Леди не движется

– Как знаешь. – Он застыл в легком недоумении. – Действительно все так трудно, что ей потребовалось выпить крепкого? Точно не будет лучше сразу поехать домой и лечь спать?

– Слушай, – не выдержала я, – у меня сегодня законный выходной, а она вообще тебе не подчиненная. Мы две совершеннолетние девушки, и если нам хочется принять по стаканчику в девять утра, то мы, учитывая алкогольное законодательство штата, имеем полное право это сделать. А ты можешь только попросить нас покинуть твою территорию. Но поскольку я по контракту тут живу, лучше бы тебе промолчать. В данный момент Эмбер – моя гостья.

Август пропустил мои слова мимо ушей, вывернул голову, посмотрел на бутылку:

– И вы собрались пить эту гадость?! Хуже только сонский портвейн!

– Другой гадости у меня нет!

Август открыл бар, коснулся секретной пружины, и витрина провернулась вокруг оси, спрятав вино и обнаружив батарею бутылок с крепким.

– Возьми отсюда.

Поскольку Эмбер просила что-нибудь, а я не знала ее вкусы, то сгребла в охапку сингл молт, джин и водку – пусть сама выбирает. Август поглядел на меня неодобрительно и со словами: «Что за женская манера, кто так носит выпивку – надо по две бутылки в руки, для симметрии!» сунул мне еще и вермут. Я вспомнила, что он в университете год подрабатывал официантом в «Завтраке на траве» – вероятно, на спор. С самим собой. Другой причины, по крайней мере, я выдумать не могла.

Эмбер обрадовалась, увидев меня. И тут же предложила смешать мартини.

– Делла, я понимаю, утро – но вы только попробуйте. Глоточек! Я умею смешивать мартини, правда-правда.

– Почему же глоточек? – удивилась я. – У меня сегодня выходной. И завтра тоже. А вчера был сонский портвейн, так что день уже испорчен и терять нечего.

– Что ж, – Эмбер сползла с высокого табурета и воздела руки над столом, как дирижер, – приступим.

Она осмотрела содержимое холодильника и камеры для фруктов. Я с интересом следила, потому что у каждого коктейль-мастера свой подход, и даже точное соблюдение рецептуры не даст такого же результата – важны еще и руки. Руки Эмбер были легкими, касались всего словно крылья бабочки, а предметы летали как бы сами по себе. Несколько минут – и она поставила передо мной бокал с соломинкой. Второй взяла себе.

– Божественно, – сказала я, попробовав.

Эмбер тихо улыбнулась:

– Сказать по правде, я умею только три вещи. Зато умею гениально. Я умею вязать полосатые голландские гольфы, варить настоящий украинский борщ и смешивать мартини.

– Ну и еще, наверное, вы разбираетесь в литературе.

– О! – Эмбер вскинула брови. – Знаете, вы второй человек, который вспомнил о моем дипломе. Первым был Август. Почему-то все думают, что я выбрала престижный колледж ради того, чтобы было какое-нибудь гуманитарное образование. Негоже девочке из хорошей семьи остаться без образования. А знаний с меня никто не требует, была бы общая культура, этого хватит. Все равно я никогда не буду работать – выйду замуж, стану играть представительские функции при муже, заниматься благотворительностью, потом воспитывать детей. Но, верите ли, я действительно люблю викторианскую литературу! И на Танире я оказалась из-за конференции «викторианцев». Я стараюсь не пропускать события такого масштаба. Пишу статьи, даю консультации и готовлюсь начать большое исследование, правда-правда…

В течение следующего часа мы прикончили вермут, джин и водку, пустив их на мартини и «водкатини». Мы обсудили дендизм, старинные автомобили и программу культурной подготовки офицеров в Военном Университете. Мы поговорили о жизни. Эмбер ни разу не была по-настоящему влюблена, Макса воспринимала скорее как блистательного, всем на зависть, старшего брата, и ходила с ним на вечеринки примерно как я с Августом. Август произвел на нее сильное впечатление, причем не внешностью, происхождением и богатством, а каким-то глубинным одиночеством.

Я о себе сказала, что просто не смогла выжить в аристократической семье. Моя семья, хотя и известная в определенных профессиональных кругах, по статусу скорей мелкобуржуазная. Вот в рамках этой морали мне уютно. А понять, как устроены мозги у аристократов, я не смогла. Да, сначала думала: этикет, ритуалы – чепуха, я будущий офицер, выучу как Устав и буду блюсти. Черта с два! У настоящих аристократов есть какое-то нутряное чувство социального баланса и маневрирования. Его не приобретешь тупым подражанием, образованием и даже воспитанием. Нужны гены. Нужны предки, которые из поколения в поколение оттачивали стрелку своего социального компаса, калибровали шкалу и рассчитывали поправку на ветер. Иной нувориш делает все правильно и становится посмешищем. А потому что нет гибкости. Истинный аристократ знает не то, что делать в каждой ситуации нужно, – он знает, в какой ситуации правила можно нарушить, и это войдет в моду.

В какой-то момент нас стало трое: мы не заметили, как присоединился Август. Август сообщил, что никакой он не аутист, он самый обыкновенный социопат и гений – и ушел, оставив нас в недоумении. Мы долго еще гадали, к чему бы это. Аутизм, конечно, выкашивает ряды аристократии с беспощадностью чумы, но мы ведь не говорили об аутизме! И об Августе тоже не говорили. Мы говорили, и я это точно помнила, о феномене художников-акварелистов, оказавшихся у власти. Королева Виктория весьма неплохо рисовала, и Адольф Гитлер, тиран и палач двадцатого века, тоже, причем он даже успел начать карьеру художника, и вроде бы на первых шагах преуспевал. Мы не смогли вспомнить, писал ли акварелью Сталин, еще один тиран, современник Гитлера и его противник. Если да, то это был бы хороший аргумент в пользу нашей теории. Черчилль акварелью не рисовал, он писал маслом – и заметьте, не стал ведь тираном. Но при чем тут Август со своим аутизмом? Выпив по глоточку уже чистого виски, мы пришли к единственно возможному выводу: ни при чем – мы уснули, и он нам приснился. Обеим сразу.

Я внимательно следила за Эмбер, ни на миг не забывая, что у нее, конечно, нет привычки выпивать больше, чем полбокала шампанского за вечер, а она еще не спала ночь и психически изнурена. Она может в любой момент упасть. Но Эмбер не менялась и никак не показывала опьянения. Она как порозовела после первого мартини – такой и осталась. Обычно у пьяного человека теряется контроль над мимикой, черты лица расплываются и выражение становится будто у младенца – такое же бессмысленное. Но у Эмбер с лицом был полный порядок. И тут я вспомнила свою недолгую свекровь княгиню Сонно-старшую. Леди Валери ван ден Берг, как и я, была по образованию офицером. Причем, на минуточку, она три года отслужила капитаном военно-транспортного корабля. Понятно, что борт доставлял грузы для высшего командования… замнем для ясности. Так вот, после посиделок со свекровью я падала спать, а она, мертвецки пьяная, шла командовать обедом, или ужином, или что там значилось по плану. И никто не догадывался, что у леди двоится в глазах. Ее великосветская улыбка была такой же, как обычно, ее глубокий голос звучал как прежде, шаги были уверенны, а жесты – грациозны. Хотя утром леди могла спросить – а что вчера было? Она никогда не уточняла, все ли прошло безупречно, – в этом она была уверена. Просто интересовалась, какое именно событие имело место, явились ли все приглашенные, требуются ли от нее какие-либо телодвижения, которые она обещала совершить накануне. То, что она была пьяна, ее не смущало. Главное, чтоб никто не заметил.

Вот это, наверное, меня всегда бесило в аристократах. Они хотели казаться, но не быть. Казаться трезвыми – а были ли они трезвы на самом деле, неважно. Чего никто не видит, того не существует. Слуги и родня не в счет. Главное, чтобы не прознали посторонние. Аристократы собаку съели на притворстве. У них в случае чего включался автопилот, в который при рождении установили программы этикета на все случаи жизни. Я так не могу. Я выросла в семье, где все были военнослужащими. По обеим линиям. И мужчины, и женщины. Но мои предки были солдатами и сержантами – кроме родоначальника. И у меня с рождения вбит стереотип, что офицер должен быть примером для подражания. Я знаю, что множество офицеров пьет горькую, но не считаю это нормой. Для пьянства как минимум нужна серьезная причина – неудавшаяся жизнь, несложившаяся карьера, гибель близкого. И неважно, как выглядит человек, – важно, кто он внутри. Потому что в бою, когда смерть рядом, на притворство сил не остается, шелуха слетает, и человек становится самим собой.

А аристократы думали наоборот. Какая разница, кто ты есть внутри, этого все равно никто не увидит и не оценит. Твоя душа – это повод в нее плюнуть, не открывай душу. А вот как ты выглядишь, какое впечатление производишь – это самое важное. От этого зависит твоя жизнь не в бою, а каждый день. От того, что о тебе скажут влиятельные люди. От того, какая репутация у тебя в обществе. Ты – это то, что о тебе думают и говорят.

Ричард Монро хотел казаться молодым и сексуальным. Ему даже в голову не приходило, что можно хотеть быть молодым душой. Поэтому он злился, когда я отказывалась появляться с ним в людных местах, – я же сводила его успех к нулю. Какая разница, что о нем думала я? Главное, что подумают равные, увидев его с молоденькой девушкой.

Кэрол Монро хотела выглядеть состоявшейся женщиной. Она не хотела быть хорошей женой, нет. Ее не волновало, что в качестве супруги она оказалась профнепригодной. Главное, чтобы завидовали подружки, убеждаясь каждый день, что самый красивый и престижный парень университета – ее собственность.

Леди Берг хотела прослыть светской дамой, истинной княгиней. Какое кому дело, что за закрытыми дверями она – алкоголичка со стажем? Главное, что ее вечера – образец хорошего тона.

Родственники Августа за идеал держали образ респектабельного человека. Они не пытались понять Августа, они придирались к его поведению. Наплевать, что они сухие и бездушные люди, унылые, как дождь в декабре. Зато они умеют себя вести. А Август, отщепенец и негодяй, не хочет. Не уважает старших, значит, не любит. Хороший мальчик должен слушаться папу. Папу, правда, я не видела, но с меня и дедушки хватило. Дедушка от робота отличался только происхождением.

Пожалуй, я знала только двоих аристократов, которые никем не притворялись. Макс и Август. Макс жил так жадно, словно это его последняя минута. Он не оглядывался ни на мнение общества, ни на свою репутацию. Впрочем, может быть, я напрасно думаю, что он не притворялся? Может, это тоже маска – этакого анфан-террибля, а на самом деле он тихий человек, склонный к кабинетным штудиям?

Зато Август не притворялся совершенно точно. А ему незачем, он гений.

– Макс? – переспросила Эмбер, поскольку я всю эту тираду высказала вслух. – Нет, мне кажется, он такой и есть. Ему тесно и скучно, вот он и выписывает кренделя. Он редко получает удовольствие от себя и от жизни. Мне он говорил, что был счастлив несколько лет назад, но недолго.

– Надеюсь, не в связи со мной?

Эмбер улыбнулась с легкой грустью:

– Он никогда не рассказывал о тебе. Ничего. Все, что мне известно, – слова его сестры, которая меня недолюбливает. Мне даже имя называли другое.

Я вздохнула:

– Делла – это полусокращение, полупсевдоним. Папе не стоило пить тот последний стакан, когда он выбирал имя для дочери. Потому что ну какая из меня Офелия?!

– Очень красивое имя, – запротестовала Эмбер. – И настоящая Офелия была вовсе не такой, какой ее изобразил Шекспир. Это не моя тема, но я читала одно исследование, где доказывается… Ее и убили потому, что она была умнее, харизматичней и независимей своих отца и брата. Она отказалась подчиняться узурпатору и могла даже вдохновить заговор. Поэтому ее убили. Возможно, утопили. Потому что она много знала, и нельзя было допускать, чтобы Гамлет и Офелия объединили силы.

– А ты? Ты кем-нибудь притворяешься?

– О, нет. Я очень сильно пьяна, у меня кружится голова, но беседа такая интересная. Она отвлекает меня от опьянения. Наверное, мне надо уехать, пока я не упала со стула, это было бы очень неприятно. С тем, что падение неприлично, я еще могу смириться, но это доставило бы тебе лишние хлопоты, а я не хочу, чтобы встреча завершалась раздражением.

– Я могу положить тебя спать в гостевую комнату. Это лучше, чем вызывать такси, вдруг ты уснешь в машине?

– Спасибо, но я не усну, мне так нехорошо, что я постараюсь не спать. Такси ни к чему, я вызвала маминого шофера, он приехал час назад и ждет у садовой террасы. Мама помыслить не может, чтобы в путешествии обойтись без комфорта. Отпустить меня одну на конференцию она не захотела, полетела со мной, и, конечно, повезла с собой машину и шофера. Многие считают, что это изнеженность и избалованность, а я полагаю, что в этом нет ничего дурного. Ведь мама своими привычками дает заработать стольким бедным людям!

Господи, подумала я, откуда ты такая взялась? Во всем буквально найдешь достоинства.

Неверной рукой я нащупала в аптечке блистер антиалкоголя и баночку детоксиканта. Как жаль, что я не догадалась захватить их с собой вчера, тогда мне и коктейль Тэгги, и сонский портвейн были бы нипочем. Эмбер заинтересовалась, я объяснила: первые таблетки надо принимать, чтобы снять опьянение, а вторые – отравление.

– Ой, я даже не слышала, что такие лекарства существуют!

Естественно, не слышала, это спецсредства, их в аптеке не продадут. Мы их сами не столько покупаем, сколько «достаем», несмотря на федеральную лицензию. Они производятся в строго ограниченном количестве, и если вдруг, допустим, резидентура специальной разведки на диссидентских планетах дружно ударяется в запой ради блага государства, остальным просто не хватает.

Эмбер поглядела на таблетки с сомнением.

Вот оно, настоящее аристократическое воспитание. Все должно быть традиционно. Если ты пьешь, то изволь пройти весь цикл – первая эйфория, пьяная истерика, тяжелый сон, так похожий на потерю сознания, и утренняя пытка – с головной болью, тошнотой, муками совести за вчерашнее и уступкой себе в виде рюмки водки.

К счастью, Эмбер оправдала мои надежды и попробовала таблетки. Через пять минут я поняла, что она действительно была очень пьяна – потому что под действием лекарств ее взор прояснился, а жесты приобрели законченность и точность.

Я проводила ее к машине, а затем пошла к Августу. Шеф был недоволен, и даже привычная его невозмутимость куда-то испарилась.

– Делла, так напиваться в это время дня – неприлично.