цвета, которую привезла именно для этой цели. В первом часу ночи – дед уже приподнимался в постели и строго спрашивал, не пора ли на боковую – закончила. Получилось семь страниц. Неплохо.

Последний абзац, вот он:

«Ну а тот, что постарше, больше не издал ни слова. Он грубо повалил Марию на землю, разорвал на ней одежды, и когда тело девушки не скрывало более ни тряпицы, алчно припал к ней, вонзая в её нежное лоно свой огромный и трепещущий член. Белый свет помутился в глазах девушки».

В «Пионерской правде» вряд ли опубликуют, хи-хи.

О трепещущих членах

Я постоянно о них думаю. Должно быть, это нормально в моём возрасте, но сей факт всё же беспокоит меня. В том ли направлении ли я развиваюсь, правильно ли формируюсь?

Не счесть фантазий, в которых я представляю себя с набухшим членом во рту.

Не исключено, что я маленькая блядь.

В своё оправдание могу лишь сказать, что в подавляющем большинстве этих будоражащих видений я откусываю его и выплёвываю.

Воспоминания беспутной мамочки

Я вся в мать. Такая же беспутная. Такая же гордая и творческая натура. Она артистка в областном драмтеатре. Видели её в «Грозе»? Нет? Вы многое потеряли. Я так вот каждый раз плачу, когда она мечтательно произносит монолог Катерины: «Почему люди не летают?» И далее по тексту. Сто раз слышала – а всё равно плачу.

Она взлетела. Сумела. Ну, насколько это было возможно для деревенской девчонки без высокопоставленных родственников и связей. Поступала после школы в университет на филфак – срезалась. Через год в политехнический на финансовое отделение – опять баллов не хватило. Пришлось ещё на год в деревню возвращаться. Работала полеводом. Туда без образования берут. Отец с матерью говорили: «Ну и хватит. Ума нет – сиди дома». Утешали. И алчно алкали девичью энергию.

– Они же вампиры, – говорила она мне, взбудораженная, похорошевшая, расхаживая по квартире после спектаклей. – Настоящие энергетические вампиры. Я читала в одном умном журнале, такие существуют.

Верю. Бабку не помню, а дед определённо вампир. Сколько вот он из меня сегодня выпил кровушки. Пилил и пилил. Пилил и пилил. Был момент – хотела схватить сумку и смотаться на фиг. Обратно. Ему ведь не меня на самом деле жалко, а себя. Мнения окружающих боится. Ветеран Великой Отечественной, блин.

Ну ладно, так-то он нормальный. Успокоится.

На следующее лето мать подалась в театральный.

– Денег они мне не дали, губы скривили, руками махнули. Прокляли фактически. А я лишь сильнее стала!

Она поступила.

И на первом же курсе родила меня. Она никогда не сдерживалась на мой счёт и всегда давала понять, что ребёнок я нежелательный. Последний подарочек ненавистной деревни.

– Не будь тебя, я бы уже играла во МХАТе! – произносила она гневно в мою сторону в те моменты, когда я, озорной ребёнок, заигрывалась, шалила и терпения на меня не хватало.

Позже стала произносить подобные реплики и в минуты спокойствия. Правда, я всегда ощущала в этих словах иронию. Она и присутствовала там. Всё же она любит меня. Не переубеждайте меня, дети всегда чувствуют это. Она и трёхэтажным матом может обложить, и пощёчину залепить, но истинных чувств за циничной маской не скрыть. Я нужна ей. Я делаю её жизнь менее страшной. Да что там, она бы просто не выдержала без меня.

Кто мой отец? Понятия не имею. И до определённого времени этот вопрос меня не интересовал.

Но в день своего пятнадцатилетия – а случился он четыре месяца назад – я прямо спросила её об этом.

– Кто?

Гости к тому времени разошлись, очередной любовник и почти сразу сожитель, двадцатичетырёхлетний актёр Серёжа Костылев (первый год в театре) спал мертвецки пьяным на диване, мы вдвоём убирали со стола посуду.

– Ого! – взглянула она на меня внимательнее. – Вот так, значит…

И, усаживаясь в кресло, закурила сигарету.

– Его звали Марком, это понятно, – продолжала давить я, чувствуя, что матери сейчас не отшутиться. – А как его фамилия, кем он работает? Что он вообще за человек?

Выпуская струйку дыма, провинциальная актриса усмехнулась.

– Марковна – ещё не значит, что отец твой был Марком. Отчество я дала тебе с умыслом. Чтобы жизнь легче сложилась. Может, второй Гурченко станешь. А как звали твоего отца – не знаю.

– Надежда, – я зову её по имени, ей это дико нравится, – сегодня ты должна рассказать мне об отце. Мне это нужно. Я заслуживаю это, в конце концов!

Она снова затянулась и снова элегантно, по-актёрски, выпустила дым из тонких, красивых и надменных губ. Далее последовал следующий рассказ:

– В последний год жизни в Ключах я гуляла с тремя парнями. Со всеми тремя имела интимную связь. Да, я никогда не сдерживала себя в сексуальном плане. Секс – это жизнь. Только обнимая мужчину и раздвигая перед ним ноги ощущаешь себя живой и цельной. Не сочти мои слова за совет, тебе ещё рано вступать в половую жизнь. Хотя я в твои годы…

– Ну так вот, их было трое. Кто именно започатал меня тобой – неизвестно. Это мог быть любой. Я всегда позволяла кончать в себя. Мужчинам это нравится, а презервативы, или там достать перед извержением – это извращение. Это не любовь, это не жизнь. Иногда мне кажется странным, как я могла при таких взглядах на половую жизнь забеременеть всего раз (это было неправдой, я знала, что только за последние три года она как минимум дважды делала аборты), но факт остаётся фактом. Должно быть, это божественное предопределение. Меня, как это ни ужасно, послал к тебе сам Господь Бог.

– Первого звали Сашей. Саша Елизаров. Хороший парень, знаешь ли. Механизатор. Высокий такой, крепко сбитый. По крайней мере в те годы. Надеюсь, в дальнейшем его судьба сложилась удачнее. В поле с ним работали. Там и валялись. Чаще всего.

– Второй – Егор. Пахомов его фамилия вроде бы. Тоже высокий. Блондинчик с голубыми глазами. Симпатяга. Интеллигентик. Учитель истории. Меня ещё в своё время учил. Но тогда у нас ничего не было, ты не подумай, я не такая – с учителем бы не стала. Это потом у нас началось. После кино домой меня любил провожать. Со всеми вытекающими, – она хмыкнула.

– Третий – Слава. Фамилия у него – Куркин. Одноклассник мой. Из армии его комиссовали – ступню оторвало. На гранате подорвался. Я с ним из жалости больше. Проведать заходила, поддержать. Морально и физически. Он в большой депрессии тогда был. Говорил, что повеситься хочет. Совершенно некрасивый. Веснушчатый, кривоватый какой-то. Невысокий, да. Насколько помню, девственности со мной лишился. Всерьёз его не воспринимала.

Все имена, названные матерью, я аккуратно записала в блокнотик.

– Ты чего это, деваха? – усмехнулась Надежда, взирая на меня с прищуром. – Неужели найти его хочешь?

– Представь себе, – отозвалась я язвительно, захлопывая блокнот. – И обязательно найду. Летом в деревню, на три месяца. Повезёшь меня?

– Больно надо! Если дед приедет за тобой – езжай. Хотя ты и сама уже в состоянии добраться. Делов-то – на автобус сесть.

Следствие начинается

– Елизаров – председатель наш колхозный, – ответил мне дед. – Александр Геннадьевич. Отличный мужик, прекрасно его знаю. Здорово с ним работали, во всём помогал. Хотя, скорее я ему. Совсем молодым в председатели его назначили, тридцати не было. Но верное решение. Ответственный, принципиальный. Настоящий коммунист, а не то что всякие там.

Он разжигал в саду костёр – первая лесная клубника и потёртый чан дожидались вовлечения в таинство приготовления варенья. Марина помогала. Она работала фельдшером в местном медицинском пункте, так что деду не только утеха на старости, но и практическая польза – давление там измерить или что ещё. При мне оставаться на ночь стеснялась.

– Пахомов – это не директор ли школы? – бросил на неё взгляд Никита Владимирович.

– Если Егор Валерьевич – то он. А есть ещё на том конце какие-то Пахомовы, но я их плохо знаю.

– Егор, Егор, – закивала я.

Двое есть.

– А Куркиных здесь полсела, – продолжал дед. – Тебя какой интересует?

– Вячеслав.

Он задумался.

– Да и Вячеслав не один.

– Одноклассник он мамин. Ногу ему в армии оторвало.

– А-а, этот! Ну знаю, знаю. Кооператор.

– Кооператор? – почему-то удивилась я. Хотя чего тут удивительного – полно их сейчас.

– Да, как это говорят… бизнес тут мутит. Бизнесом же это называется, правильно? На консервном заводе поначалу работал. Технологом вроде. А как Горбач отмашку дал – уволился. Тару для консервов стал производить. И позволили ведь ему… А ещё пасеку открыл – но это в другой деревне, Ольховке. Она тоже в наш колхоз входит. Там и живёт сейчас. Дом себе построил кирпичный. Никак идёт маржа кооператорская. Но так-то хороший парень, ничего против не скажу.

Чудно, просто чудно – варить варенье. Наблюдать, как вся эта ягодно-сахарная масса меняет цвет, как в ней вулканы бурлить начинают. Чудно прямо на свежем воздухе снимать с ложки пробу и, смеясь, отгонять насекомых.

– Нехорошие у меня предчувствия, Светлана! – сказал мне чуть позже дед. И посмотрел выразительно. – Догадываюсь, ради чего ты этот опрос затеяла. Сразу говорю: забудь! Ничего сейчас не выяснишь.

– Пойду в дом, – поднялась я с колен. – Переоденусь.

– И не вздумай идти куда! – гаркнул он мне в спину. – Дома сидеть будешь!

Ага, конечно!

Дискотека деревенская

Я зря задумала иронизировать – она ничем не отличается от городской. Из колонок несутся «Мираж» и «Сталкер», по стульям у стен группками сидит молодёжь. В центре зала танцуют три девчонки. Пятка – носик – топ-топ-топ. Изредка к ним присоединяется подвыпивший парень: подрыгавшись с полминуты в нарочито аляповатых па, он срывает аплодисменты таких же пьяненьких дружков и возвращается к ним на стулья. Либо же на улицу – отлить у крыльца.

Когда-нибудь я буду вспоминать о подобном с ностальгической усмешкой. Потому что стану известной писательницей, уеду на Запад, получу Нобелевскую премию, куплю дом у берега моря и буду жить в мире искусства, грёз и свободной любви.

– Зажила дырочка? – парень. Естественно, нетрезвый. Скалится во все зубы. – Не дрейфь, подруга, начинать когда-нибудь надо.

Подмигнул озорно и вызывающе.

Ну да, слава впереди меня бежит. Правильно, не думала же я, что после всего этого перемен не последует? Сейчас наступает новый виток детерминации, созревают новые вызовы.

(Заглянуть в словарь и вспомнить значение слово «детерминация»).

– Вот вы, молодой человек, – ответила, – отчаянно пытаетесь казаться подонком, но у вас это неважно получается. Я вижу по глазам, что вы далеко неглупый, живой и совершенно не потерянный для общества индивид. Просто на вас среда плохо влияет.

Это не высокомерие, я действительно так считаю.

При входе в клуб, в сенях, над дверью висит плакат, где огромными буквами писано: «В помещении не курить!» Но все курят именно здесь. Сигаретный дым сгущается и придаёт картинке психоделический сдвиг: реальность выглядит не проявленной, стёртой. В этом есть нечто будоражащее. Таинственное.

Тоже достала пачку сигарет. Вытащила одну.

– Девочки, прикурить не будет? – обратилась к троице, сидевшей поблизости.

Те поёжились. Что, и для девушек-сестёр я объект презрения?

– Да ладно, бросьте! Я не болею сифилисом, меня просто изнасиловали. Это почти то же самое, что секс с мужем. Действие по принуждению и отсутствие удовольствия. Вы это вскоре узнаете.

Все три одновременно подпёрли шёки ладонями и уставились в стороны. Понятно, на контакт не идут.

– Пожалуйста, красавица, пожалуйста! – услышала сбоку.

Усатый парень, вполне уже мужчина, с лёгкой учтивой улыбкой подносил ко мне горящую зажигалку. Я ткнулась в биение пламени сигаретой, затянулась и чуть не закашлялась. Опыта маловато, да. Надо было потренироваться.

– Отдохнуть, развеяться? – разглядывал он моё лицо. – И правильно. Вечерами здесь скучно. Присоединишься к нашей компании?

На стульях в углу сидели ещё четверо. Глаза осоловевшие, у одного в руках бутылка. Взгляды недобрые, но заинтересованные. Должно быть, они считают меня теперь лёгкой добычей. Один раз поимели – должна давать всем.

– Вы знаете, я здесь в первый раз, – постаралась улыбнуться. – Ещё не осмотрелась. А ещё сейчас ко мне придёт мой парень. Я вот здесь посижу лучше, посмотрю, послушаю. А останется время – непременно с вами пообщаюсь.