Мария из Магдалы. Супруга Иисуса. Книга I

– Я пойду с тобой куда угодно, если ты об этом, – отвечала я ей. Хотя не очень – то верю в пророков, которых нынче развелось сверх всякой меры. Священство Й’рушалайима относится к нему крайне плохо, я что – то слышала об этом. Впрочем, эти и нас не жалуют, только справиться не могут, не по зубам им наша древняя вера в Женскую Богиню, слишком она крепка, слишком прочно вошла в кровь…

– Может, если бы наши мужчины не были столь суровы к нам порой, дорогая, мы не тянулись бы к женской Богине, да простит меня Мать за такое утверждение. Но улыбнёшься иногда какому-нибудь фарисею, а он спешит отвернуться от тебя, как от прокажённой, словно осквернился уже взглядом. Чудаки-ессеи и вовсе отказались от нас, женщин. Мы для них – сосуд греха, вздорные и грешные существа. Отвергнуть женщину и остаться в сиротстве и одиночестве им лучше, нежели иметь дело с плотью. А женщина ведь и есть плоть в чистом виде, и какая прекрасная – достаточно взглянуть на тебя…

– Ну, тут ты не совсем права. Хуза на меня не смотрит, что в твоём присутствии, что без него, будто я прозрачная; а вот ты для него – плоть, и любимейшая!

Так мы шутили и болтали с Иоанной накануне этой встречи, перевернувшей мою жизнь. Я посмеивалась над подругой, утверждая, что она испытывает особую страсть к целителям, и на месте Хузы я бы уже волновалась и ревновала. Она говорила, что я сама не прочь провести осмотр здешних красот, в частности мужских, на предмет покорения. В конце концов было решено, что денег с нас за то, чтобы взглянуть на чудеса Иисуса, не возьмут, и не накажут глупых богатых женщин за проявленное ими любопытство. А потому идти на встречу с этим пророком можно и даже нужно – завтра, с утра.

Пророки, как я уже отмечала, не вызывают у меня тёплых чувств. Как – то так повелось, поскольку их отношение к нам, жрицам любви, тоже не исполнено понимания и привязанности. Поэтому с утра я встала в настроении особо непокорном. И мой наряд на фоне скромного наряда Иоанны смотрелся ярким пятном. Я закрыла плечи, но рукава платья были прозрачными и подчеркивали рисунок рук, цвет платья был красным, а из-под складок его выглядывала чёрная полупрозрачная юбка, наводившая на некоторые мысли. Не стала я набрасывать и покрывала на голову, это удел замужних женщин. Мне, жрице Ашторет, оно не по нраву. Голову мою украсил небольшой и круглый головной убор, напоминающий сеть рыбака, волосы он не закрывает, лишь слегка придерживает – зачем мне скрывать свою главную драгоценность, мою гриву, которой позавидовали бы и кони из конюшни Антипы. Так утверждает Хуза, а он коней этих холит и лелеет. На шею я уложила три ряда черных гагатовых бус, перевязала складки платья вокруг талии широким черным поясом. Словом, Иоанна, терпеливая и кроткая, одетая в тёмное, почти чёрное платье безо всяких украшений, закрытая до самых пяток, только головой покачала. Но упрекать не стала: она же мудрая, и прекрасно знает, что в этом наши дороги расходятся. Как бы мы ни любили друг друга, но ей в жизни следует быть женой любимого мужа, скромной и берегущей себя для него одного. Я – предмет вожделения многих мужчин, источник страстей. Это – самая тёмная сторона Великой Матери, самая загадочная, и привлекательная при этом. Соответствовать своему призванию – мой удел. Соответствовать своему – её. Мы просто две стороны женского начала, и нам очень повезло, что мы любим и понимаем друг друга.

Обычно же эти стороны враждуют друг с другом. Кому, как не мне, знать это, я привыкла к ненавидящим женским взглядам, к злобному перешептыванию обеспокоенных жён за спиной. Думаю, что Иоанне дружба со мной обходится дорого, и немало упреков и предсказаний о том, что она непременно будет обманута, выслушала моя подруга. Я говорила уже, что перед жрицей Ашторет открываются многие двери, но забыла упомянуть, что чаще всего их распахивают мужчины. Женщины, не боящиеся широко открытых дверей – редкие существа, жемчужины среди множества камней на дороге. Они не боятся моего соперничества с собой, ибо сами прекрасны и уверены в себе. Они предполагают благородство и во мне, поскольку не лишены его сами. Иоанна мне верит, как верит и мужу, искренне её любящему. В присутствии Хузы я стараюсь быть тихой и незаметной. И одетой как серая мышь. Удивительно, что он разглядел мои волосы, и хоть слова его были мне приятны, с тех пор в дни его приездов я тем более тщательно их закрываю, словно примерная жена. Но сегодня – не тот случай! Сегодня можно быть самой собой, я сегодня – грешница, развратница и разрушительница. Пусть это будет видно. Всё равно Иоанна берёт двух крепких рабов с собой для нашей охраны. Обидеть нас будет трудно, а смотреть – пусть себе смотрят! Разве не для того я была отделена Великой Матерью, чтобы будить в мужчине – мужчину?!

Как ни рано мы встали в этот день, но к началу зрелища опоздали. Возможно, из-за моих длительных сборов – ну и что? Кто сказал, что надо бежать спозаранку на берег Генисарета, чтобы взглянуть на некоего Иисуса в первую же минуту появления его на берегу? Не слишком ли великая честь этому Мессии бедняков и грешников, как о нём говорят? Другое дело, что не мы одни пришли взглянуть на чудеса, и берег был заполнен стоящими, сидящими и лежащими на песке людьми. Сам проповедник провозглашал слова своего учения с лодки, привязанной длинной веревкой к маленькой пристани. Видимо, на земле ему места уже не нашлось. Иоанна огорчалась, что мы ничего толком не увидим и не услышим. И она была права. Если мы хотели стать участницами действа, следовало принять меры. Я подозвала раба, Каспара, и, отдав ему приказ, покрепче ухватила под руку начавшую было сопротивляться подругу.

Ухмыляющийся Каспар, на пару со вторым рабом, стал расталкивать и раздвигать толпу. Недовольным их поведением всякого рода рыбакам, крестьянам и прочим детям земли, – а здесь их было большинство, – нахальный раб шипел в лицо: «Дорогу Йохане эшет Куза, супруге домоправителя господина нашего, Ирода Антипы!» Ему пришлось раздать пару пинков и пощёчин, прежде чем мы достигли берега, что доставило великое удовольствие этому униженному судьбой существу. Так обычно и бывает, нет большего счастья у раба, чем унизить другого. А Иоанна, прикрыв лицо покрывалом, едва передвигалась, увлекаемая мной, и ей-то, моей возвышенной подруге, было стыдно за используемое преимущество своего положения. В таком порядке мы дошли до самого берега, и здесь присели, свесив ноги чуть ли не в воду. Рабы встали за спиной у нас, вызвав недовольство окружающих. Впрочем, оно быстро погасло при виде обернувшегося Каспара с его варварским лицом и нелепой ухмылкой. Каждый, кто эту ухмылку видел, понимал, что перед ним создание ограниченное и способное в силу этой ограниченности на многое.

Теперь, когда я добилась своего, пусть даже таким путём, не одобряемым едва дышащей от привлеченного к ней всеобщего внимания Иоанной, следовало оглядеться. Мне казалось, что не заметить нашего появления Мессия не мог, оно было достаточно громким. Но, тем не менее, он его не заметил. Он не притворялся, не делал вид, что не обратил на нас внимания. Весь его облик выдавал какую-то совершенную искренность, и было очевидно, что человек этот не солжёт. Ни словом, ни поступком. Я несколько лет подряд смотрю на Иоанну, я знаю, что говорю. Есть такие чудные люди на свете, живущие в своем, отделённом от прочих, мире. Иисус был проникнут тем, что говорил в данную минуту, настолько, что нас не увидел. Он стоял в своей лодке так, словно был один на всём свете. И говорил он себе. Или тому, чьим светом был проникнут. Он обращался к Небесам, и называл эти Небеса так: «Авва, Отче!» Отцом своим Небесным называл он грозного и порой ревниво-злобного, на мой взгляд, а он небеспристрастен, мой женский взгляд, Бога праотцев Израиля. И в этом было столько нежности, столько любви, преданности, даже страсти, что сердце моё невольно забилось сильней. Страсть, даже если она не относится к нам самим, невольно задевает душу, увлекает, иначе почему бы возникало у меня то чувство зависти к Иоанне, о котором я уже говорила?

Но вскоре я успокоилась. Не знаю, что должны были понимать дети земли, рыбаки и крестьяне, в том, о чём дальше заговорил Иисус. Говорил он притчами, языком, как будто доступным простому народу. Но смысл этих притч разгадать было довольно сложно, мне приходилось напрягаться, и я видела, как сходятся брови на лице Иоанны, и взгляд её делается несколько отрешенным. А это у подруги верный признак задумчивости и попыток найти ответы на нелегкие вопросы.

– Вот вышел сеятель сеять. И когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то. Иное упало на места каменистые, где немного было земли, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его. Иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать. Кто имеет уши слышать, да слышит![1] (https://ridero.ru/link/GBr-bBIv_I4mTh)

В общем, мне вполне понятно. Это он о своём учении, которое нам излагает. Кому-то, кто всё понял и воспринял как нужно, обещает стократную награду, а такие, как я, вероятно, – зерно, упавшее на дороге. И мысль его не взойдёт в наших душах… Из всего этого я вынесла утешение: уши у меня, по крайней мере, есть, и они слышат. Буду слушать дальше, посмотрим, что получится…

А в окружении этого Учителя далеко не все с ушами. Мальчик, что сидит с ним в лодке, время от времени подгребая веслом, чтобы не удаляться от берега, верёвка-то длинная, этот мальчик скорее глазаст. С ушами же у него плохо. Поскольку вот уже несколько мгновений подряд он изучает мою грудь во всех подробностях. Могу предсказать: когда дело дойдет до нижней юбки с её прозрачностью, а судя по его интересу ко мне, это рано или поздно случится, глаза его загорятся, а уши окончательно оглохнут. С того места, где они плавают, ему откроется многое, о чём не догадывается Учитель.

– Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своём. Когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушёл. Когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы… Придя же, рабы домовладыки сказали ему: «Господин! Не доброе ли семя ты сеял на поле твоём? Откуда же на нём плевелы?» Он же сказал им: «враг человек сделал это». А рабы сказали ему: «Хочешь ли, мы пойдем, выберем их?» Но он сказал: «нет; чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы. Оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их; а пшеницу уберите в житницу мою»[2] (https://ridero.ru/link/zmP6c7Zrthl5GZ).

В этой притче я поняла немного, но достаточно, чтобы почувствовать: с такими, как я, в Царстве Небесном разберутся легко и просто. Повяжут в снопы, и сожгут, как сжигают плевелы. Ну почему все эти пророки так добры к нам, так милосердны? Между тем мальчик в лодке оглох, как я и предсказывала. Хорошо, если не свалится в воду, и я же опять останусь виноватой во всём…

– Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своём, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его[3] (https://ridero.ru/link/0f3anqH9GFqXi0)…

О, Великая Мать! Неужели я пришла сюда затем, чтобы узнать, как растут пшеничные, горчичные и прочие зёрна, как им мешают плевелы, и как со всем этим бороться… Ну моё ли это дело! От нечего делать и от душевной тоски я улыбнулась мальчику так нежно, как только могла. Всем своим видом он показывал готовность плыть, лететь, ползти ко мне. Но из лодки, теперь уже к глубокому моему сожалению, так и не выпал, было бы хоть какое развлечение…

Громкий плач раздался на берегу, отчаянный, навзрыд, пронзающий сердце насквозь. Он сменился каким-то диким, неестественным хохотом. В опасной близости от нас забился в судорогах человек, бросились врассыпную в стороны от него перепуганные люди. Мы с Иоанной застыли на месте, не в силах двигаться от страха. Каспар со вторым рабом куда-то исчезли, и мы оказались с ней одни рядом с бесноватым. Подруга прижалась к плечу, я слышала бешеный стук её сердца, сливавшийся с моим…

Тело бесноватого вдруг изогнулось дугой и застыло в таком положении. А на мою голову опустилась чья-то рука.

– Не бойся, теперь ничего больше не бойся. – сказал Он глубоким и нежным голосом, где-то над головой. Снова в этом голосе была страсть, тронувшая меня. А ведь притчи Он пересказывал совсем по-другому, скучным, проповедническим тоном. Ещё Он провел рукой по моим волосам. Раз, и другой, словно уже имел на это право, словно не в первый раз доводилось Ему так успокаивать меня в моем страхе. И покой воцарился в моей душе, только потом, когда он отвёл руку, стало томить сожаление, что отвёл.

Иисус стоял над бесноватым, стоял и смотрел. Развевались по ветерку его светлые, с рыжиной, волосы. Зеленые глаза исследовали пронзительно, с пониманием, выгнутое дугой, неестественно приподнятое над землёй тело молодого человека лет не более двадцати, с красивыми, нежными чертами лица. Одет был последний не как крестьянин или рыбак, одежда скорее выдавала в нём горожанина, и горожанина из весьма состоятельной семьи. И когда к ногам Иисуса бросился некто, по-видимому, отец юноши, и обнимая его колени, стал умолять об излечении, я разглядела в его лице черты человека мыслящего и услышала речь отнюдь не простую. Но дело не в этом. Здесь повсюду много больных – расслабленных, калек, одержимых бесом, и приводит их надежда избавиться от своих недугов посредством целебных источников, изобилующих на берегах Генисарета. Среди них много и бедных, и богатых, ведь болезни не щадят людей по этому признаку, хватает их и у тех, и у других. Вот и Хуза купил для жены дом и сад, и в жару она отдыхает и лечится именно в этом благословенном месте. Странно было другое. Слыша мольбы несчастного отца, внимая им, Иисус сам словно светлел лицом, выпрямлялся. Было такое впечатление, словно он становился выше ростом, как бывает с людьми, вдруг поверившими в себя. Он склонился к бесноватому, провёл рукой по его лицу, потом по груди, животу, ногам. Я ощутила в этом движении, как сильна мужская рука, что дарит покой и утешение слабым. Вместе с тем, какой нежной она становится, когда Иисус исцеляет! Под волшебной этой рукой тело бесноватого расслабилось, опустилось на песок. И вновь раздался голос, исполненный той же силы и нежности, что присуща его рукам, завораживающе действующий на меня.

– Дерзай, чадо! Прощаются тебе грехи твои. Встань и иди в дом твой.

Невозможно описать словами потрясение, какое я испытала через некоторое время, когда бесноватый открыл глаза. Не сразу, медленно, но верно возвращался он в этот мир, и лицо его принимало осмысленное выражение. Он приподнялся и присел. Заливался слезами осчастливленный отец, которому Иисус тихо шептал о чём-то. Юноша встал, разминая мышцы, оглядел пространство перед собой. Общее внимание смутило его, и он, подчиняясь словам Иисуса, развернулся и пошёл.

Ещё не успели умолкнуть вздохи, удивленные вскрики и пересуды, когда к Иисусу приблизился другой человек, среднего возраста, и откинул складки одежды с руки, обнажив её по плечо. Вновь отшатнулась приблизившаяся было к Иисусу толпа. Розовато-жёлтые пятна на руке просителя выдавали проказу. Кланяясь Иисусу, прокажённый сказал:

– Господи! Если хочешь, можешь меня очистить.

– Хочу, очистись! – раздался в ответ уверенный, волшебный голос. И снова Иисус провёл рукой по руке больного. Это казалось немыслимым, невероятным – он ничего не боялся, даже этой ужасной болезни, болезни отверженных, отброшенных обществом людей. Появись в этой толпе хищный зверь, желающий растерзать, убить, разгрызть наши тела, и то он не вызвал бы, скорее всего, того ужаса и отвращения, какое питают к больным проказой их здоровые соплеменники. Ибо проказа заразна, и разделяет целые семьи, выгоняя за порог дома отцов, матерей, и даже некогда любимых детей, если их коснулся бич Божий.

Здесь же, на наших глазах, исчезали, растворялись ужасные пятна, уходили в небытие. Я была как во сне, берег уплывал от меня, наверное, я плакала, а по лицу подруги, я увидела мельком, уж точно катились крупные горошины-слёзы. Обняв за плечи просителя, смотря ему прямо в глаза, Иисус что-то шептал ему, но я уже не слышала, что – слишком большим было моё потрясение и восхищение происходящим, а голос, который уже не забыть никогда, – слишком тихим, предназначенным лишь для исцеляемого.

– Иди, и как ты веровал, да будет тебе! – сказал потом громко Мессия, убрав свои руки с плеч бывшего прокажённого. Смотри, никому не сказывай; но пойди, покажи себя священнику и принеси дар, какой повелел Моисей, во свидетельство ему.

Потом Он снова ушел в свою лодку, и уплыл со своими учениками куда-то, оставив нас на берегу – оглушенных, одурманенных, плачущих от восторга. Каспар всё-таки увел нас с берега, он, трусливый негодяй, появился возник рядом с нами, когда всё закончилось. В другое время он получил бы от меня заслуженную оплеуху, но теперь было не до этого. Надо было унести свой потрясенный разум домой, и попробовать осмыслить, понять, что же всё это значит. Так мы с Иоанной и поступили, а потом был длинный, долгий вечер, и много разговоров, посвящённых, конечно, прежде всего, тому, как Иоанне встать однажды на его пути со своим горем, чтобы и её коснулась Благодать, ниспосланная Ему…

Глава 3. Мария и Иисус. Знакомство.

Всю мою женскую хитрость вложила я в устройство встречи Иисуса с Иоанной. Вот уже несколько дней подряд он проповедовал на нашем берегу, но оставаться здесь навсегда вряд ли собирался, он никогда не задерживается больше недели в определённом месте. Да и потом, посудите сами, разве могла моя скромная подруга придти к Нему на залитый солнцем берег Генисарета, и признаться на виду у множества людей в желании иметь ребенка? Самое естественное, самое прекрасное желание женской души, но как озвучить его в толпе? Да ведь и сама толпа состоит из одних мужчин, женских лиц тут единицы. Молчаливые, закутанные в покрывала фигуры, и ни одна из них не обнажает своих язв прилюдно, не протягивает болящих рук, ног, прочих частей тела, не просит ни о чём. И вовсе не потому, что не болеет. Сколько их приходит к нам, в дни храмовых праздников и в обычные дни, заливаясь слезами у ног Матери, прося об исцелении, о даровании здоровья. Главная жрица многое знает о женском теле, и не справляясь сама с потоком просительниц, и нас обучила многим тайнам. Мы делаем, что можем. Высчитать дни, благоприятные для сношений и последующей беременности, напротив, указать дни, когда можно отдаваться мужчине без опасения забеременеть, составить мазь, которая предохранит от беременности во дни, когда сношения этому благоприятствуют – это те обычные знания, которые необходимы жрице в её собственной жизни. Без этих пустяков она и сама не проживет.

Но мы умеем куда больше. Измученная в юности своей болезненными истечениями, я теперь могу облегчить жизнь многим молоденьким девушкам. Мои отвары и настои восстановят постоянство истечений, снимут боль, возвратят настроение. Женщины в возрасте с их вспыльчивостью, доходящей до склок, до ненависти, ненависти взаимной – их собственной, отягощенной к тому же ненавистью к ним домашних, часто приходят ко мне. Я действительно могу подарить им вкус к жизни. Могу помочь и их стареющим мужьям, с их впервые пошатнувшейся мужской силой, это вовсе не окончательный приговор, как им самим кажется в их печали. Словом, даже я, не говоря уж о Главной Жрице, могу многое. Но ведь нас так мало, а знания наши тайные, и не могут быть передаваемы, а только лишь используемы нами. Мы не можем помочь всем, и пожалеть всех. Да не все к нам и придут, так много тех, кто давно отрёкся от женской Матери Богов, кто в безумии своём склоняется лишь перед мужским, гневным, грозным, мстительным и ревнивым Богом. Как будто это вообще возможно – существование только мужского начала в этой жизни. Какой это был бы однобокий и странный мир! Но эти чудаки-фарисеи, многие из них, во всяком случае, боятся женщины как огня. Лишив её притягательности и таинственности, отняв у неё древнюю силу, созидающее, благотворное женское начало, оставили ей одну лишь заботу – деторождение. А сами занялись личным спасением, просветлением своей души. Прежде чем предстать перед Богом, душа должна освободиться от плоти. И ведь освобождаются, несчастные! Отвращают глаза от звёзд, от красоты любимых, и совершенствуются, совершенствуются. И всё дальше отодвигают подруг в женскую половину дома, туда, где лишь забота о детях, о еде, об одежде… Убогими растут сыновья у женщин, оттеснённых мужчинами от самого существа жизни. Трусливыми. Злобными.

А сами женщины? Почему такое отношение к собственному прекрасному, чудесно устроенному телу? Телу, в котором зарождается новая жизнь, и которое только поэтому уже должно быть обречено на поклонение и любовь! На каждодневную заботу о нём, между всем прочим. А они стесняются собственных тел. К чему далеко ходить за примером. Иоанна мудра, но скромность её превосходит пределы разумного. Или, может быть, пределы моего понимания, понимания жрицы женской Богини. Главная Жрица, внимательно подвергнув тайному и глубокому осмотру тело подруги, установила интересную подробность. Орган деторождения у Иоанны расположен особым образом, и подобное расположение для возникновения беременности требует и принятия определенных поз при сношении. Благоприятней, чтобы при сношении мужчина был сзади, так звучал её приговор. Я не оговорилась – приговор! Ибо Иоанна, которая нежно любит мужа, Иоанна, любимая им до сердечной боли, Иоанна, живущая в браке шесть лет, в течение полугода не могла поговорить с мужем об этом. Понадобилось всё мое терпение, весь мой запас уговоров и упреков, чтобы слегка сдвинуть с места эту повозку. В этот приезд Хузы она клятвенно обещает ему всё объяснить… Кончится всё тем, что я сама объясню ему всё как следует. Мне не трудно, но не уверена, что Хуза воспримет это так же легко!..

Итак, встреча с Иисусом. Следовало выяснить, где он живет, где бывает чаще всего со своими проповедями, какими дорогами ходит. На одной из этих дорог в какой-то из дней следовало пересечь его путь, и обратиться со своей просьбой, и придумать слова, в которые будет облечена эта просьба. В свете рассказанного об Иоанне последнее тоже немаловажно… Всё время, пока я искала возможности к самой встрече, подруга взволнованно и вдохновенно искала слова, с которыми следует обратиться к Иисусу.

Каспар выяснил у здешних рыбаков, что Его город, в котором он бывает чаще всего, где чаще проповедует – Кфар Нахум [1]. Правда, он живёт, где придётся, там, где его ждут сегодня. Нет ни одного места в этом ли, да и в любом другом городе, где он мог бы указать на человеческое жильё со словами: «Это мой дом». Один из его последователей, известный книжник, сказал, что пойдет за ним, куда бы Учитель ни пошел. С горечью ответил ему этот странный человек: «Лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову»[2]. И как в таком случае его искать? Я засобиралась в Кфар Нахум. Есть там женщина, которая приютит меня, тем более охотно, что я успела насобирать на берегах озера немало трав. Сусанна стареет, тело её теряет былую привлекательность. Она вдова, и состоятельная при этом. Но скромницей её не назовёшь, и встречи с мужчинами по-прежнему составляют немаловажную часть её жизни. Не думаю, что она откажется от привычного месяца лечения, да ещё, если получит возможность провести его дома. Не раз вдова приглашала меня пожить у себя некоторое время, вот я и предоставлю ей эту возможность. Да, придётся разминать тело стареющей грешницы, орошать кожу настоями и смазывать моими мазями, поить её отварами трав… Но это не будет занимать у меня всего дня, да и потом Сусанна неплохая женщина, совсем не злая, скорее весёлая, смешливая. У неё много добрых знакомств в городе, она любительница сплетен, и непременная участница всех событий. Словом, эта женщина – именно то, что нужно.

Надо сказать, что не только интересы подруги вытащили меня на дорогу в город, пусть цветущий, красивый и с привилегированным положением – он ведь стоит на границе областей двух тетрархов – Ирода Антипы и Ирода Филиппа, и процветает благодаря взиманию пошлин с проходящих через границу и с переправляющихся на лодках, через воды Генисарета. Не хочу лгать себе, я и сама искала встречи с этим человеком. При воспоминании об этом голосе, об этих руках я ощущала непонятную тоску. Я должна была увидеть Его снова, это было необходимо, но зачем? Я и сама этого не знала. Просто сердечная боль гнала меня дальше, всё дальше, в поисках Иисуса, и я шла, подчиняясь ей.

Иоанна отпустила меня не слишком охотно. Она была одержима мыслью о будущей встрече, но и беспокоилась за меня. Да ведь я уже давно не та девочка, которую она вытащила из храмовой процессии за руку. Теперь взять меня за руку и увести, куда бы то ни было, без моего желания и воли трудно, если вообще возможно. Достаточно было и того, что я согласилась отправиться в путь с четырьмя её рабами и на носилках. Все мои наряды, а также травы и флакончики с их таинственным содержимым устроились со мной в крытых носилках.

Сусанна не обманула моих ожиданий. С восторгом приняла она не слишком усталую путницу – город ведь вовсе не на краю света от имения Иоанны. Всё то же Галилейское море с его песчаными берегами, всё тот же запах рыбы повсюду. Правда, мне показалось, что лучшие рыбаки в этом городе ловят вовсе не рыбу. Здесь много монет ловится в карманах путников на таможне, и этот промысел приносит куда как больший доход. Но что мне до этого? Я не бедна, могу и заплатить. По этому поводу Сусанна рассказала мне историю. Что за женщина, просто находка! Я не успела ещё и намекнуть о цели своего приезда, а она уже упомянула Его имя в праздной болтовне, и как раз по поводу пошлин.

Говорят, что по приходе Иисуса в Кфар Нахум со своим учеником, подошли к ученику собиратели дидрахм и сказали: «Учитель ваш не даст ли дидрахмы?» Тот ответил: «Да». А денег у Учителя, по-видимому, не было. У Него состоялся разговор с учеником, и послал Он ученика на Генисарет, сказав: «пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадётся, возьми; и, открыв у ней рот, найдёшь статир; возьми его и отдай им за Меня и за себя»[3]. Статир нашелся у первой же рыбы во рту! Ученик не преминул рассказать о чуде каждому, кто встретился на пути. Это предмет споров всех, кто когда-либо забрасывал уду в воды моря от мала до велика. Сусанна, старая грешница, которая верит только в то, что можно увидеть собственными глазами или потрогать рукой, уверяет, что ничего странного в этом нет. Здешние жители знают рыбку, которая при малейшей тревоге загоняет свой выводок мальков в рот для безопасности. Они так и называют её – галилейская рыба-мать [4]. Бывает, что вместо мальков рыба-мать хватает то, что блестит, и часто рыбаки находят среди прочего и монеты. Хорошо, я принимаю такое объяснение, но ведь не мог же Он знать, что именно в этот раз, и у первой же рыбки найдется нужная монетка? Сусанна утверждает, что ученик, его называют Симоном, и он рыбак, мог выловить и не одну рыбку, и ловить в нужном месте… Я не знаю, конечно, всего, но мне, видевшей большие чудеса Иисуса, это маленькое и красивое чудо нравится очень! Здесь, в городе, слава его как чудотворца почти у всех на устах и не оспаривается… Но никто не хочет видеть в нём Пророка, Мессию, несущего им новую волю Бога, как объяснила мне Сусанна. И я тут же вспомнила собственное двойственное отношение к тому, что Он говорил и что делал…

Одно из наиболее часто посещаемых Им мест – бет-ха-кнессет [5]. Дом собрания построил для иудеев города дружественный им римский центурион. Красивое и величественное строение, но мне в его пределах делать нечего. Здесь – один из домов Бога, чуждого мне по духу, яростно преследующего нас, женщин. Уже вытеснившего Великую Мать из множества сердец. Он и сам не пустит меня на порог своего дома, да и я не пойду к Нему.

Оставались его ученики. Я нашла их, разыскала дома, в которых Иисус бывает. Чаще всего Он бывает у Симона – рыбака, у которого вылечил шумную сварливую тёщу. Именно Симон нашел статир во рту у рыбки. И теперь его узнали многие, кто до сих пор не слышал о существовании Кифы. Почему его называют камнем? И действительно ли после своего излечения Иисусом тёща стала удивительно доброй, тихой женщиной, как говорят? А самое главное – ну почему, почему мне так интересно и важно знать всё, что касается Этого человека? Он ведь совсем чужой мне, а исчезни вдруг из моей жизни сегодня – и я умру от тоски…

Я вызвала в город Иоанну. И настал тот день, когда мы увидели Его одного возле дома Симона-Кифы, на берегу. Никто не мешал Ему в тот час. Он сидел, обняв свои колени, провожая глазами заходящее солнце. Громкие голоса детей неслись из дома. Чайки тосковали над гладью моря. Откуда-то издалека слышался стук молотка. И, несмотря на всё это, было тихо, очень тихо… В мир сошли тишина и покой, царившие в этом сердце. Хотелось просто подойти, присесть рядом, положить голову на это плечо, разделив тем самым с ним эту тишину, и этот мир, медленно погружающийся во мрак. Вместо этого я вытолкнула вперед Иоанну. И прежде, чем она заговорила, прежде чем успела сказать хоть слово своей тщательно подготовленной речи, рука её коснулась одежд Иисуса…

– Кто коснулся меня? – услышали мы его незабываемый голос.

Как можно ответить на подобный вопрос? Иоанна онемела, да и я вдруг потеряла способность к человеческой речи. Молча стояли мы рядом. Медленно, словно нехотя, он поднялся и развернулся к нам. Наши растерянные лица он имел возможность рассмотреть; мы же, стоявшие против заходящего солнца, вместо лица видели лишь тёмное пятно. Он имел право рассердиться на наше неуместное появление в час отдыха, и что мы могли сказать в своё оправдание, не знаю. У Иоанны была, несомненно, веская причина, захоти он её выслушать. А у меня? Сказать, что я тосковала по Его руке, ласкавшей мои волосы на другом берегу Генисарета? Он, иудей, Он, у которого уже есть ученики и, наверное, они почтительно называют его «равви», станет говорить с женщиной, и какой женщиной – заведомо грешной, недостойной, от которой можно оскверниться?

– Так кто же из вас коснулся меня? – мягко, совсем не рассерженно сказал Он, видимо, снисходя к нашей растерянности и женской слабости. Мне даже показалось, что Он улыбается.

– Впрочем, я знаю, это ты, – обратился Он к подруге. – Я ощутил твоё желание. Оно огромно, как и твоя вера. Как ты веруешь, да будет тебе. Ты станешь матерью. Не завтра, это не в моих силах, – и я вновь поняла в это мгновение, что Он улыбается.

И Иоанна, и я продолжали молчать. Ибо Он продолжать поражать наши сердца глубоким видением, настолько глубоким, каким может быть лишь неземное, нечеловеческое видение. Так какое же – божественное? демоническое?

И тут я услышала слова, окончательно выбившие у меня почву из-под ног.

– А ты, женщина в красном? Ты ничего не хочешь от меня?

В этот вечер я была не в красном!