Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо

И я даже не шучу, перемены действительно случились. Когда вместо Капкова был Сурков, была все-таки какая-то граница между тем, что настоящее, и тем, что «проект Кремля»; фестиваль «Территория» и единороссовский «Культурный альянс», как бы они ни переодевались в независимые одежды, все равно были чужими клубу «Солянка» и журналу «Афиша». Вот просто представьте – 2010 год, и на условном «Нон-фикшне» вы встречаете человека в оранжевых джинсах и очках без оправы. «Ты кто?» – «А я в «Единой России» культурой занимаюсь». Стало бы это началом прекрасной дружбы? Едва ли.

А сейчас границы нет. Прошлой весной на Чистопрудном бульваре был, помните, «Оккупай Абай» – какие-то люди собирались, разговаривали, выступали, ставили спектакли, читали лекции, время от времени их гоняла полиция. Прошло полгода, и на другом конце Бульварного кольца те же люди теми же словами – выступали, читали лекции, устраивали дискуссии, а полиция стояла у входов на бульвар и вежливо приветствовала всех участников мероприятия, которое теперь называлось не «Оккупай Абай», а «Бульвар читателей» – официальное мероприятие в рамках Дня города. Я сам там выступал и, кстати, там же познакомился с Сергеем Капковым – он ходил по бульвару хозяином и радовался, как все здорово получилось.

Ссылаться на обсуждения в социальных сетях – это еще более дурной тон, чем использовать в тексте слово «хипстер», но я не удержусь. На днях как раз одна знакомая в твиттере восторженно высказалась в том духе, что современные хипстеры есть прямые наследники советских шестидесятников. Я ответил ей, что она права, только ничего хорошего в этом нет. «Вы считаете, что хипстеры, в отличие от шестидесятников, конформисты?» – спросила она. Нет, разумеется, нет никакого «в отличие» – аудитория Капкова и аудитория Хрущева устроены примерно одинаково, и сказать, что кто-то из них меньший конформист, просто нельзя; обидно будет, если через пятьдесят лет о нашем времени будут вспоминать так же, как у нас принято о шестидесятниках – мол, был бунтарь Кирилл Серебренников и его бунтарский спектакль «Отморозки», нонконформист Бутман дудел в свой нонконформистский саксофон, а прораб духа Михаил Куснирович сажал свою прорабскую черешню в специально отведенных историей местах. Было бы действительно обидно, если бы информация о нашем времени дошла до потомков в таком виде, поэтому просто давайте где-нибудь запишем, вот я в этом тексте запишу – да, разумеется, аудитория Капкова – это такая же отвратительная комса, как и аудитория Хрущева пятьдесят лет назад. Люди, которые слушали своего Окуджаву в Политехническом (сейчас там Вера Полозкова обычно выступает), пока армия разгоняла демонстрацию в Новочеркасске, читали бунтаря Евтушенко («Наследники Сталина» – первая полоса «Правды», «Бабий Яр» – первая полоса «Литературной газеты»), пока армия разгоняла сталинистские демонстрации в Тбилиси и Грозном, ждали «возвращения к ленинским нормам» (это «модернизация», если в переводе на современный язык) – в общем, бунтовали так, как и не снилось современным хипстерам.

То есть не хипстерам, конечно, а аудитории Сергея Капкова, простите.

Поговори со мной о Скойбеде

Ульяна Скойбеда – странного вида женщина, брюнетка возрастом под сорок, но рассказывать об этом излишне, потому что Ульяну Скойбеду и без меня знают все блогеры и хипстеры. Все знают, что Ульяна Скойбеда – сорокинский персонаж, все знают, о чем она пишет сегодня и о чем писала вчера. Ульяна Скойбеда против Дины Рубиной. Ульяна Скойбеда против Владимира Познера. Ульяна Скойбеда против негров в русском футболе. Ульяна Скойбеда против Леонида Гозмана – это самое свежее и, видимо, самое знаменитое, потому что Ульяна Скойбеда не просто против Гозмана – она сожалеет, что нацисты не успели наделать абажуров из кожи предков российских либералов, «проблем было бы меньше».

И все, конечно, против Скойбеды. Борис Акунин считает, что «Комсомольская правда», в которой Скойбеда печатает свои человеконенавистнические речи, должна быть закрыта. Наталия Геворкян объявляет бойкот «Комсомольской правде» (видимо, до сих пор Наталия Геворкян начинала каждое утро со свежей «КП» и не исключала для себя возможности стать ее автором). Даже депутата Железняка возмущает написанное Скойбедой, хотя казалось бы. Скойбеда, Скойбеда, Скойбеда.

Мы с главным редактором «Комсомольской правды» Сунгоркиным друг друга не любим, но это не мешает мне признавать, что он – один из двух (второй – Габрелянов) самых выдающихся газетных менеджеров современной России. Почему-то принято считать, что «Комсомолка» времен ЦК ВЛКСМ – это было ого-го, и та газета, которая сегодня выходит под старым советским именем, позорит славные традиции. На самом деле это, конечно, не так; нет, и не может быть никаких славных традиций у комсомольского органа, в котором когда-то обозреватель Лосото и обозреватель Руденко учили наших с вами родителей коммунистической морали, доказывая, что джинсы – это плохо, а жить в бараке на БАМе – счастье. Это была газета, в которой печатали «Рагу из синей птицы» – вот какие у нее славные традиции. Если в чем-то и стоит упрекнуть Сунгоркина как основателя нынешней, совсем другой газеты, эдакого бумажного «Первого канала» – так это в том, что он, сам комсомольский ветеран, побоялся, не решился отказаться от позорного советского имени, продолжил им зачем-то пользоваться.

Но, наверное, и в этом смысле Сунгоркину виднее – он же, прежде всего, бизнесмен, и уверены ли вы, что свою Скойбеду он как-то рассматривает вне этого бизнеса? У Скойбеды – важная и экономически целесообразная миссия: благодаря Скойбеде «Комсомольскую правду» читают те, кто без Скойбеды никогда бы ее не взял в руки и не зашел бы на сайт. Ссылка на колонку про абажур из Гозмана расползлась по социальным сетям в минуты. «Ты видел?» – «Ты читал?» – «Вот сука»! – «Вот мразь!» – клик-клик-клик, счетчики «Медиалогии» беснуются, рекламные продажи растут.

Обычному читателю «Комсомольской правды», который покупает или выписывает бумажную газету ради садово-огородного календаря и анекдотов, нет до Скойбеды никакого дела. Выражения «гей-оргиевская ленточка» он просто не поймет, и даже эпическое расследование про расчленителя Кабанова прочитает просто как газетный ужастик, недоумевая, почему в этом ужастике нашлось место размышлениям о креативном классе и соли земли. Целевая аудитория Скойбеды – это именно вы, милые пользователи фейсбука, Скойбеда пишет для вас и только для вас.

Ну и для меня тоже, конечно. Даже пытаясь объяснить Скойбеду с позиций вульгарного социологизма, я понимаю, что этого объяснения недостаточно, и есть кое-что еще. Дело в том, что Скойбеда, конечно, оказалась возможна именно и только сейчас, в позднепутинские времена. Первично все-таки время, а не Скойбеда.

Я ведь, кстати, помню ее тринадцать лет назад, не лично, а как читатель – обычная журналистка, писала о подводниках «Курска», и если нам в Калининграде удавалось написать что-нибудь сенсационное со слов калининградских родственников погибших подводников, мы радовались – Скойбеду обошли. Редакция «Комсомольской правды» тогда уже очень заметно выращивала из Скойбеды золотое перо, первополосного автора. Просто по меркам 2000 года быть золотым пером значило – писать про «Курск», а сейчас – про абажур из Гозмана. Как раньше на проходных заводов писали – «Требуется»; вчера требовался токарь, а сегодня дворник. На проходной путинской пропаганды сегодня написано, что требуется образцово-показательный упырь.

Не знаю, кто это придумал – Сурков или кто-то еще. Власть уже который год выпускает вперед себя какое-то хулиганье. Ты против Путина? Ну, вот тебе Скойбеда, поспорь со Скойбедой. Или с Потупчик, или с депутатом Железняком, или с певицей Ваенгой, или с Маркиным. Как в сказке про Балду – подожди-ка моего меньшого брата. Бороться со Скойбедой – вы просто послушайте, как это звучит. Пародия. Потому что не со Скойбедой надо бороться. Скойбеды не существует.

Третья версия

Скорее всего, это касается только России, но касается основательно: у нас любое историческое (да, наверное, не только историческое, вообще любое) событие можно разделить на три составляющие, три версии.

Первая – это как все было на самом деле.

Вторая – это как все показали по телевизору и напечатали в газете, или через сколько-то лет описали в учебнике истории.

Но самая интересная часть – третья. Это прижившееся неофициальное объяснение, неофициальная версия, одинаково не имеющая отношения ни к тому, что показали по телевизору, ни к тому, что было на самом деле. То, о чем говорят за столом в своей семье или в компании. На стадии зарождения – со ссылкой на информированного знакомого, потом – уже без ссылок, как само собой разумеющееся.

Ну, например – взрывы домов в Москве в 1999-м году. Что показывали по телевизору – понятно. Мировой терроризм, ваххабиты и все такое прочее. Как было на самом деле – мы не знаем. Зато знаем третью составляющую, ту самую неофициальную версию, воспетую книгой «Господин Гексоген», фильмом «Недоверие» и передачей «Независимое расследование» на «старом» НТВ. Никто не знает, что там было на самом деле, но все или почти все в курсе «третьей версии» и имеют ее в виду даже в том случае, если гневно отвергают без обсуждения. Даже если никто никогда не докажет, что к взрывам домов был причастен тогдашний Кремль или спецслужбы, все равно в любом исследовании на эту тему будет написано, что вот, была такая версия, ходили слухи.

Или более академический пример – нападение СССР на Финляндию в 1939-м году, про которое сегодня мы вряд ли чего-то не знаем и составляющую «на самом деле» описать более-менее можем: был советско-германский пакт, делили Европу, устроили провокацию на границе, сформировали куусиненовское правительство, и, будь финны чуть менее стойкими, была бы к трем прибалтийским республикам еще одна, «народ так решил». Вторая, то есть медийная, составляющая в этом случае примерно совпадает с «на самом деле» – ну да, напали, ну да, хотели аннексировать, да не вышло. И третья составляющая – кухонная, застольная: конечно, напали, но как же было иначе, граница же рядом с Ленинградом проходила, а в такое суровое время это было недопустимо, вот и пришлось передвинуть границу таким грубым способом. Эту версию, кстати, недавно на встрече с историками сам Путин пересказывал (зачем для корректировки границы понадобилось создавать рабоче-крестьянское правительство Финляндии, не уточнил).

«Третья версия» – это не конспирология (конспирология маргинальна), это почти мейнстрим. В 1916-17-х годах «третья версия» об отношениях императрицы с германским генштабом была чуть ли не самым мощным внутриполитическим фактором, хоть о нем и не писали в газетах, да и не была Александра Федоровна шпионкой. В наше время «третью версию», если дело не касается интересов нынешнего Кремля, даже показывают по телевизору наравне со второй. Вот про 11 сентября много неясного, и даже про войну нашу Великую отечественную, и про 1993 год, и про 1991-й. В учебниках пишут, что ГКЧП пытался свергнуть Горбачева, сам Горбачев много раз хвастался, как обозвал путчистов мудаками, когда они пришли, чтобы запереть его на даче. Но в любом разговоре на тему тех событий обязательно кто-нибудь скажет, что, конечно, на самом-то деле Горбачев был в курсе планов заговорщиков и сам ими руководил – это уже не маргинальная конспирологическая версия, а устоявшееся неофициальное объяснение всех нестыковок, которые до сих пор, спустя более чем двадцать лет, остаются нестыковками.

«Третья версия» есть и у событий на Болотной площади (загадочная история Константина Лебедева останется загадочной, видимо, навсегда), и у дела Навального (даже Маркин не спорит с тем, что преследование по делу «Кировлеса» началось потому, что Навальный занялся политикой, а это же чистая «третья версия» – официально дело сугубо экономическое, а что там все на самом деле, точно никто не знает), и у сочинской Олимпиады, и у личной жизни Путина, и вообще у всего, что только происходит вокруг нас. «Третья версия» может дестабилизировать, может стабилизировать – в любом случае она, именно она управляет общественным мнением, а то и самой ситуацией. И русским Геббельсом, гением пропаганды, станет не тот, кто изобретет самую убедительную листовку, а тот, кто научится управлять «третьими версиями», потому что информационный мейнстрим в России – это не то, что говорит программа «Время», а то, на чем сходятся мужики за гаражами, или что приносит с утра в класс школьный всезнайка, подслушавший накануне дома разговор родителей.

Неуловимый Помазун

В принципе, о Сергее Помазуне можно было бы написать такой напрашивающийся спекулятивный текст – о том, что этот человек, если отталкиваться от того, что мы о нем знаем, являет собой даже не типичного, а почти идеального россиянина. Сидел – значит, вынес из тюремного опыта понятную систему ценностей, ту, которую нам ставят в пример колумнисты портала «Православие и мир», то есть отвечает за слова и все такое прочее. Слушает наверняка радио «Шансон», любит оружие и хорошие автомобили, и в его «бэхе» наверняка на торпеде икона, а на антенне – георгиевская ленточка. Пишут, что он не пьет и не курит – значит, ЗОЖ для него не пустые три буквы, и знаменитому Мише Маваши было бы о чем с ним поговорить. В этом воображаемом спекулятивном тексте можно было бы нафантазировать, как в дни важных спортивных соревнований Сергей Помазун высовывал из «бэхиного» окна российский флаг, гудел, кричал – «Вперед, Россия!»; понятно, что это не более чем фантазия, но ведь высовывал же и кричал, скорее всего. А за кого он голосовал на выборах? А какие передачи по телевизору смотрел? Ошибиться трудно, и если меня читает какой-нибудь начинающий автор какого-нибудь демократического СМИ, я с удовольствием дарю ему этот сюжет и даже заголовок – «Социально близкий», известное и прославленное Солженицыным словосочетание, каким в гулаговские времена было принято называть уголовников в сравнении с политическими.

Сам я такого текста написать, однако, не решусь; именно потому, что он на мой вкус слишком спекулятивен. Таких текстов, только с обратным знаком, было много в январе после поимки повара Кабанова, который расчленил жену – Кабанов был известный «креакл», ходил на белоленточные митинги, и о нем многие писали как раз что-то похожее – мол, мы-то народ, соль земли, а вы кто, расчленители? Такого рода спекуляции кажутся мне неприличными, поэтому о социально близком Помазуне я ничего писать не стану.

Но все-таки обратите внимание. В нескольких часах езды от Москвы бегает до сих пор не пойманный вооруженный безумный подонок, накануне просто так убивший несколько мирных, ни в чем не виноватых граждан. Даже по меркам неспокойной России это – экстраординарное чрезвычайное происшествие. По всем возможным меркам и логикам у общества, хоть и временно, появился бесспорный враг номер один, персона, представляющая угрозу огромному количеству людей и, в какой-то мере, всей стране. Эту угрозу не сможет оспаривать никто, каких бы политических взглядов и жизненных ценностей он бы ни придерживался.

Но вот как-то нет настроения угрозы или чрезвычайной ситуации в речах и новостях. Даже чтобы удостовериться, что Помазуна зовут Сергей (в моем детстве у меня в родном городе был знаменит местный футбольный вратарь Александр Помазун, и сейчас, когда я это пишу, все время порываюсь по привычке обозвать белгородского Помазуна Александром), мне пришлось потратить время, осматривая основные новостные сайты – в главных новостях у них Кудрин, Евкуров и прочие достойные люди, а Помазун где-то сбоку, хрен найдешь. В соцсетях вяло спорят о гражданском оружии. Ну, вот как бы и все.

И об этом можно было бы написать еще один спекулятивный текст – о том, что если бы Помазун спел в храме или подрался бы с омоновцем на Болотной, тогда бы о нем говорил и Маркин, и Песков, и программа «Время», и деятели искусства. Стандарт современного российского «паблик энеми» выработан – он украл лес, он встречался с грузинами, он иностранный агент, его обличали бы официальные лица, защищали бы оппозиционеры в блогах и игнорировали бы простые граждане, за исключением, может быть, таксистов, которым всегда до всего есть дело. Но Помазун всего лишь вооруженный безумный убийца, как в Голливуде. И поэтому про него вообще никому не интересно, у нас другие привычки.

И я мог бы написать о нем примерно такой спекулятивный текст, но, кажется, я его уже написал.

Кого еще порубит Ургант

Иван Ургант порубил зелень как красный комиссар жителей украинской деревни. Черт его дернул за язык обозначить географическую принадлежность деревни – украинский МИД делает заявление, украинские политики тоже что-то говорят, да и не только политики – я читал интервью украинской певицы Ани Лорак, у которой тоже есть какая-то позиция по поводу украинофобской шутки Урганта.

Не сказал бы Ургант, что деревня украинская, ничего бы этого, конечно, не было, но дело совсем не в том, что русские, в отличие от украинцев, чужды этого странного поклонения нерелигиозным святыням. Нет, просто у нас немного другая иерархия святынь. Деревня никого бы не смутила, а попробовал бы Ургант сказать что-нибудь о Великой отечественной войне или о ветеранах, и вот тогда бы мы узнали, что такое – настоящее общественное порицание, и кто бы поручился за то, чтобы Урганта не уволили бы с Первого канала за такие шуточки.

Герман Садулаев заметил когда-то, что практически всем «древним чеченским традициям», культивируемым сегодня властями Чечни, на самом деле не больше пяти лет. Все, что рекламируется сегодня как возвращение к истокам, на самом деле придумано нашими современниками для решения вполне утилитарных текущих политических задач. Принцип Садулаева вообще-то легко применить и ко всей России, не только к Чечне. То, что считается сегодня духовными скрепами, исторической памятью, национальными святынями, в действительности имеет все необходимые черты политтехнологического новодела. И главный новодел – это, конечно, культ 9-го мая и Великой Отечественной войны.

Это совсем не тот культ, который возник при Брежневе. Фильм «Белорусский вокзал» или, скажем, песня «Мой милый, если б не было войны», а тем более книги Василя Быкова или Виктора Астафьева были бы восприняты сегодня российским обществом как непозволительная вольность в трактовке истории. Российской традиции отмечания победных годовщин сейчас не больше десяти лет. Датой рождения нового культа стоит, очевидно, считать 2005-й год, когда накануне 60-летия Победы журналисты РИА «Новости» придумали георгиевскую ленточку как материальный знак новой-старой духовной скрепы. К ленточке быстро добавилось все остальное – эстрадные звезды в старой военной форме, исполняющие фронтовые песни, надписи «Спасибо деду за победу» на автомобилях, возрождение ветеранских организаций, слово которых в какой-то момент приравнялось к закону (вспомним потешный по нашим временам скандал с «Антисоветской» шашлычной), и, наконец, абсолютная, какой никогда у нас не было, нетерпимость к любым непочтительным высказываниям о Победе и о том, что ей предшествовало.

Это именно новый, совсем не советский культ, корни которого не в середине сороковых, а в середине нулевых. Поиски исторических доказательств своей легитимности – любимое занятие любой власти во все времена, даже большевики в это играли, а теперь играет нынешний Кремль. Быть наследниками дедушки Ельцина скучно и неинтересно, быть наследниками великой Победы гораздо круче, и это настолько очевидно, что даже говорить об этом неловко.

Но, жестко привязывая себя к истории и «духовным скрепам», власть, которая в любом случае не будет вечной, программирует уже будущие отношения общества с историей. Простившись с Путиным (а это рано или поздно все равно произойдет), Россия будет вынуждена проститься и с георгиевской ленточкой, и со «спасибо деду», и с военными песнями, и со старыми гимнастерками. Играя в историческую легитимность, нынешний Кремль гарантирует нам будущую ревизию всех святынь и святынек, кажущихся бесспорными сегодня. И вообще-то уже сейчас можно готовиться к тому, что через сколько-нибудь лет, достаточно скоро, нарезая очередной пучок зелени, Ургант пошутит уже про фашистов и Сталинград, и будет абсолютно в своем праве.

Плохое настроение

Пытаюсь представить себе сцену секса Навального с Акуниным; получается не очень, но все равно не перестаю об этом думать. Вот Навальный, вот Акунин – если бы Монро согласился, была бы такая картинка. Блогеры писали бы: «Хочу это развидеть».