Королевская гора и восемь рассказов

2

Заводской самодеятельный театр располагался в старой немецкой кирхе. Было поделено здесь время между спортивной секцией и актерскими репетициями. Если же был спектакль, то приходилось притаскивать стулья из соседнего здания, где была столовая. Заправлял всем здесь режиссер – очкастый низенький человек, обладатель оглушительного баса Мирский. Кричал он на всех подряд. Всё его не устраивало. Но Аврутина он встретил ласково. Сказал, что позарез нужны опытные актёры. Наверняка Эвелина порассказала о нём, вернее пересказала рассказанные им истории. Приходилось держать марку.

Мирский хотел сделать необычный театр. Монтировали сцену посредине зала. Там где была волейбольная площадка. Снимали сетку. Спортсмены кричали на Мирского, тот на спортсменов. Побеждал обычно Мирский. Аврутин вспомнил, что видел подобную сцену в центре зала в театре, который одно время давал спектакли в Эрмитаже. Как там объясняли – это давало больший эффект присутствия для зрителей, и сами зрители тоже становились фоном. Оказалось, что Мирский знал режиссёра этого театра. Обрадовался: вы там играли? Скажите – ведь это был прорыв, Энея – необыкновенная была. Да, соглашался Аврутин, это незабываемое. У нас будет ещё сильнее, уверял Мирский. Мы не остановимся на этой кирхе, мы выйдем на площади, вы видели большой заводской док, там, на широкой стапель-палубе, в то время, когда док пустует, можно развернуть театральное действие, по вертикальным трапам на док будут взбираться пруссы, клетки на палубе дока – это будут их родовые стоянки, крестоносцы засядут в пульту, зрители с башен дока будут видеть всю картину, это даст потрясающий эффект, я говорил с докмейстером, этот молодой человек тоже загорелся моей идеей. Вместо священного дуба – будет доковый кран. Это уже его идея! Там на широком пространстве нужны звонкие молодые голоса. И вы для нас просто находка! Потом Мирский выбежал на сцену, стал что-то говорить каждому, все суетились и старались понять, что же он от них хочет.

На сцене, а вернее, в центре зала, на месте волейбольной площадки были поставлены столы так, чтобы они образовывали крест. За столами шла трапеза рыцарей тевтонского ордена. Все они были облачены в белые плащи с черным крестом на спине. Черным, поясняла Эвелина, мы сначала заказали темно-красные кресты, но оказалось это кресты тамплиеров, пришлось перешивать, понимаешь, для рыцарей очень было важно отличаться друг от друга, они постоянно соперничали тамплиеры и крестоносцы, поясняла Эвелина. Аврутин кивал, но не вникал в ее пояснения, его увлекло действие, происходящее за столами. Рыцари, выходцы из разных стран яростно спорили. Тот, что прибыл на эту трапезу, вернее на тайный сход, из Франции настаивал на немедленном выступлении в поход на Палестину. Братья во Христе! – восклицал рыцарь, в котором, к своему изумлению, Аврутин узнал Редню. Облаченный в плащ, тот возвышался надо всеми и голос у него был зычный. Братья во Христе! Доколе можно терпеть издевательства турок, мы молча взираем на то, как уничтожают наших паломников и оскверняют святыни Иерусалима, мы забыли заветы и цели наши! Его пытались успокоить: Не горячись, брат Теодор, вспомни все наши крестовые походы. Было время, когда рыцари не враждовали друг с другом, было время, когда все христиане двинулись на освобождение Гроба Господня, и все равно даже тогда дело заканчивалось большой кровью, мы теряли лучших наших братьев, не говоря уже о толпах крестьян бедняков, которые шли на явную гибель во славу Господа нашего Иисуса Христа. Но Теодор-Редня не успокаивался, его герой ведь сам участвовал в последнем походе. Под сводами кирхи его голос звучал так, словно был усилен микрофоном. Мы бы освободили Иерусалим, даже египтяне искали с нами мира! При этих словах голова его дергалась и он моргал, получалось естественно, вроде бы выражал свой гнев. Контузия сказывалась. Он повышал голос: будь прокляты тамплиеры, учинившие кровавые схватки на улицах Аккры. Никакого союза не может быть с ними. Из-за них мы лишились всех наших владений в Святой земле! И сейчас именно наш орден должен возглавить поход. Со всех концов света тянутся к нам и в нас видят избавителей и христовых заступников! Тут заговорили все разом и вдруг мгновенно смолкли. На сцене появился верховный магистр Тевтонского ордена. Это был Герман фон Зальца, которого изображал инженер из отдела новой техники. Аврутин сталкивался с ним на работе, когда пытался доказать необходимость внедрения своего предложения по кантователю, но инженер был неколебим в своем неверии. Говорил писклявым голосом Аврутину, что тот может многих подвести, восклицал: остановись, одумайся! Вот и здесь на сцене, он столь же тонким голоском воскликнул: остановись брат Теодор, взгляни окрест себя, много ли у нас рыцарей, способных на дальние походы. Нам нужна своя земля, где могли бы мы собрать наших братьев. Не только в Иерусалиме засели язычники. Они рядом, есть такой край – Пруссия, дикие племена, отвергающие мирных паломников, убившие святого Адальберта. Их повелел Папа Римский обратить в истинную веру…

Стоп, стоп, стоп! – закричал Мирский, – поймите суть, вы же верховный магистр, вы же властитель, а в ваших словах звучат жалкие нотки, вы уговариваете, жалко пищите, а должны приказывать, у вас есть все основания для того, чтобы повелевать. Я же объяснял вам, кто такой был верховный магистр, а по- немецки Гохмейстер, фон Зальца. Это был хитрый и властолюбивый рыцарь. Здесь решается будущая судьба нашего края, это малый капитул. У фон Зальца есть веские основания для начала похода на Пруссию. Его поддерживают враждующие между собой Папа Римский и император Фридрих Барбаросса. Польский князь Конрад Мазовецкий призвал рыцарей избавить поляков от набегов язычников, он уступает ордену мемельскую землю. Это все понимают, кроме вас, играющего эту роль, давайте сначала.

Аврутин внимательно следил за действием, он понимал, что недовольство Мирского имеет основания, будь он, Аврутин, режиссером, он бы такого артиста, как этот инженер, и близко бы к сцене не подпустил. Но вот настала очередь и Аврутина, весь он был напряжен, словно сжатая пружина. И никак не мог расслабиться. Хорошо, что очередь до его героя в этот день не дошла.

Аврутин должен был играть потомка Барбароссы – чешского короля Оттокара, основавшего Кёнигсберг, а Эвелина по роли была его возлюбленной, прусской жрицей. Сцену повторяли несколько раз, но так и не получили одобрения Мирского. Мирский, по рассказам Эвелины, и раньше был недоволен первым актом пьесы. Ни один из самодеятельных актеров и близко не подошел к тому замыслу, который хотел воплотить на сцене режиссер. И тут появился Аврутин, из слов которого, Мирский сделал вывод, что театру повезло. Уверенный в способностях новичка Мирский дал ему одну из главных ролей в своей пьесе. Условие одно, сказал тоном приказа, вам придется отрастить бороду, никогда ни один парик не даст такого эффекта, как данные вам от природы рыжие волосы, у вас будет рыжая борода, такая же, как у главного героя, ведь он потомок Барбароссы. А все Барбароссы были рыжебородыми.

Пьеса называлась «Королевская гора». Именно так и переводится название прежнего города – Кёнигсберг. Но это не только потому, объяснил Мирский, что хотим напомнить о старом имени. Это ведь символично. Жизнь – равнина со своими рытвинами и ямами, надо все пройти и одолеть каждому свою гору. И если гора значимая, она становится Королевской.

Неделя прошла в ожидании новой репетиции. Мирский дал рукописные страницы, где были записаны слова чешского короля. Аврутин хотел прочесть всю пьесу, чтобы знать, о чем говорят другие персонажи, но оказалось, что всей пьесы, записанной в общую тетрадь, нет, каждому даны листки только со словами его героя. Аврутин выучил роль наизусть, к счастью, слов, было у короля не так уж много. Но в следующую встречу репетиции как таковой не было. Зал успели занять волейболисты. Расходились неохотно. Аврутин в дверях оказался рядом с Эвелиной, они встретились взглядами. Стало понятно, что и она не хочет расставаться. Они сели в один и тот же автобус. Эвелина жила в рабочем поселке на окраине города. Здесь сохранились двухэтажные немецкие дома, возле каждого дома был свой сад. Около дома Эвелины росли раскидистые яблони. Был сентябрь, и ветви деревьев склонялись к земле под тяжестью плодов. Эвелина усадила Аврутина на скамейку под яблоней и пошла, как она сказала, на разведку. Пришла улыбающаяся и радостная. Дома никого не было. Отец ещё не приехал из командировки, а мать ушла на ночную смену. Квартира была однокомнатная. Но после общежития показалась Аврутину просторной. Делали ее просторной еще и высокие потолки, дом был старый, немецкий. Кафельная печка отражала мягкий свет лампы. Царила здесь идеальная чистота, на подоконнике расположились горшки с диковинными ярко красными цветами. В вазе на столе лежали яблоки с красным отливом. На торшере был красный абажур. Всё это сливалось в представление об отдельном ухоженном рае. Аврутин не мог даже помыслить о таком благостном житье. Любил ли он Эвелину? И что такое любовь? Определить точно он не мог. Не было у него ещё любовного опыта. А те рассказы, которых он в избытке наслушался и в техникуме и в бригаде сварщиков, давали совсем другое представление, нежели то, что проповедовалось почти во всех пьесах, которые ему удалось или прочесть или посмотреть. Вот и теперь, в пьесе Мирского король Оттокар, лишь однажды увидев прусскую красавицу, так полюбил её, что готов был немедленно начать крестовый поход и даже отказаться от своего королевства. А от чего мог отказаться он, Аврутин, ради Эвелины, чем пожертвовать? Ничего у него не было за душой. И даже, если роль в пьесе Мирского удастся, мало кому это станет известно. Фактически в этом заводском театре играли скорее для себя, нежели для зрителей.

Эвелина принесла на подносе бутерброды и красивый заварочный чайник, поставила на стол блюдце с медом. Они сидели рядом, почти соприкасаясь плечами. Аврутин краснел, даже заикался. И не рассказывал историй о своих творческих взлётах. Хотелось просто молча сидеть рядом. Эвелина пыталась расшевелить его, но он не отвечал на ее порывы. Один раз только поцеловал робко в щёку, даже не поцеловал, а просто коснулся губами.

Когда прощались, долго стояли, взявшись за руки в полутемном коридоре. Уходить Аврутин не хотел, но Эвелина начала торопить, говорила, что не успеет на последний автобус, ведь завтра рано вставать на работу, надо успеть выспаться. На прощание она передала ему пакет с бумагами. Сказала, чтобы сыграть короля, надо знать его историю. Смотри там, в общежитии, не показывай, предупредила Эвелина. В пакете оказалась сделанная на ротапринте копия дореволюционной книги по истории Пруссии. В общежитие он добрался пешком только в полночь, но спать не хотелось, нашел в коридоре уголок, где стоял потрепанный диван и была лампочка, укрепленная над диваном. Стал читать, нашел страницы, где было написано о короле Оттокаре. Мирский был прав, когда требовал отрастить бороду. Ведь Оттокар действительно славился не только своими делами, но и рыжей бородой. Был отчаянным храбрецом. Богемское королевство его не устраивало, он жаждал быть императором всей Римской империи. Женился даже для этого на вдове короля Генриха. Значит, ничем не брезговал. Вряд ли он любил эту пожилую женщину. Признали его герцогом Австрии. А сколько крови пришлось пролить! Получил он и чешский престол. И вот заманчивая новая цель – Пруссия. Король охотно пошел на поводу у фон Зальца, шестьсот воинов – снаряженный отряд, настоящих воинов, закаленных в боях. И сам во главе. А прусскую жрицу придумал Мирский, и всю эту любовь. Конечно, все могло быть. И хорошая выдумка. Пусть на сцене будет любовь. Король и жрица. Аврутин и Эвелина. Придется преобразиться, войти в роль. В жизни Аврутин не был таким решительным, как его герой. Но теперь, понимал Аврутин ему дан шанс. И потом, как правило, об этом он читал, артисты, играющие на сцене влюбленных друг в друга, так входят в роль, что и в жизни продолжают сыгранную в пьесе любовь.

Рассказать бы о первом свидании сборщикам из бывшей его бригады, бурно бы обсмеяли. Да и женщины в отделе не поверили бы. Шептались о нем, хитро улыбались, когда он находил причину, чтобы подойти к столу, где за кульманом сидела и что-то чертила Эвелина. Стеснялся с ней заговорить и с замиранием сердца ждал дня репетиций.

Но последняя, решительная для него репетиция, когда его роль становилась самой главной, не способствовала развитию их отношений. Поначалу все шло хорошо. Мирский написал пролог к пьесе, рассказывающий о гибели Святого Адальберта. Он был прав. Невозможно понять суть завоевания Пруссии крестоносцами, если не дать историю Святого Адальберта. Задолго до крестоносцев он пришел на земли пруссов, пришел не с мечем, а со словом, с проповедями, хотел обратить в христианство пруссов, но не был понят. Во все времена добром не достигаются цели. И на смену добру приходит ложь. Играть Святого Адальберта Мирский решил сам. Был, конечно, неподражаем, когда славил Христа и распевал псалмы. Словно всю жизнь пел раньше в церковном хоре.

Мало того, что Мирский изобразил эффектно проповедника, он устроил целую лекцию. Артисты уселись в кружок, прямо на полу, а Мирский ходил кругами, и с каждым своим словом все более возбуждался. Он был влюблен в Адальберта. Вот что значит истинное перевоплощение! Аврутин понял, что своего короля он так не сможет полюбить.

Аврутин никогда раньше не слышал о Святом Адальберте, вообще был далек от религии, знал о первых подвижниках, несущим веру в Христа, об их страданиях в катакомбах, о гонении на них, все это была такая далекая история. Победили гонимые и стали гонителями. И все же такие люди, как Адальберт, вызывают гордость за человечество. Он был первопроходцем! – продолжал Мирский восхвалять своего героя. Конечно, роль Адальберта была выигрышной, он погиб за святое дело. Аврутин с удовольствием сыграл бы Адальберта, но все же Оттокар – главная роль, и рыжая борода, у Адальберта такой бороды не было. Мирскому и грим не нужен был. Мирский показал рисунок с изображением Адальберта. Маленькая бородка, как у Христа, простая изношенная накидка, посох в одной руке и крест в другой, вот и все его оружие.

Что любопытно, продолжал Мирский, его любили не только чехи, которые запросто своего епископа называли святой Войтек, для поляков он был Войцехом, для литовцев – Войтекас, и только пруссы не приняли его. Имя Войтек означает утешитель толпы, оно ему более всего подходило. Из княжеского рода, он мог бы спокойно и безбедно жить при королевском дворе. Но, видимо, была в нем особая святость, совсем был молодой, а уже избрали епископом. Была коронация императора и ему доверили возложение короны, значит, доверяли и церковники, и знатные люди. Он отказывался от почестей и даров, на четыре года сам себя заточил в Римский монастырь. Был бесстрашен и непреклонен в своей вере.

Мирский поднялся и уже войдя в роль Святого Адальберта, продолжал: Почему преследуют женщину? В чем ее подозревают? Говорите, что застали в прелюбодеянии со священником и за это она должна умереть? А если это по обоюдному согласию? И представляете, Адальберт, не обладавший физической силой, двинулся против разъяренной толпы.

А сколько ему пришлось перестрадать. Черным стал для него год, в котором князь Болеслав осадил не желавший подчиняться Праге город Либицу. Четверо братьев Адальберта были убиты. Близился тысячный год, ждали конца света и надо было приобщить к христианству язычников, чтобы открыть им дорогу в рай. Адальберт отправился в Пруссию. Он отпустил назад корабль и охрану, оставив с собой несколько верных спутников. Он бесстрашно вошел в селение. Собрал на площади людей, говорил, что хочет вырвать их из лап дьявола, открыть им истинного Бога. Пруссы смеялись, стучали о землю палицами, кричали: убирайтесь вон! Он говорил на польском языке, понятном пруссам. Пруссы постоянно воевали с Польшей, поэтому видели в нем польского шпиона. Толпа набросилась на Адальберта, его забили насмерть камнями, голову отсекли и водрузили на высокий шест.

Тело его выкупили у пруссов за золото, князь Болеслав дал столько золота, сколько весит тело. И теперь понятно, что мирными уговорами ничего не добиться. Только мечём можно заставить их принять истинную веру. И как следствие – крестовый поход…

С Мирским все согласились – прекрасный пролог для пьесы. Теперь понятно, что словами язычество было не искоренить. И в то же время закрадывалась супротивная мысль, а почему надо было их принуждать к другой вере. Но Аврутин своих сомнений не высказывал. Мирскому возражать или спорить с ним, было себе дороже.

Потом вновь, в который раз, репетировали первый акт, в котором король Оттокар на сцену не выходил. Хотя речь шла исключительно о нем. Шли сцены подготовки к крестовому походу и Эвелина в них тоже не участвовала.

И вот пришел черед Абрутина облачиться в королевскую мантию. Он сидел посередине зала на сделанном в столярных мастерских троне, и хитрый Герман фон Зальца умело прельщал его выгодами похода на Пруссию. У Абрутина уже подросла рыжая бородка, такая же, как у всех предков Оттакара, и Мирский был доволен его видом и тем, как впору пришлась ему мантия, пошитая еще до появления Аврутина. Поначалу Аврутин старался говорить властно, внятно, но вполголоса. Мирский возмутился, где вы видели короля шёпотом отдающего приказы. И не вставайте с трона. Хохмейстер ордена- проситель. Он обманывает короля, у него почти нет войска, ему необходима поддержка короля. Аврутин стал произносить слова громко, отчетливо. И опять не угодил. Что вы кричите, как на одесском привозе! – возмущался Мирский.– Здесь прекрасная акустика, можно даже говорить шёпотом. Спорить с Мирским было бесполезно. Возражения вызывали у него поток новых претензий. И вовсе вывела его из себя игра Аврутина в момент знакомства со жрицей. Появление Эвелины в длинном полупрозрачном платье с венком на голове очаровало Аврутина. Хохмейстеру не надо было его уговаривать. Он почти не слышал как инженер, игравший фон Зальца, объяснял, что эта жрица пленена в священном лесу, что она умеет предсказывать судьбу, что она всегда остережет короля от опасности. Король-Аврутин встал с трона и пошел навстречу Эвелине. Стоп, закричал Мирский, лицо его налилось краской и это не предвещало ничего хорошего. Кто вам сказал, что король должен встать с трона, разве написано об этом в пьесе, разве так могло быть в жизни. Жрица должна пасть к ногам его! Стоп. Начинаем снова. Действие повторяли раз пять, и с каждым разом Аврутин все больше путался и все более раздражал Мирского, возлагавшего на него большие надежды и видевшего, что эти надежды рушатся.

Аврутин сделал большую ошибку, когда раньше к месту и не к месту говорил о своем, якобы, покровителе – Товстоногове. Для Мирского – это был чуть ли не Бог. Он вперял свой взгляд в Аврутина и говорил, что Товстоногов не стал бы возиться с ним. Ему нужна была полнейшая искренность. Он видел трех китов в нашем деле. Каких? Аврутин молчал. Напоминаю, продолжал Мирский: – это мысль, вымысел и правда. Правда – главнейший элемент. Правда жизни она так заразительна! Но надо уметь её передать! Все, как всегда, слушали Мирского, не возражая, хотя Аврутин не понимал, какая правда жизни в этом короле, непрестанно затевавшем новые войны. Нужна ли была ему Пруссия? И столько крови пролили. Ведь пруссов, тех, кто не хотел принять христианство, жестоко убивали. Аврутин молчал, а Редня прямо высказал это: Это все немцы, что им не сиделось в своем королевстве? Как раньше, так и в наш век!