Вкус утекающей воды

– Ну да, – согласился я, – скотина на сене. Вот почему ни у кого нет света в сенях? Нельзя! Можно сгореть.

– Перестань, мил человек. Чего нельзя? – продолжила Агафья Ивановна, когда мы вошли в дом. – Это все от недостатка проводов происходило. У нас тут в каждом доме в сенях керосинка стоит. А куда ж её ещё поставишь? В дом? Давай проходи к столу. Так от неё вонь и копоть как от паровоза. У нас ведь газу нету.

Я разулся прямо у двери. Слева на стене висела вешалка. А под ней на полу лежали картонки, специально для обуви. Я посмотрел на свои «рибок», оранжевого цвета, и подумал: «Эх, классные кроссовки! Жаль спиваются вместе со мной!»

– Красивые ботики, – сказала Агафья Ивановна, – ноги не потеют?

– Нет.

– Ты бы их поберёг. Давай что-нибудь подберём от моего покойного мужа? – предложила старушка. – У тебя какой размер?

Я с ужасом представил, как у меня отнимают мои пижонские кроссовки. Что тогда от меня останется? Надену коричневые ботинки с круглыми шнурками и полностью сольюсь с попадаловским пейзажем. Работа за еду, ботинки с покойника и спать где придётся. Моё имя буду помнить только я, и то не всегда. Кем я стану? Бомжом?! Стоп! Я же хотел стать бомжом? Та-ак! Значит, мои кроссовки перегораживают путь к моей мечте? Все! Отказываюсь.

– Мы пойдём выкапывать могилу? Так я покойников боюсь, – предупредил я.

Агафья Ивановна произнесла какое-то слово, что-то среднее между «акстись» и «придурок» – я не разобрал. И перекрестилась.

– Все храню в клети.

– А что не выкинете? – поинтересовался я.

– Не решаюсь. Он меня ведь не забывает, навещает «легулярно», – грустно ответила Агафья Ивановна.

– Знаете, я думаю, размер не подойдёт. У меня очень редкий размер, – сказал я, чувствуя тоже потребность перекреститься.

– Редкой бывает только группа крови, – поняла мой страх старушка. – Да ты не бойся, он же не по-настоящему приходит. Он теперь Дух. То в окошко постучит, то калиткой скрипнет… И всё.

«Я духов на дух не переношу», – подумал я, но вслух не произнёс, чтобы не обидеть старушку. Она усадила меня за стол, а сама скрылась за занавеской. Через некоторое время оттуда послышалось скворчание раскалённой сковороды и шипение теста, льющегося на раскалённый металл. Потом запахло блинами.

Кухня, а именно так называла Агафья Ивановна это помещение, было разделена вдоль на две части. Правую часть занимала русская печь. И все подступы в эту часть были закрыты занавесками. Сзади печки, пространство под печкой, над печкой и впереди печки – везде висели занавески. Левая часть выполняла функцию прихожей, и была практически пустой. Вешалка у входа, в центре – дверь в комнату и только впереди, у самого окна, небольшой холодильник и круглый стол. Стол был вплотную придвинут к стене. Поэтому мне пришлось занять место с краю, у самого холодильника. Я очень хотел сесть у окна, но тогда я бы перегородил путь Агафье Ивановне, которая то и дело выходила из-за занавески с новым блином. Опрокидывала его на тарелку и сверху бросала кусочек сливочного масла. Я наблюдал, как масло превращается в жёлтую лужицу и проникает в коричневую пористую структуру. Аромат стоял несусветный! Видимо он-то и разбудил Чудовище. Занавеска над печкой отодвинулась и оттуда показалась волосатая морда. Или рожа. Или лицо? Я затрудняюсь идентифицировать. Размер черепа был с голову ребёнка, который уже не писается в штаны. Два зелёных глаза с ненавистью сверкали прямо на меня: это кто тут пришёл есть мои блины?! Вариантов было два. Или черт, или обещанный дух усопшего супруга. «Лучше стать седым, чем схлопотать паралич», – подумалось мне.

Чудовище произнесло: «Мряу» и с таким грохотом спрыгнуло на пол, как будто холодильник потерял равновесие и свалился на бок. Из-за занавески выглянула Агафья Ивановна, и пожурила чудовище – мол, что ж ты Вася! Я понял, «Оно» – Вася.

– Это что, рысь? – предположил я. Лихорадочно вспоминая, бывают ли они черными.

– Да какая рысь, это мой кот Васька, – раздражённо пояснила Агафья Ивановна.

«Где вы таких котов видели? – хотел я грубо нагрубить старушке, но не успел. Чудовище, размером с приличного медвежонка, подошло ко мне, с силой уперлось башкой мне в ногу и кротко произнесло:

– Мря-ся.

Мало того, что я сразу понял, что Оно сказало: «Вася», я увидел протянутую мне чёрную мохнатую лапу. Я пожал лапу и представился:

– Андрей.

– Мря-реей, – повторило существо, прислушиваясь к звукам.

«Да, это кот», – решил я. Пушистый хвост трубой отмёл всякие сомнения. – «Обычный говорящий кот!»

Из-за своих размышлений я не понял следующую длинную фразу, которую Вася «промямрил» в ответ, что-то типа «рад знакомству» или «привет чувак». На всякий случай, я ответил, что тоже рад.

Василий как-то по-хозяйски занял стул в углу. И оказался за столом напротив меня. Агафье Ивановне это не понравилось, она грозно постращала животное. И недовольная физиономия Васьки опустилась ниже уровня стола. Старушка перевернула тарелку с блинами на другую тарелку и сказала:

– Ну вот, можно начинать. Теперь сверху самые остывшие. Пока до нижних дойдёшь, и они остынут. А свеженькие я буду в другую тарелку складывать.

– Может и не надо больше печь? – предположил я робко. Блины у старушки были размером со среднюю пиццу, правда, очень тонкие.

– Да ты, Андрюша, сначала попробуй, а потом останавливай. Тебе чего подать: варенья, сметаны или сгущённого молока?

– Сметаны, – согласился я. Варенье я никогда не любил, а сгущёнку из стратегического запаса страны я побаивался. Васька из-под стола одобрительно промяукал: «Мряу-мяу-мя», что означало: «отличный выбор, чувак».

– Можно мне руки помыть?

– Вот проходи, вот рукомойник, – старушка отодвинула занавеску и пустила меня в правую часть кухни. – Только аккуратнее, сильно не плещи и не задень сковороды. Растележилась я тут.

За занавеской располагались: маленький кухонный стол, покрытый клеёнкой; небольшой посудный шкаф, выкрашенный, как мне показалось, половой краской; и вход в пещеру под названием «Русская печь». Треугольная ржавенькая раковина одной стороной примыкала к печи, другой стороной крепилась к стене. Под раковиной стояло такое же ржавое ведро, куда сливалась вода. И только блестящий рукомойник выглядел как рубашка воздушного охлаждения мотоцикла, внося «хайтековскую» нотку в убранство кухни. Вдоль печи тянулась лавка, такого же цвета как посудный шкаф. На ней были разложены различные девайсы, необходимые для производства блинов. Например, перо невиданной птицы, опущенное в баночку с растопленным китовым жиром. Пока мыл руки, я успел рассмотреть, как это работает. Когда испечённый блин покидал сковороду, Агафья Ивановна брала перо и быстренько стирала им все написанное на поверхности, а потом снова заливала все тестом. С кем она вела переписку из печи, я не успел рассмотреть, но поинтересовался:

– А перо гусиное?

– Да какое гусиное?! – удивилась старушка. – Перо Жар-птицы, самое натуральное. Гусиное жара не выдержит.

– Что это за птица такая? – удивился я, как бывший орнитолог, перебирая в голове все возможные варианты.

– Да ты что, – ещё больше удивилась Агафья Ивановна, – про Жар-птицу не слыхал?

– Про Иванушку-Дурачка помню, а вот про птицу – как отрезало! Но уж если у вас есть Жар-птица, значит у вас и Иванушек-Дурачков – как грязи?

– Не веришь? – прищурилась старуха, – На!

Она протянула мне баночку с пером. Перо действительно было необыкновенным. Я со школы помню, что перо – это видоизменённая чешуйка (видимо птеродактиля). Состоит из стержня и опахала. Опахало состоит из бородок первого и второго порядка. Последние содержат крючочки, благодаря которым происходит сцепление, и перо приобретает необходимую жёсткость и монолитность конструкции. Когда бородки второго порядка не имеют крючочков – это пуховое перо. Для полёта не годится, больше применимо для лежачего образа жизни: подушки, перины и прочее. Это же перо, вернее его часть, которая не была измазана в масле, представляло собой стержень, от которого с промежутком отходили бородки первого порядка, как зубчики у расчёски. И только на самом конце «зубчиков» появлялись бородки второго порядка, сцепленные крючочками, как и полагается опахалу контурного пера. Конструкция была очень прочной. Если срезать ножницами края опахала, получилась бы отличная мелкая расчёска. Только как можно летать с такими перьями? Это все равно, что натянуть сетку-рабицу в середине крыла самолёта. Хотя может никто и не пробовал? И цвет пера был белый с небольшим голубоватым отливом. «Синяя птица что ли?» – спросил я сам у себя, а Агафье Ивановне безапелляционно заявил:

– Нет. Это не перо Жар-птицы.

– Почему? – как-то наивно, по-детски, спросила она.

– У Жар-птицы перья золотые, или, по крайней мере, разноцветные. И светятся в темноте.

– Правильно, – согласилась старушка. – Только это внутреннее перо. А внутреннее перо – всегда белое и не светится. Только отливает.

– А вы откуда знаете?

– Мне мой муж говорил. Он за Жар-птицей всю жизнь гонялся, да лишь несколько пёрышек добыл.

– А его, случаем, не Иваном звали?

– Нее-т. Семёном.

– А летать она умеет? – я попробовал собрать научные факты.

– А ты сам-то сказку вспомни, – предложила Агафья Ивановна.

– Да у меня клубок из Горбатой пони, Алисы, Серого Волка, заколдованной Лягушки, которая после поцелуя Дурачка, превращалась в Лягушку-Путешественницу, курицы с золотыми яйцами, репки-мутанта и Жар-птицы.

– Вот видишь, Милок, – по-матерински произнесла Агафья Ивановна, – историю-то свою надо знать. Народ-то он базар фильтрует.

После последнего идиоматического выражения я впал в кому. И уже не первый раз, за все время путешествия, меня снова посетила мысль: «И что я дома не остался?»

Но орнитология звала! И я продолжил сбор свидетельских показаний:

– Агафья Ивановна, и много у вас здесь Жар-птиц водится?

– Одна и осталась.

– А сколько было?

– Да столько и было.

– Значит, они у вас здесь не гнездятся?

– Да с кем ей тут гнездится? С петухами местными? Так всю породу изведёшь.

– Точно последний экземпляр? – спросил я с пристрастием. – Точно светится?

– Век воли не видать, – заявила старушка.

– Откуда это у вас, Агафья Ивановна такие просторечные выражения с яркой выраженной экспрессивной окраской? – процитировал я вердовский редактор – Несвойственные литературной речи.

– Я матом не ругаюсь, – испугалась старушка. – Это я у мужа нахваталась.

– Он что, был уголовником?

– Боже упаси! Что ж ты на меня все беду-то навешиваешь. В лесхозе у нас действительно бывшие зэки работали. Вот он и перенял от них. Двоечник!

Потом она стала рассказывать, как Семён плохо учился в школе и что из этого вышло. Но я уже не слушал. Я думал: вот оно! Вот он звёздный час орнитолога. Убить последний экземпляр неизвестного науке вида – это навеки вписать своё имя в историю науки. В орнитологии даже хуже, чем в криминалистике: нет трупа – нет доказательств. И никто потом не посмеет сказать про тебя: «Ну и мудак, был этот Семён – убил последнюю Жар-птицу на земле».

Воодушевлённый приближающейся славой, я торжественно вышел из-за занавески к столу и сразу почувствовал неладное. В воздухе висело какое-то напряжение. Я сел на свой стул и только тогда заметил, что первая тарелка с потенциально остывшими блинами усохла так, как будто ждала меня с прошлой недели. Про славу первооткрывателя пришлось забыть. И тут мохнатая лапа из-под стола, прямо напротив меня, молниеносно прочертив полукруг в воздухе, зацепила когтём верхний блин и скрылась под скатертью. Пока я протирал глаза и высчитывал, какой длины должна быть лапа, радиус поворота и угол атаки, следующий блин описал дугу и тоже скрылся под столом. Как можно с такой скоростью пожирать блины? Я же знаю, кошки, когда расстаются с последними зубами, не жуют еду, они заглатывают добычу целиком, почти как удавы. А тут даже не заглатывают, тут засасывают гигантские блины Агафьи Ивановны словно пылесосом! Я заглянул под стол. Под столом блины не валялись. Только пушистый Васькин хвост свешивался с противоположного стула и подобно маятнику жизнерадостно выстукивал время. Я отодвинул тарелку с блинами ближе к центру стола. Лапа прочертила очередной полукруг и ни с чем вернулась под стол. Вторая попытка также не увенчалась успехом. Из-под стола послышалось недовольное сопение. Потом на столе появилась лапа и медленно, сантиметр за сантиметром, стала ощупывать столешницу. Как человек, который еле-еле дотянулся рукой до верхней полки и теперь пытается на ощупь отыскать вчерашнюю заначку. Шансов у Васьки не было.

Над поверхностью стола появилась недоумевающая мохнатая морда. Васька сразу все оценил, понял и злобно сверкнул глазами в мою сторону. По его надутым щекам было понятно, что он еле сдерживается, чтобы не промяукать в мой адрес всякие гадости. Останавливал его только страх быть разоблачённым перед старушкой. С говорящими котами лучше не связываться, и я подвинул к нему тарелку. Васька заёрзал на своём стуле – демонстративно стырить блин со стола при свидетелях?! Я ободряюще ему подмигнул и слегка кивнул головой. Он плавно подцепил блин когтём и исчез за горизонтом стола. В этот момент вошла Агафья Ивановна, и тоже поразилась скорости исчезновения блинов.

– Васька! – заорала она и затем, крайне лаконично, буквально в двух словах, рассказала о его собачьем происхождении и пригрозила лишить его мужского достоинства.

– Агафья Ивановна, это все я, – вступился я, надувая щеки и имитируя жевательный процесс.

Старушка просто остолбенела. Её можно было понять – таких проглотов как я, она ещё не видела! У Васьки хоть было немного времени, пока мы беседовали у печки о проблемах местной орнитологии. У меня же…

– Ну, два блинчика Васе скормил, – признался я, чтобы не перебарщивать. – С детства кошек люблю.

Старушка немного успокоилась, сказала, что ну ладно, теста у нас много и скрылась за занавеской. А я почувствовал, что кто-то толкает мою ногу. Я заглянул под стол. Васька лбом бодал мою ногу, держа в зубах блин. Когда он заметил, что я заметил, он протянул блин мне, вытянув морду вперёд и вверх. Я понял – это благодарность, и принял дар. А Васька направился в сторону двери. Это было жуткое зрелище. Кто-то мне когда-то сказал, что в отличие от собаки, кошку нельзя перекормить. Ну да, Васька не умер, во всяком случае, пока. Но еле волочил своё раздутое пузо по полу. Кожа растянулась так, что просвечивала через шерсть. Кот стал похож на бритого дикобраза. Жестом я показал Василию, что надо поторапливаться, иначе сейчас спалимся. И вспомнил детский анекдот. Когда муж неожиданно возвращается домой, и жена выталкивает любовника через балкон с девятого этажа. А потом перегибается через перила, машет рукой и кричит: «А теперь давай – отползай! Отползай!» То же самое я предлагал Василию – отползать. Котяра не подвёл. Пока пёкся следующий блин, он таки успел добраться до двери, навалиться на неё и боком перекатиться через порог. Когда я закрывал за ним дверь, он жизнеутверждающе промяукал из сеней: «Мя-мря. Мря-мя. Ме-мрё умря-мим-мся». Что в переводе означало: «Давай, пока, ещё увидимся».

Минут через сорок я тоже как Васька перевалился через порог. Открыв дверь на крыльцо, я вышел на солнечный свет, зажмурился и почесал пузо. Потом огляделся вокруг, чтобы застукать Ваську за сходным занятием, но кота нигде не было. Затем я начал изучать содержимое картонной коробки, которую Агафья Ивановна извлекла из-под печки, отодвинув соответствующую занавеску. В ней было все необходимое: выключатели, плафоны, розетки и разнообразнейшие тумблеры, каких я сроду не видел. «Видимо, на самом деле, луноход разобрали», – подумал я. Топологическая схема сеней у меня не сложилась ещё в доме Таволги. Там мы поставили выключатель в избе у двери. Захотел отлить, включил свет и вышел в сени, далее во двор. Пришёл обратно – отключил. Очень удобно. Но если ты уходишь из дома надолго, или, наоборот, пришёл, тогда тебе придётся пробираться в темноте и с матом. Последняя ситуация требует иметь выключатель у входа с крыльца. Мне так хотелось отблагодарить Агафью Ивановну за ведёрко сметаны, которое съел я, и за тазик блинов, которую мы съели с мохнатым другом (скотина Васька сожрал большую часть), что я не мог допустить метания старушки по сеням в поисках света и экономии электроэнергии. Все-таки сени – странное помещение, проходное какое-то. Сюда бы датчик движения установить – я вспомнил свою дачу. Но датчика в луноходе, видимо не было – в коробке я его не обнаружил. И тут я вспомнил школу. У нас был выдающийся учитель по физике Альберт Семёнович! В десятом классе он поставил перед нами задачу – придумать схему освещения подъезда 5-этажного дома. Заходишь в подъезд, щелкаешь выключателем – в подъезде загорается свет. Поднимаешься на свой этаж, щелкаешь выключателем – свет в подъезде гаснет. Вышел из квартиры, включил свет, вышел из подъезда выключил. Я с этой задачей не справился, а мой друг Диман сумел нарисовать правильную схему. Сейчас у меня всего один этаж. Даже, если я глупее своего друга в 5 раз, я должен справиться.

Со словами «мне нужно произвести необходимые расчёты» я попросил у старушки ручку-самопиську с шариком на конце и кусок папируса. Вступительная фраза произвела на Агафью Ивановну неизгладимое впечатление, она сразу меня зауважала, но ручку все равно не дала. Я получил огрызок химического карандаша и несколько листков жёлтой бумаги. Я рисовал круги и контакты, соединял их крест- накрест и сикось-накось. Время шло, но Каменный цветок был как заколдованный, пока я не понял – надо упростить задачу. Выкинув из условия задачи многоконтактные тумблеры и взяв за основу обычные выключатели, правда, в количестве 4 штук, я придумал простую схему. С одной стороны, к лампе идёт один нулевой провод, а с другой стороны к лампе подходят два фазных провода. Конечно, изначально это один и тот же фазный провод, который мы специально разделяем на две жилы. Обе жилы проходят через первый выключатель, который расположен у двери в дом, потом проходит через второй выключатель, который мы ставим у двери на крыльцо, а потом оба провода идут к лампе. Вся фишка заключается в выключателях. Выключатель должен работать как реле: размыкая одну группу контактов, тем самым замыкать другую. Мне повезло. В коробке я нашёл несколько советских выключателей чёрного цвета. Когда-то это была самая топовая в сельской местности модель. Контактная группа находилась внутри круглой эбонитовой коробки, впереди располагался вертушек. Вертушком можно было щелкать в любую сторону и сколько угодно раз. Пока не достигнешь нужного результата: включить – выключить, или зажечь – погасить, что одно и то же. Но фактически у выключателя всего два положения. Когда вертушек направлен вверх и вниз – контакт замкнут, когда слева направо – разомкнут. Я разобрал выключатель и понял, что смогу добавить ещё одну контактную группу на положение вертушка слева – направо. Тогда при любом положении вертушка выключатель будет коммутировать ток или по одному, или другому проводу. А горит или не горит лампочка, будет зависеть от совпадения или несовпадения положения обоих выключателей. Соосность можно всегда обеспечить или наоборот разрушить, переключив любой из выключателей в другое положение. Ууух! Здорово!

Когда я уже убил два выключателя, раскромсав на органы и переставив их контакты в два других, которым больше повезло в этой жизни… Более простая мысль посетила мою голову – на хрена козе баян? Можно было просто поставить два обычных выключателя последовательно. Агафья Ивановна живёт одна. Вот решила она пройтись. Старушка выходит в сени, щелкает первым выключателем-включателем, появляется разница потенциалов, лампа горит. Спускается старушка по ступенькам, надевает чёботы и щелкает вторым включателем-выключателем – свет гаснет. Возвращается старушка с променада, включает включатель-выключатель – свет загорается, она снимает свои чёботы, поднимается по ступенькам, открывает дверь на кухню и гасит свет тем же выключателем-включателем, с которого все и началось. Если не нарушать заведённый порядок вещей, все будет работать как часы. Да, хорошая мысля приходит опосля. Но я решил сделать все красиво. Вдруг кот Васька вмешается в процесс. А он может. Тогда у старушки точно крышу снесёт: где включено, где не включено, а может лампа сгорела? И проклянёт меня колдунья за мою доброту и инициативность.

Уже на полпути к успеху, я вышел на лужайку перед домом размяться и случайно кинул взгляд на провода, идущие в дом – провода чудом не оборвались. Это были даже не провода, а старая ржавая проволока. Из которой по всей длине торчали кончики оборванных жилок, как щетинки у метлы. Я вышел за калитку, чтобы посмотреть на столб, от которого они отходили. Линия, идущая вдоль улицы, была совершенно нормальная – алюминиевая. А вот провода, идущие к домам, везде были разные. Не только моя бедная колдунья была обладательницей ржавых верёвок, ещё пара домов поблизости имела такую же особенность. За разглядыванием изоляторов на столбе меня застукал какой-то грубоватый мужик, видимо сосед.

– Ты чего задумал? Ты чего пялишься?! – наехал он крайне жёстко.

– Будешь грубить, – я еле сдержался, чтобы не послать его сразу в …опу (я очень вспыльчивый), но мужик был уж очень здоровый, – Агафья Ивановна Вас в бараний рог согнёт! Так и умрёшь горбатым и с рогами!

– Извини, я ни че, – стушевался мужик. – Я только спросить.

– Михаил, – представился он, протянув мне руку.

– Андрей, – сказал я, пытаясь пожать его лопату.

– Так ты электрик?

Вопрос застал меня врасплох. Скажешь, что нет – ничего делать не дадут. Скажешь, что да – как спросят за ржавые провода и за все остальное?!

– Я электронщик.

– Ммм-м, – уважительно промычал Михаил.

– Неужели эти провода и правда железные? – поинтересовался я.

– Стальные, – гордо ответил Михаил.

– Ммм-м, – пришла моя очередь мычать.

– Поменять хочешь?

– Очень хочу. Только проводов нет. Я принёс с собой, для внутренней проводки, так у них квадраты не те.

– Зачем квадраты? – удивился Михаил, – Пойдём ко мне, у меня круглые провода есть.

– Пойдём, – согласился я, – Только я Агафью Ивановну предупрежу, а то она и из меня рогаликов накрутит.

Михаил действительно оказался соседом, и к его дому тоже тянулись ржавые провода. Он гордо вынес из двора моток медного кабеля, размером с поливочный шланг, от которого жутко пахло свинячим свежачком. Я отрицательно покачал головой.

– Почему не подходит? – удивился Михаил.

– Нам нужен одножильный провод. Кабель, мы, тоже можем протянуть, но для этого нам понадобится тросик, к тросику нужно будет прикрепить кабель, а потом натянуть трос с кабелем от столба к дому и как-то его закрепить. И когда мы с этим справимся, зима наступит. И ещё один момент – нельзя соединять медный провод с алюминиевым. Они начнут химически взаимодействовать друг с другом и греться в месте соединения. Может случиться пожар.

Последний довод подействовал на Михаила угнетающе.

– Ты этот кабель можешь смело использовать для подвязывания малины или ручного медведя, – предложил я.

И мы одновременно посмотрели на малинник, который начинался от угла и тянулся вдоль левого забора до самого усада, Несколько рядов алюминиевого провода, посверкивая на солнце, тянулись через кусты.

– Ещё есть? – спросил я.

Михаил отрицательно покачал головой.

– Но я могу снять, – предложил он.

– Снимай, если не жалко. Только расстояние замерь. Если кусками, то не надо, со скрутками мы связываться не будем.

Тут у противоположной стороны забора появилась Агафья Ивановна.

– Андрей, Андрей! – закричала она. – Провода-то есть. Мой Семён-то ещё при жизни припас. Все менять собирался, да не успел. Иди, посмотри.

– Так, Миша, тормозни. Сейчас я оценю новое предложение, может, там и тебе хватит.

– Да ты что? – удивился Михаил, – Слышал? У неё мужик припас. Разве будет она теперь свои провода налево и направо распускать. Неправильно это.

– Но ты-то предлагал свои?

– Предлагал. Так ведь не подошли.

– Та-ак, – сказал я. – Если сейчас провода у Агафьи Ивановны будут не те, завязываем с этим делом. Иначе я ничего не успею. Я тут электричество в сенях должен провести, а не провода поменять, – вспомнил вдруг я.

Через две минуты я уже кричал Михаилу через забор:

– Отличные провода! Алюминиевые. Изолированные. Не меньше десяти квадра…

– Круглые, круглые! – опомнился я. – Их много. Тебе тоже хватит – Агафья Ивановна не против! Но с тебя лестница и кусачки или пассатижи, обязательно с изолированными ручками.

Из Михаила получился отличный помощник. Правда, инструмента с изолированными ручками у него не нашлось, и он припёр какие-то кузнечные щипцы. Зато лестница была выдающаяся. «Ты что пыль с Эйфелевой башни протираешь?» – пошутил я, но был не понят. Чтобы прислонить такую лестницу к столбу, таких как я, надо было бы человек шесть. Михаил поставил её в нужное место, даже не затаив дыхание. С такой лёгкостью, что я вспомнил фразу Высоцкого: «Возвращаюсь я с работы, рашпиль ставлю у стены». Единственная заминка у нас произошла, когда я уже поставив ногу на ступень лестницы, вспомнил рассказ про Ильича.