Радуга и Вереск

– Не следите, – понял мужчина.

– Нет, слежу, – возразил Косточкин. – Иногда.

– Иногда?.. Это все равно, что иногда дышу, а иногда нет.

– Есть вещи поинтереснее, – ответил Косточкин.

– Например?

– Музыка.

– А, так это – шарманка? – спросил тот, кивая на фотографическую сумку.

Косточкин улыбнулся.

– Ну, в некотором роде.

– И под мышкой ноты?

Косточкин не ответил.

– Ну так вот, – продолжил этот человек, – скоро годовщина ихнему самолету. Ту сто пятьдесят четыре. И самолет-то был наш. А президент и целая команда придворных – польские. Слыхали?

Косточкин кивнул.

– А я помню то утречко. – Мужчина сморщился, собираясь чихнуть, но так и не чихнул. – То утречко было ясным, хорошим. Я, как обычно, гулял на стене. В субботу. С утра здесь никого не бывает. И вдруг, буквально вдруг – накатило что-то, закрутился вихрь, понесло снежок, солнце задернулось. Туман пал. Как завеса. А самолет на подходе. Лех Качиньский с женкой и целой командой летели к своим мертвецам в Катыни. Пошли на снижение. И врубились в березу. В обычную смоленскую березу. Зашибли ее крылом. И все, самолет перевернулся вверх пузом и рассыпался в хлам, в клочья. – Мужчина поправил очки и в молчании уставился на Косточкина, потом продолжил: – А туман себе рассеиваться начал. Завеса поднялась. И все. Прямо как в летописи. С картинкой развалившегося Ту сто пятьдесят четыре. Летопись Радзивила номер два.

Косточкин молчал.

– Я вижу, тут хоть Радзивил номер три, четыре, – проговорил житель, наблюдая за Косточкиным.

Косточкин чувствовал, что надо высказаться, но не находил слов. Житель откровенно смеялся над ним. «Кто такой Радзивил, черт его знает! – соображал Павел. – Надо будет запросить в инете». Ему хотелось уйти уже, но было как-то неудобно. Хоть бы кто-то позвонил, Алиса или клиент, загнавший его в эти трущобы.

Он взглянул на жителя, на его красноватое лицо.

– Радзивил?

– Ага, – откликнулся тот насмешливо. – Летопись ему подарил один лесничий, наверное как раз когда этот воитель собирался ударить из Орши на Смоленск, осажденный Алексеем Михайловичем. Вот и стала летопись его имени… А так-то она смоленская, здесь ее писали-рисовали. Ведь вы фотографией увлекаетесь?

Косточкин кивнул.

– И фотография есть такое оконце из настоящего в прошлое. Ну а картинки этой летописи и называют тоже оконцами. Этих изографов и можно считать средневековыми фотографами, хе-хе, – колюче он просмеялся. – Да, так вот в апреле пять лет катастрофе.

Треснула спичка, возле лица с глубокими морщинами на щеках и на лбу закраснелась точка сигареты в мундштуке. Житель убрал длинные прямые волосы за уши и с наслаждением затянулся. А Косточкин внезапно отчетливо почувствовал аромат цветущего миндаля.

– Все-таки, – произнес задумчиво житель, – не каждый год самолет с правящей верхушкой страны расшибается. Панове, конечно, усмотрели здесь руку Москвы, кагебе… Рука Москвы махнула березой и сбила самолет, как комарика… Меньше спеси, панове! – с некоторым ожесточением воскликнул он, обращая лицо куда-то к бойницам. – Но даже со своими летчиками они спесивы, как обычно. Лети, и все.

– Пять лет назад? – переспросил Косточкин.

– Да, пять лет.

– Я был как раз в Испании, в апреле.

Человек в плаще остро взглянул на него.

– В Испании? Десятого апреля десятого года?

– Наверное, мы как раз бродили по Барселоне или по Толедо.

– Вот как… запросто.

Косточкин кивнул.

– Ну да. А что такого?..

Житель трескуче – как будто черкали у него во рту десятки спичек – рассмеялся.

– Что такого, – повторил он, кривя тонкие губы и вдруг делаясь похожим на кого-то, да, на какого-то музыканта, композитора. Косточкин никак не мог вспомнить, на кого именно. – Наверное, и с этим своим аппаратом?.. В Толедо жил Эль Греко. Сервантес. Ортега-и-Гассет… если эти имена что-то для вас значат.

– Увы, не повстречал, – саркастически откликнулся Косточкин, – ни на улочках, ни в кафешках, ни в гостинице.

– В кафешках, – брезгливо повторил житель. – Толедо… – Он затянулся. – Толедо древен, как Смоленск. Смоленск он и напоминает. Что, не заметили? – тут же спросил он, увидев вскинутые брови Косточкина. – Надо не просто смотреть, а еще и видеть.

– Спасибо за совет, – отозвался Косточкин.

Житель покачал в раздумье головой.

– Здесь, конечно, нет ни Эль Греко, ни Сервантеса… Но кое-что имеется. Не столь… выявленное. Тахо там шире Днепра? Фотографии могут врать.

– Да, – тут же отозвался Косточкин.

– Что? – спросил житель, глядя цепко сквозь дымок.

– Насчет фотографий вы правы… А речка примерно такая же.

– Всюду камень, лабиринты? – продолжал расспрашивать житель.

Косточкин подтверждал. Житель выглядел удовлетворенным. Но вдруг спросил:

– Алькасар… чистый?

– Чистый, – сказал Косточкин, припоминая, что это крепость на горе. – Там ведь большая библиотека, музей армии.

И тогда житель погрузился в мрачное молчание, яростно затягивался сигаретой, осыпая пепел прямо на плащ, и глядел в сторону.

– Ну да, Боря говорил то же самое… Хотя он там был еще студентом.

– Возможно, и здесь надо устроить что-то такое… – проговорил сочувственно Косточкин. Тут у него мелькнула мысль, что этот человек как раз и есть представитель какого-нибудь ведомства, отдела культуры, музея или… Что он здесь вообще делает? Забрался покурить?