Закон подлецов

Оперативники были весьма «любезны», сами запихали в микроавтобус многочисленные сумки, помогли Василисе подняться на ступеньку. На первом же допросе рассказали ей про ее, наркокурьера, незавидное положение, объяснив, что любое запирательство грозит ей пятнадцатью годами тюрьмы, это в лучшем случае, и советовали подумать – все-то они знали – о сыне, братишках и сестренках. А она о них только и думала.

– Рассказала я им все, что знала, – говорила Василиса Саше поздней ночью в душной камере ИВС. – Да что я, собственно, знала? Ну рынки и магазины, куда сумки возила, имена, да и то без фамилий, тех, кто товар принимал.

– А ты что, даже не подозревала, что наркотик везла? – простодушно спросила Саша.

– Да я сроду в тот портфель не заглядывала. Меньше знаешь – крепче спишь. И потом, я думаю, наркоту эту мне подбросили. Ну не такой он дурак, наш Артур Саркисович, чтобы вот так открыто «кокс» переправлять. Но кому докажешь? На адвоката у меня денег нет, а защитник по назначению не особо старается. Он со мной-то всего пару раз и встречался и в суде молчит как рыба.

– А что же твои начальники, не могут тебе нормального адвоката нанять? – возмутилась Саша.

– Э, куда хватила! Да их и след давно простыл. Когда менты приехали, там от нашего «Элеганта» даже вывески не осталось. Тоже, кстати, на меня повесили, мол, я их предупредила. А как я их из тюрьмы предупредить могла? Но меня и слушать никто не хочет. Эх, чую, накрутят мне на полную катушку, – горестно вздохнула Василиса.

…На следующий день Александра узнала, что ее переводят в следственный изолятор Макарьевска, того самого заштатного подмосковного городка, за который, как говаривали встарь, можно было только «загнать» и куда «Макар телят не гонял».

Глава четвертая

…Это каменное здание было построено в Макарьевске еще в середине девятнадцатого века. Размещались здесь казначейство и управа, верхний этаж занимало полицейское управление. А в самом нижнем пять комнат оборудовали под тюремные камеры – городским преступникам, по тем временам, пяти камер вполне хватало. В суровом сорок первом фашисты, захватившие город, разместили здесь свою управу, однако ненадолго, вышибла их Красная армия. И уже в сорок втором нарком НКВД СССР Лаврентий Берия своим приказом повелел создать в крепком трехэтажном каменном здании тюрьму.

За полтораста лет здание внутри обветшало изрядно, но пенитенциарная система в России всегда влачила нищенское существование. Во времена единого и нерушимого Союза умудрялись кормить заключенных на тридцать копеек в сутки, что уж тут говорить о ремонте тюрем… Полы и перекрытия давно прогнили, огромадные крысы, как говорится, пешком ходили не только по вечно сырому подвалу, но и по первому этажу. Когда Саша их увидела, она чуть сознания не лишилась, так боялась этих мерзких тварей. Увидев, как побледнела новая подруга, Василиса шепнула ей на ухо: «Не дрейфь, не такого еще здесь увидишь». Что и говорить – «обнадежила».

Привезли их сюда в одном автозаке. Когда Василиса узнала, в какое СИЗО отправляют Лисину, то обрадовалась так непосредственно, как ребенок.

– Ну, надо же! – восклицала она в таком восторге, будто нежданный щедрый подарок получила. – Я же тоже там «загораю». Приедем, поговорю с кем надо, чтобы тебя в мою «хату» определили. Мое слово не последнее. Будешь за мной как за каменной стеной. Я свою «хату» во как держу, – и Василиса сжала кулак. – В обиду тебя не дам, никто даже посмотреть косо не посмеет.

«Надо же, как приспосабливается человек к любым условиям, даже к таким невыносимым, как тюрьма, – подумалось Саше. – Вот они с Василисой знакомы меньше трех дней, а та уже счастлива, что они окажутся в одной, подумать только(!), камере. Да и сама Саша, признаться, тоже рада, что рядом будет хоть один знакомый человек, если вообще можно чему-то радоваться в ее обстоятельствах».

– Руки за спину, построиться в очередь! – скомандовал зычный голос.

Все вновь прибывшие построились в коридоре, заходили в какую-то дверь, выходили, видимо, из другого выхода, в коридор больше никто не возвращался. Подошла Сашина очередь. Маленькая мрачная комната была пустой, в стене – квадратное окно с широкой доской, как окно раздачи. Из смежного помещения раздался голос: «Руку на подставку и кулаком поработай». Саша подошла, заглянула в окно, увидела за стенкой медсестру в белом халате. Та готовила шприц. Протянула руку, сестра сноровисто взяла кровь из вены. Охранница вывела ее в другое помещение, где Саше всучили картонку с многозначным номером, ее надо было держать в руках, чтобы видно было в объектив, сфотографировали в анфас и профиль. Потом взяли отпечатки пальцев. Никаких компьютеров, как при сдаче отпечатков на биометрический загранпаспорт, здесь и в помине не было. Пальцы густо замазали черной мастикой, откатали на бумаге, потом всучили грязную, всю в разводах от чернил, тряпку, осклизлый продолговатый кусочек хозяйственного мыла. Содрогаясь от омерзения, она вымыла руки над проржавевшей раковиной.

Следующий кабинет – психолог. Записали ее анкетные данные, вручили распечатанный на нескольких страницах «психологический тест». И только после всех этих «оформлений» отправили наконец в камеру.

Переступив порог, Саша огляделась, в надежде увидеть Василису, но той здесь не оказалось.

– Кто будешь? – спокойно, пожалуй, даже доброжелательно спросила, подойдя к ней, средних лет женщина, одетая в добротный спортивный костюм.

Еще в изоляторе временного содержания Дунаева начала наставлять Сашу, как входить в «хату», как здороваться, вести себя. Но потом махнула рукой: «А, ладно, ты девка умная, на месте разберешься, все равно рядом будем, чего тебе мозги забивать». Вспомнив наставления, Саша поздоровалась, назвала себя.

– А я – Алла, – представилась в свою очередь женщина. – Держу эту «хату», ну в общем – смотрящая. – Проходи вон туда, – и она кивнула на свободную двухярусную кровать. – Твоя шконка транзитная, – и, увидев Сашино недоумение, пояснила: – Здесь в женских камерах по три двухярусные шконки, для тех, кто постоянно в этой «хате». А есть те, кто здесь временно, транзитники, ну, это которые на ночь или на пару дней. Их потом либо в другую камеру переводят, либо вообще в другое СИЗО.

– А почему меня сюда транзитом? – машинально поинтересовалась Саша.

– Кто ж тебе, девонька, скажет? – усмехнулась Алла. – Да ты не парься, нечего заранее голову ломать, отдохни лучше, чайку вот сейчас попьем, с дороги-то оголодала…

И чай у нее был отменный, и конфеты, и сигареты Алла курила дорогие, ароматизированные. Но в тот вечер, ее первый вечер в следственном изоляторе, Саша еще не могла по достоинству оценить всего этого великолепия и восприняла как должное и ароматный чай, и шоколадные конфеты, и баранки-прянички.

За чаем они разговорились. Саша поведала свою невеселую историю.

– Сто пятьдесят девятая почти всегда – заказуха, – произнесла Алла то, что уже услышала Саша от Василисы несколько дней назад. – А судя по твоему рассказу, так и сомневаться не в чем. Да на тебя достаточно только глянуть, чтобы понять: самое большое преступление в твоей жизни – это в три годика взятая дома без спросу конфетку. Кто-то на тебя зуб имеет. Думай. Я вот, например, додумалась, хотя мне проку от этого немного.

Алла легко поднялась из-за стола, прошлась из одного угла камеры в другой, снова присела: – Вот ты сейчас на меня смотрела и думала: чего это она ходит? А я не хожу, я сижу. Потому что мы – ни в чем не виновные, но – в тюрьме.

***

…Когда у Бориса Зверева родилась дочка, он решил назвать ее Аллой, чтобы, значит, полной тезкой была знаменитой певице. Как ухмылку судьбы, не иначе, можно воспринимать то, что природа начисто лишила Аллу Борисовну Звереву не только голоса, но и музыкального слуха, щедро одарив девочку, видимо, в знак компенсации, другими способностями, в частности математическими. Окончив школу с золотой медалью, а потом и МГУ с красным дипломом, Алла особого применения своим способностям найти так и не сумела и работала в обычной муниципальной школе «математичкой». Родители ушли из жизни в один год, оставив дочери в наследство кооперативную «трешку» в пятиэтажном доме без лифта на Преображенке и, к ее вящему удивлению, довольно кругленькую сумму денег.

Как-то, недалеко от школы, где она работала, Зверева увидела враз появившийся, обнесенный забором котлован и огромный рекламный щит, оповещающий, что всяк желающий может через два года стать обладателем роскошной квартиры в строящемся здесь элитном доме. По указанному тут же телефону Алла Борисовна позвонила, скорее из любопытства, нежели с какой-либо конкретной целью. Выяснилось, что для первого взноса денег, оставленных ей родителями, хватает, даже с избытком. «А почему бы не пожить по-человечески? – подумалось Алле. – Сколько ей еще таскаться пешком на пятый этаж по этим навечно пропахшим кошачьей мочой лестницам. А «трешку» можно будет потом продать и этими деньгами погасить остальную сумму, чтобы не брать в банке кабальную ипотеку. Она быстренько все посчитала, побывала в строительной компании и, все там как следует выяснив, убедилась в том, что план ее вполне даже реален и осуществим.

Когда Алла Борисовна пришла получать ключи от новой квартиры, в офисе застройщика ей предложили… квартиру продать, а цену назвали такую, что дух захватывало. «И покупатель уже есть», – тоном искусительницы проворковала женщина, обвешанная бриллиантами, как новогодняя елка игрушками. Рядом с ней и впрямь топтался коренастый, заросший черной щетиной мужчина – таких теперь на московских рынках было полным-полно.

– А мы новый дом начинаем строить. Вам же есть где жить, вот в новую квартиру и вложитесь, дело-то прибыльное, – посоветовала ей «бриллиантовая».

Дело действительно оказалось прибыльным. Тем более что Алла могла теперь себе позволить «на стадии котлована» купить в строящемся доме уже не одну, а две квартиры. В меньшую, двухкомнатную, через три года въехала сама, большую снова продала и снова вложила деньги в строительство.

Новому делу Алла Зверева отдалась истово. Прежде всего посоветовалась с опытным юристом и выяснила, что ничего противозаконного в ее деятельности нет. Только после этого оставила работу в опостылевшей школе. Вскоре она стала своей во всех крупных жилищных строительных компаниях; не заглядывая в компьютер, могла по памяти назвать все жилые новостройки Москвы, толково рассказать о планировке квартир, стала разбираться в качестве стройматериалов, жилищном и ландшафтном дизайне.

Так продолжалось больше десяти лет, до тех пор, пока не состоялся тот памятный для Зверевой разговор с одной из покупательниц. По ее просьбе встретились они в кафе. После первых фраз о несносных капризах погоды покупательница сразу перешла к делу.

– Поскольку я теперь ваша постоянная покупательница, не могу ли я рассчитывать на какую-нибудь скидку?

– Вот как? – удивилась Алла Борисовна. – Я вас вижу впервые…

– Две предыдущие квартиры, – и та назвала адреса, – оформляли мои родственники, но деньги платила я. А вот теперь решила с вами познакомиться. Может, мы и полезными сможем быть друг другу.

– Эта вряд ли, – сказала как отрезала Зверева, назойливость и вместе с тем наглая напористость собеседницы была ей не по душе. – Что же касается скидки, можем обсудить.

– Ну что ж, как угодно, – недовольно поджала губы покупательница. – А скидку я хочу, ну скажем, пятьдесят процентов.

– Вот так, ни больше, ни меньше, сразу пятьдесят процентов? – иронично переспросила Алла.

– Ну отчего же? – невозмутимо откликнулась покупательница. – Меньше – никак, а больше – пожалуйста.

– Мы зря теряем время, – холодно ответила Зверева.

– Как знать, как знать, только учтите, уважаемая Алла Борисовна, если мы не найдем с вами общего языка, то я сообщу о вашей деятельности куда следует.

Не отвечая, Алла поднялась из-за стола, разыскала официантку, заплатила за свой кофе и направилась к выходу.

– Алла Борисовна, мой телефон у вас есть. Жду звоночка, но не позже чем через три дня, – услышала она вслед.

Ее арестовали через три месяца, когда о идиотской, так ей казалось, выходке шантажистки она и думать перестала.

– Так что же они вам предъявляют? – удивилась Саша. – Вы же сами говорите, что все свои действия с юристами согласовывали и ничего противозаконного в них нет.

– Предъявляют мне ту же статью, что и тебе, то бишь, 159-ю, мошенничество, причем «вешают» на меня свою любимую четвертую часть – преступление в группе. Говорят, быть такого не может, чтобы ты свои аферы в одиночку проделывала. Была группа, и мы это докажем.

– А почему вы говорите, что четвертая часть у них любимая?

– Так за нее срок больше, – ответила Алла.