Назад в космос

– Я тоже видел этот фильм. Давай работать.

– Ты не понимаешь. – Кларк шагает ко мне и хватается за плечо. – Я каждый день хожу на энергостанцию. Знакомая дорога. Каждый божий день – туда и сюда. Ничего интересного. Валуны. Камни. И следы в пыли. Поэтому когда первый раз увидел вспышку… я подумал, что… Сенсорное голодание. Понимаешь? Решил, что у меня глюки от сенсорной депривации. И испугался. Если бы не испугался, я бы ни за что туда не пошел. Ведь это нарушение инструкции. Запрещено покидать проложенный маршрут движения.

Его утечка серьезнее моей.

– Он стоял в тени скалы. В густой тени. Если бы он не включился, я бы его не заметил. Вернулся на базу и попросил бы у Лема волшебных таблеток. Но он включился, и я увидел… Алексей, они здесь были, и они оставили нам путь в другие миры.

И тут меня разбирает смех. Меня трясет от попытки удержаться. Потому что смех – дополнительный расход кислорода. Бесполезно. Я смеюсь. Я смеюсь и выдавливаю вместе со смехом:

– Селениты… монолит… селениты… монолит…

Кларк отступает. Бьюсь об заклад – за зеркальной поверхностью лицевого щитка безумный взгляд. Или ошалелый. Мне не объяснить – как смешно на пороге смерти узнать о двух величайших открытиях, которые могут изменить будущее человечества. Дать человечеству еще один шанс на выживание, потому что каждый здравый человек понимает паллиативность этой так называемой международной лунной базы в кратере Пири. Которая, возможно, вообще не будет достроена, ибо всемирная междоусобица начнется раньше, чем сюда на смену строителям прибудут исследователи. Да и когда наука являлась средством примирения и сотрудничества? Наука движется войной, а война движет наукой.

10

Мы больше об этом не говорим. Мы методично-лихорадочно обыскиваем стеллажи, контейнеры с зипами, сбрасывая в кучку то, что поможет проделать операцию пересадки баллона с одного скафандра на другой скафандр. Мы не говорим о селенитах и монолите потому, наверное, что мы не герои. Мы – строители. Не покорители межзвездных пространств, а те, кто идет следом. За первопроходцами. Мысль о близкой гибели нас пугает, а не заставляет с еще большим воодушевлением продвигаться к неизведанному.

– Мы не успеем. – Я вздрагиваю, ибо кажется – сказал вслух, но это Кларк. Он вертит в руках замысловатую деталь. – Утечка воздуха ускоряется.

Я знаю, но не говорю. Скоро. Скоро мое щедрое самопожертвование потеряет всяческий смысл. А люди не узнают о величайших открытиях. Лунную базу после подобного инцидента обязательно закроют. Гибель Первой экспедиции. Гибель Второй экспедиции. Обратно в колыбель, в которой человечеству тесно, которая изгажена до невозможности, которую давно пора покинуть, ибо нельзя всю жизнь провести в колыбели.

– Тут есть тоннель, – говорит Кларк. – Тоннель до купола.

Словно в ответ пол вздрагивает. Блуждающий маскон продолжает свое дело. Обойма грузовых ракет с регулярностью бомбардировщиков утюжит окружающее пространство. Не будь основной купол укрыт в скальной породе, ему пришлось бы несладко. А вот складской купол – на открытом месте. Ну-ка, какова вероятность попадания ракеты?

– Тоннель служебный, – говорю я. – Предназначен для подвода коммуникаций. Ширина, высота не соответствуют габаритам наших скафандров. Забудь.

И тут Роберт говорит такое, что окончательно убеждает – он сошел с ума.

11

Тоннель узок. Чертовски узок и не предназначен для человека. Расточительно пробивать в лунной породе служебные тоннели по габаритам космонавта, и не просто космонавта, а космонавта в скафандре. И вот результат – условный путь к нашему спасению имеется, но нам в него не пройти, как верблюду в игольное ушко. Уточним – нам, облаченным в громоздкие лунные скафандры. Не надо быть специалистом в ТРИЗ, чтобы додуматься до решения: снять скафандры и преодолеть несколько сотен метров тоннеля в нательном белье и термокомбинезонах.

Я – за скептика. Кларк – за оптимиста.

– Там нет воздуха, – скептик.

– Мы можем не дышать, – оптимист.

– Там космическая стужа, – скептик.

– Мы побежим очень быстро, – оптимист.

– Человеческий организм не может существовать в вакууме, – скептик.

– Чандрасекар доказал обратное, – оптимист.

– Мы не йоги. И он погиб, – скептик.

– У нас нет другого выхода, – оптимист.

Я знаю – Кларк прав. Но мне жутко. Жутко выбраться из скафандра в безвоздушное пространство. В пустоту. Все противится этому, даже сам скафандр, в котором предусмотрена «защита от дурака». Но на хитрую гайку найдется еще более хитрый болт.

Я делаю глубокий и последний вдох. Перед нырком в безвоздушное пространство. Вырываюсь из уютного лона лунного скафандра. Словно еще раз рождаюсь на свет. Что думает младенец, покидая материнское лоно? Может, он тоже отчаянно боится, что умрет? Ведь его больше не будет питать кислородом и пищей пуповина, а беззащитное тело не укроет оболочка матки?

И вот я вовне.

В пустоте!

И рядом – дружище Роберт.

И мы, черт меня раздери, почему-то еще живы!

Отсчет пошел.

Мы ныряем в распахнутый люк служебного тоннеля и начинаем наш забег. И смерть мчится по пятам. Кларк – впереди. И темное пятно, которое расплывается в районе поясницы, беспокоит меня. Я не могу разобрать цвет – темный или алый.

12

– Все, – сказал Лем и накинул на заостренное лицо Роберта простыню. – Я ничего не мог сделать.

Я знаю. Я знаю – если бы мог, он сделал бы. Крохотка, разогнанная до космической скорости, насквозь прошила Кларка в районе поясницы. Блуждающий маскон дотянулся. Забрал одну жизнь.

– Мне надо идти, – говорю я Лему. Он пристально смотрит, словно пытаясь поставить диагноз – нервный срыв или психологический слом? – Нужно осмотреть энергостанцию, – поясняю.

Я ожидаю, что Зигмунд будет возражать, прикрываясь обычными врачебными поводами. Его право. После пробежки в пустоте меня следует срочно эвакуировать на Землю, запереть в медицинском центре и исследовать под микроскопом. Еще бы. Человек, доказавший, что резервов организма достаточно на столь безумный поступок. Надо лишь сделать глубокий вдох.

– Скафандр я надену, – что-то вроде невеселой шутки.

Я знаю, тяжело не только мне.

Тяжелее всего Лему.

Потому что он быстро понял: это – психоз. Весьма специфический психоз космологического происхождения. Антенна, направленная в межзвездную пустоту и настроенная на длину водорода, не может упрямо ловить вальс Штрауса «Голубой Дунай». И тем не менее вот он – Лем не случайно включал его каждый день, пытаясь по нашей реакции еще раз убедиться – он не сошел с ума. И мой селенит, и переполненный звездами монолит Кларка, и нечто, что заставило Льва Чандра выйти голым из купола, – проявление постоянной Эйнштейна, загадочного члена «лямбда» в релятивистских уравнениях, который вводил в мироздание силу отталкивания.

Мы должны были молчать о наших псевдооткрытиях, ибо у каждого имелись на этот счет четкие инструкции. Между нами еще до прибытия на Луну пролегла трещина – отчуждение, недоверие. И мироздание проверило нас на излом. Так же как проверило Первую экспедицию.

Нет, мы не оказались лучше. Скорее, нам повезло. Хотя я уверен, что Роберт знал о том, что смертельно ранен. Знал и не собирался брать у меня баллон. Он отдал бы мне свой. Простой американский парень, которому также претили все эти секретные инструкции, все эти земные воплощения постоянной Эйнштейна.

Пусть так. Пусть эта постоянная Эйнштейна не космическое суеверие, а действительно космологическая сила, препятствующая нашему продвижению в космос. Но значит, есть что-то еще. Сила, которая в противовес ей сближает нас, преодолевает отталкивание и отчуждение, и когда такое происходит, мы обретаем фантастические способности. Например, выживать без скафандров. А может, что-то еще большее, что в конце концов все же откроет нам дорогу к звездам.

Я стою на поверхности Луны.
У Луны нет темной стороны.
Мы несем ее в себе, даже сюда —
в пик вечного света.

Алекс Передерий. Звезда в космосе

Феликс сидел напротив Мадам и старался выглядеть гордо и независимо, насколько это возможно в положении, когда зад утонул в мягком кресле, а коленки задрались до самого подбородка.