Орбита жизни. Судьба и подвиг Юрия Гагарина

Альберт это увидел.

– Зачем даешь? Это русиш шпион! – И щелкнул предохранителем автомата.

Дверь захлопнулась.

«Зверь, истинный зверь!» – подумала Анна Тимофеевна, спускаясь с крыльца.

…Как-то ночью, когда Юра уже дремал, в землянку тихо вошли два человека в белых полушубках с тускло поблескивающими автоматами на груди. Автоматы были не такие, как у фашистов, а с круглыми дисками. Люди о чем-то шепотом поговорили с отцом и так же неслышно, как и вошли, исчезли.

Утром отец тихо и как бы между прочим спросил: видел ли Юрий что-нибудь ночью?

Юрий сознался, что видел.

– Наши были, разведчики. Были и сплыли. Как во сне. Ты смотри, об этом никому не говори. Понял?

Да, Юра понял! Понял, что ему, возможно, впервые доверена большая тайна. И от сознания этого было необыкновенно радостно. Он молчал, хотя так хотелось всем рассказать – особенно друзьям ребятишкам, – что это были наши, что Красная Армия совсем рядом!

И действительно, наутро стала отчетливо слышна близкая канонада. В тот день на запад все чаще строем шли наши самолеты, перерезая бомбовыми ударами коммуникации в тылу врага. Где-то рядом слышалась стрельба. Партизаны были в Карманове и в лесах за городом. Поэтому активные бои прошли километрах в шести от безлесного Клушина. Только недалеко от них, километрах в четырех, гитлеровцы заминировали домик в лесу. При наступлении там взорвалось несколько человек.

Вечером Альберт погрузил на приземистую грузовую машину лежавший у сарая тес, купленный Гагариными в самый канун войны, запер двери дома и сказал вместо прощания:

– Унзере хаузе – фу-фу!

Но облить дом бензином и поджечь он не успел. Подошли другие машины, и фашисты уехали.

Ночью вновь у дома остановилась серая тупорылая машина. Возле старой березы вражеские саперы сложили плоские мины, похожие на зеленые миски. В доме поставили телефон и ушли на дорогу. К Гагариным зашли соседи. Они были сильно встревожены.

– Как бы не стали жечь. Вон вокруг все полыхает… Давайте уж держаться вместе! Мы у вас пока посидим.

Заварили морковного чаю.

Бледные с мороза, в дом снова вошли саперы.

– Чаю!

Теперь они по-хозяйски осмотрели все углы. На кровати за занавеской увидели Алексея Ивановича. Он болел, давно уже не вставал и оброс черной бородой.

– Партизанен?!

– Что вы, что вы! Это хозяин!

Напились чаю, забрали телефон и опять ушли на дорогу. В 12 часов из-за плетня раздалось три одиночных выстрела.

– Сообщают своим, что кончили минировать. Значит, если снова сейчас не придут, – все. Пойди, Нюра, посмотри, что они там?

Анна Тимофеевна приоткрыла дверь на крыльцо и увидела, как на дороге зашуршала по насту, воровато скрываясь в ночи, машина…

В ту ночь так и не ложились спать. Лампы не зажигали. Сидели молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Часа в четыре отец слез с кровати, взял из сеней фанеру и крупными буквами велел написать: «Держите правее. На дороге мины».

Утром с этой дощечкой он вышел встречать наших. Юрий видел, как, остановившись у самого их дома, рослый полковник в каракулевой папахе крепко обнял и расцеловал отца.

А затем по дороге мимо их дома хлынул поток войск. Шли танки, каких Юрий еще никогда не видел, автомашины с затянутыми брезентом плоскими рамами, все их почему то называли «катюшами», колонны солдат…

* * *

После ухода гитлеровцев во всем Клушине осталась одна корова, один петух и пять кур. Петуха, как святыню, носили по всей деревне от избы и до избы. Однако куры все равно не неслись, видно, петуха сильно напугали военные действия…

Ни лошадей, ни машин, ни тракторов в селе теперь не было. Женщины пахали «на себе». И семена в поле, и товар в магазин, и солому, и бревна – все возили, впрягшись в телегу либо в сани.

И все же война схлынула со Смоленщины! Как трава зелеными стрелками пробивается из – под жухлой листвы, как деревце, разламывая асфальт, топорщится, раскрывая почки навстречу свету, так и жизнь на древней русской земле возрождалась, побеждала, брала свое. Люди вылезали из землянок. Резали автогеном сгоревшие танки. Убирали из лесов мины. Закапывали блиндажи. Рубили срубы. Посылали ребятишек в школы…

Юрий заметно вытянулся за два трудных года. Он повзрослел, недетская серьезность порою проглядывала во взгляде. Он даже немного научился читать и с большой охотой снова пошел в школу. А в школе жизнь была совсем не такая, как до войны. Теперь тут, в их классе, было всего две книжки, маленьких, но пухлых – «Устав гарнизонной службы» и «Боевой устав пехоты». Других учебных пособий пока не имелось. Считая, складывали не палочки, а пустые винтовочные гильзы, которых ребятишки по первому зову учительницы натащили видимо невидимо.

Любимой Юриной тетрадкой был блокнот, сшитый матерью из разрозненных листков и из обрезков обоев. Мать Юрия была для него живым воплощением бесконечной житейской мудрости, доброты, спокойствия, существом в высшей степени совершенным и трудолюбивым, поэтому все, что делала она для него, всегда приносило ему тайную радость, как и этот блокнот.

Два класса занимались в одной комнате. В первую смену – первый с третьим; во вторую – второй с четвертым. Нечем было писать, порою нечего было и поесть. Но все эти беды мало волновали ребятишек. Во всяком случае, учились они старательно.

…Алексея Ивановича призвали в армию и отправили в Гжатск, где он состоял в охране танкового полка. Но вскоре Гагарина положили в госпиталь: нежданно-негаданно у него обнаружили язву желудка. Поправившись, он так и остался работать в госпитале. Теперь они жили втроем: Юра, мать и Борис.

В это время в село вернулись ребята, которым удалось бежать из неволи. Они рассказывали, что Валентин и Зоя тоже спаслись и служат в Советской Армии. А вскоре в Клушино пришло письмо от Валентина. Он писал, что стал танкистом. А затем – маленький треугольничек от Зои. Она сообщала: «Сражаюсь в кавалерийских частях. С боями продвигаемся на запад».