Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

ЭМИГРАЦИЯ ИЗ РОССИИ, 1992–2000

Начиная с 1992 года можно говорить об эмиграции собственно из России. С января 1993-го вступил в силу закон, разрешающий гражданам свободный выезд и возвращение обратно. После распада СССР и вступления в силу указанного закона наступил новый этап эмиграции, который иногда называют «четвертой волной». Впервые в истории для граждан России перестала существовать проблема выезда. До конца XX века продолжалась национальная эмиграция, хотя число выезжающих по естественным причинам постепенно сокращалось. Все большую долю занимала экономическая (трудовая) эмиграция. Ниже приводятся официальные оценки числа выехавших в 1992–2000 годах – Госкомстата России (лица, которые при выезде снялись с учета по месту жительства, то есть утратили статус резидента) и оценка МВД (лица, получившие разрешение на выезд в эмиграцию). По-видимому, число эмигрировавших несколько больше, ибо официальные данные не учитывают тех, кто выехал из страны, не получив официального разрешения на постоянное жительство (например, на учебу, в туристическую поездку, в служебную командировку) и не вернулся. Однако в условиях свободного выезда число таких лиц, вероятно, не слишком велико.

Несколько изменилось в 1990-е годы и основное направление эмиграции. На первое место вышла Германия, не только за счет этнических немцев и членов их семей, но и за счет евреев. Сократилось число выезжающих в США, ибо теперь евреи могут туда выехать только при наличии прямых родственников. В условиях свободного выезда из страны и учитывая массовую национальную (этническую) эмиграцию в 1989–1991 годах, на первое место среди выезжающих из страны на постоянное место жительства вышли русские.

Эмиграция из России за пределы СНГ и Балтии, 1992–2000, в тысячах человек

Распределение эмигрировавших из России за пределы бывшего СССР по странам назначения, 1992–2000, в тысячах человек (по данным МВД)

Дипломатия в изгнании

«ПАРИЖСКИЙ ГУБЕРНАТОР» (В. А. МАКЛАКОВ)[6 - Будницкий О. В. Нетипичный Маклаков // Отечественная история. 1999. № 2. С. 12–26; № 3. С. 64–80. В настоящем издании печатается с изменениями и дополнениями.]

Маклаков не поддается классификации. Менее всего он был «типичным представителем». Его особость восхищала и раздражала; вызывала недоумение и нередко – злобу. Думаю, что о Маклакове нельзя говорить только как о политическом деятеле; он был явлением русской культуры, явлением редким и ни на кого не похожим.

Блистательный адвокат, один из лучших ораторов России, депутат трех Государственных дум, один из лидеров партии кадетов, публицист…

«Умный юрист, политик трезвый и умеренный», – писала о нем Ариадна Тыркова. Однако этот «трезвый и умеренный» политик прошел через увлечение толстовством и был видным масоном, а «умный юрист» снабдил князя Феликса Юсупова кистенем для убийства Распутина, став, по его собственным словам, несомненным, с точки зрения закона, соучастником преступления. Оригинальность Маклакова Н. В. Валентинов-Вольский видел в том, что, будучи интеллигентом и обладая «вкусом к общественности», он отличался «решительно от всех оттенков русской интеллигенции» признанием «закона эволюции» и отрицательным отношением (даже отвращением) к революции. Однако этот противник революции произнес в Думе 3 ноября 1916 года одну из самых зажигательных антиправительственных речей, вошедшую в историю под названием «либо мы, либо они». И он же вел переговоры с царскими министрами в конце февраля 1917 года, пытаясь найти средства для предотвращения революционного взрыва.

В Маклакове каким-то образом сосуществовали западник со славянофилом и даже русским националистом, борец за права личности и защитник прав государства. Маклаков восхищался Столыпиным, и он же произнес, пожалуй, самые яркие антистолыпинские речи в Думе (во 2-й – о военно-полевых судах, в 3-й – по делу Азефа и о введении земства в Западном крае). Можно было бы привести еще немало парадоксов и противоречий, свойственных Маклакову – политику и юристу; однако при внимательном и последовательном рассмотрении его слова и действия оказываются подчиненными определенной внутренней логике, понять которую можно только соотнося их с обстоятельствами времени и внутренней эволюцией Маклакова.

Маклакова отличала от большинства русских политиков легкость (многие путали ее с легковесностью); этого фундаментально образованного человека кое-кто из современников почитал за дилетанта. «Вина» Маклакова заключалась в его необыкновенной одаренности, позволявшей ему быстро усваивать и понимать то, что иным коллегам или оппонентам давалось упорным трудом. А если к этому добавить еще и такое «непростительное» обстоятельство, как успех у женщин… Амурные похождения старого холостяка Маклакова были притчей во языцех московского и петербургского «общества». Маклаков, по мнению некоторых современников, мог претендовать на более крупную роль в партии кадетов, если бы не тяготился длинными и нередко скучными заседаниями партийных ареопагов. Во всяком случае, общество хорошенькой женщины он частенько предпочитал компании своих товарищей по ЦК.

За этой легкостью не всем удавалось разглядеть глубину и незаемный ум Маклакова. Среди тех, кто разглядел, был Лев Толстой. Он избрал юного студента своим спутником и собеседником во время пеших прогулок по Москве. Маклаков с присущей ему самоиронией объяснял толстовский выбор тем, что писателю надо было отдохнуть во время прогулок, поэтому он и предпочитал прогуливаться с Маклаковым, ибо разговоры с ним не требовали большого умственного напряжения. Разумеется, это было не так, и их отношения, несмотря на 40-летнюю разницу в возрасте, были больше похожи на дружбу, нежели на взаимоотношения ученика и наставника. Маклаков неоднократно гостил в Ясной Поляне. Его воспоминания о Толстом, возможно, лучшее, что написано о великом мыслителе[7 - Так считал, к примеру, Георгий Адамович, писавший, что статьи и книжки Маклакова о Толстом – «лучшее, что вообще о Толстом написано, и уж конечно самое ценное, самое долговечное из всего, написанного Маклаковым». См.: Адамович Г. Василий Алексеевич Маклаков. Политик, юрист, человек. Париж, 1959. С. 86.]. Разумеется, как и все прочие тексты Маклакова, при советской власти они в России не перепечатывались.

«Писатель в России должен жить долго», – обмолвился как-то Корней Чуковский. Еще в большей степени его слова справедливы по отношению к политикам; однако жить долго им удавалось еще реже, чем писателям. Я имею в виду, разумеется, порядочных политиков и независимых писателей. Маклаков был одним из таких нечастых исключений. Он прожил долгую жизнь, уйдя из нее 40 лет спустя после революции 1917 года, сохранив до конца прекрасную память, ясный ум и даже ораторский дар. Эмигрантское существование предоставило достаточно времени для размышлений и рефлексии. Воспоминания и размышления Маклакова оформились в четыре книги воспоминаний и размышлений[8 - Маклаков В. Из прошлого // Современные записки. 1929–1936. Кн. 38–44, 46–48, 50, 51, 53, 54, 56, 58, 60; переизданы с изменениями в кн.: Маклаков В. Власть и общественность на закате старой России. Париж, 1936. Т. 1–3; Он же. Первая Государственная Дума. Париж, 1939; Он же. Вторая Государственная Дума. Париж, б/г; Он же. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1954.], десятки статей, сотни писем-трактатов[9 - «Совершенно лично и доверительно!» Б. А. Бахметев – В. А. Маклаков: Переписка 1919–1951. В 3 т. / Ред., вступ. ст. и комментарии О. В. Будницкого. М.; Стэнфорд, 2001–2002; Политический роман в письмах: Из переписки А. В. Тырковой и В. А. Маклакова / Публ. и вступ. ст. О. В. Будницкого // Русская эмиграция: литература, история, кинолетопись. Иерусалим; Таллинн, 2004. С. 302–320; Спор о России: В. А. Маклаков и В. В. Шульгин. Переписка 1919–1939 / Сост., вступ. ст. и примеч. О. В. Будницкого. М., 2012; «Права человека и империи»: В. А. Маклаков – М. А. Алданов. Переписка 1929–1957 гг. / Сост., вступ. ст. и примеч. О. В. Будницкого. М., 2015; и др.].

Воспоминания Маклакова вызвали скандал среди его бывших товарищей по партии; характерно название одной из критических статей, принадлежащих перу П. Н. Милюкова: «Суд над кадетским либерализмом»[10 - Милюков П. Н. Суд над кадетским либерализмом // Современные записки. 1930. Кн. 40. Подробнее см.: Будницкий О. В. Маклаков и Милюков: два взгляда на русский либерализм // Либерализм в России: исторические судьбы и перспективы. М., 1999. С. 416–428; Он же. Милюков и Маклаков: к истории взаимоотношений. 1917–1939 // П. Н. Милюков: историк, политик, дипломат. М., 2000. С. 358–383.]. Маклаков и здесь оказался наособицу; мемуары пишутся обычно для самооправдания; во всяком случае, виноватых ищут на стороне. Маклаков анализировал заблуждения и просчеты своих, не снимая ответственности за то, что случилось с Россией в 1917 году, и лично с себя.

* * *

Василий Алексеевич Маклаков родился 10 мая 1869 года в Москве. Его мать, Елизавета Васильевна, урожденная Чередеева, умершая в 1881 году, в 33-летнем возрасте, была, по характеристике сына, «тепличным растением культурной помещичьей среды». Отец вышел из той же среды, но принадлежал к «другой ее разновидности» и свое положение в обществе создал сам, своим трудом и усилиями. Алексей Николаевич Маклаков закончил медицинский факультет и стал известным профессором-офтальмологом. В семье было восемь детей; один из братьев Василия Алексеевича умер в раннем детстве. Семеро остались на попечении отца; А. Н. Маклаков женился вторым браком на дочери директора Петровско-Разумовской академии Л. Ф. Ламовской (в девичестве – Королевой), известной в то время детской писательнице, публиковавшей свои произведения под псевдонимом Л. Нелидова[11 - Любопытную характеристику дал ей в письме к А. П. Чехову от 27 марта 1888 г. Я. П. Полонский: «У меня в ту пятницу была одна москвичка – Лидия Филипповна Маклакова – существо очень интересное, как по своей религии, так и по своему оригинальному образу мыслей (у дам редко бывают оригинальные мысли). Она когда-то написала повесть, под заглавием „Полоса» напечатана она была в „Вестнике Европы“ тому назад лет 10, – Тургенев и я, читая эту повесть, думали, что на Руси появился талант, который не уступает таланту Диккенса. Затем у ней были другие рассказы, но уже гораздо слабее… Надежда наша оказалась преждевременной. – Но если Вы в какой-нибудь библиотеке найдете тот номер „Вестника Европы“, где окажется эта „Полоса“ – прочтите эту повесть или рассказ. Это – рассказ по силе творчества замечательный» (Переписка А. П. Чехова. М., 1984. Т. 1. С. 390).]. Впоследствии один из братьев Василия Алексеевича, Алексей, стал, как и отец, офтальмологом, а другой, Николай, поступив на государственную службу, дослужился до поста министра внутренних дел. Он был одним из самых реакционных министров Николая II и в идейном отношении антагонистом своего старшего брата. В 1918 году Николай Маклаков был расстрелян большевиками.

Маклаков вспоминал, что он мало общался с материнской родней, среди которой было много землевладельцев-помещиков. «Кругом, в котором я рос, были знакомые и друзья отца, вообще интеллигенты». Их объединяло то, что все они сформировались в переломную для России эпоху, эпоху Великих реформ. Среди них бывали разногласия; но речь шла о темпах или о характере реформ; в их необходимости отец Василия Алексеевича и его друзья не сомневались. Они были очень далеки от радикализма. Это были практики, люди дела. Крайне отрицательно встретили они террористическую кампанию конца 1870-х – начала 1880-х годов, проводившуюся революционерами, не говоря уже об убийстве царя, с именем которого связывалось освобождение крестьян.

Той части интеллигенции, к которой принадлежал А. Н. Маклаков, было чуждо натужное «народолюбие», обязательное для радикалов. К «простому» народу, «к этому чужому миру» они относились без признаков высокомерия, не считали его «быдлом», обреченным оставаться внизу; себя не считали «белою костью», у которой есть привилегии по рождению; но они в себе ценили культуру и образованность и в этом видели свое заслуженное преимущество; не хотели это преимущество хранить для себя одних, считали долгом государства передавать его всем остальным, но не признавали и своей вины перед народом, не считали, что необразованные люди призваны Россию за собой вести или что культурным слоям у народа чему-то надо учиться. Долг высших классов был его учить и ему помогать, а не уступать ему места. И если это тогда им старались внушать, то они такое учение не считали не только опасным, но даже серьезным»[12 - Маклаков В. А. Из воспоминаний. С. 30–31.].

Возможно, еще тогда, в 1880-е годы, начало складываться недоверие В. А. Маклакова к таким формам демократии, как всеобщее избирательное право. Позднее жизненный и политический опыт усилил его опасения, что большинство, которое отнюдь не всегда право, подавит более культурное и образованное меньшинство и формально демократические процедуры могут отбросить общество назад. Гарантии прав меньшинства, прав личности – одна из центральных проблем, волновавших Маклакова – юриста и политика. Свои размышления о современной демократии, названные им «Еретическими мыслями», Маклаков опубликовал много лет спустя, после Второй мировой войны[13 - См.: Новый журнал (Нью-Йорк). 1948. Кн. 19, 20.].

Первоначально, по настоянию матери, дети в семье Маклаковых получали домашнее образование. Еще дома будущий соперник французских ораторов научился с гувернанткой «свободно болтать по-французски». Учили, наряду с прочим, также английскому и немецкому; учителем немецкого был одно время известный литератор, друг семьи П. В. Шумахер. Когда по настоянию отца Василий Алексеевич поступил в гимназию, Шумахер подарил ему редкое издание «Илиады» с надписью:

С детства до старости лет на мишуру все глядели
Слабые очи мои, лучших не видев красот.
Милостив к юноше Зевс, даровав ему высшее зренье
И указав ему путь в область нетленной красы.

    Васе Маклакову на память от старого хрена[14 - Маклаков В. А. Из воспоминаний. С. 33.].
В гимназии Маклаков учился легко и даже с блеском. Однако удушливая атмосфера классической толстовской гимназии, призванной не столько научить, сколько воспитать верноподданного, невольно провоцировала кое-кого из самолюбивых и самостоятельно мыслящих учеников на различные выходки и шалости. Среди них был и Маклаков. Нелады с гимназическим начальством привели к тому, что он едва не лишился права поступления в университет. По тогдашним правилам для этого было недостаточно отличной учебы – надо было еще получить «полный балл» по поведению. Ставить его директор гимназии не хотел, так как это автоматически означало награждение строптивого ученика золотой медалью – учился-то он отлично, а его латинское сочинение было отмечено как лучшее в округе. В конце концов, в нарушение всех правил, Маклакова наградили лишь серебряной медалью, а в университет отправили конфиденциальное отношение, в котором говорилось, что успехи в науках внушили Маклакову «опасное самомнение» и он стал воображать, что общие правила для него не обязательны.

Едва ли не в пику гимназическому начальству Маклаков, вместо всеми ожидаемого филологического факультета, подал документы на естественный. Так в 1887 году он стал студентом Московского университета и провел в нем 10 лет, выйдя из него в 27-летнем возрасте.

Уже в университете у Маклакова проявился «вкус к общественности», о котором писал впоследствии Валентинов-Вольский. Маклаков принимал участие в различных студенческих затеях, вроде организации Московского землячества, деятельности Хозяйственной комиссии, единственного тогда официального выборного студенческого органа; пытался (и небезуспешно) организовать поездку делегата от России на студенческий съезд в Монпелье; участвовал в панихиде по Н. Г. Чернышевскому, умершему в Саратове в 1889 году. Маклаков подчеркивал в книге воспоминаний о годах своей молодости, что его деятельность носила неполитический характер, преследовала чисто корпоративные, студенческие интересы; более того, он выступал как оппонент радикальной части студенчества, стремившейся втянуть студенческую массу в борьбу против существующего строя. В частности, среди таких радикалов был В. М. Чернов, будущий лидер партии эсеров и председатель Учредительного собрания в 1918 году.

Однако любая деятельность, выходившая за рамки университетского устава 1884 года, жестко ограничивавшего права студентов, рассматривалась властями как подрыв не только университетской «нравственности», но и вообще основ правопорядка. Умеренный Маклаков, стремившийся как-то оживить студенческую жизнь, отнюдь не помышляя о чем-то революционном, побывал в университетские годы под арестом, был исключен из университета «на всякий случай» с «волчьим билетом», закрывавшим ему дорогу в любое высшее учебное заведение России. И лишь хлопоты отца, подключившего влиятельных знакомых и отправившегося в Петербург на поклон к министру народного просвещения И. Д. Делянову и директору Департамента полиции П. Н. Дурново, привели к отмене этой жестокой меры.

Как выяснилось, Маклаков был исключен из университета за организацию поездки делегата от России на студенческий съезд; ведь официально никаких студенческих организаций, за исключением упомянутой Хозяйственной комиссии, в университете быть не могло, следовательно, не могло быть и выборов, не говоря уже о делегатах на зарубежные съезды. Много позже, когда Маклаков был уже депутатом Государственной думы, а Дурново отставным министром внутренних дел, последний в частном разговоре, не помня, разумеется, деталей маклаковского «дела», сказал ему, что подобные меры принимались для острастки лиц, вызывавших подозрение в неблагонадежности.

Достаточно этого эпизода, – писал Маклаков в своей последней книге, – чтобы видеть, что наряду с патриархальным добродушием, государственная власть этого времени могла обнаруживать и совершенно бессмысленную жестокость. Ведь это только случай, а вернее сказать «протекция», если распоряжение двух министров меня не раздавило совсем. А сколько было раздавлено и по меньшим предлогам только, чтобы их «попугать», как об этом мне откровенно сказал Дурново! Это был наглядный урок для оценки нашего режима и понимания того, почему позднее у него не оказалось защитников[15 - Маклаков В. А. Из воспоминаний. С. 138.].

Думаю, что защита прав личности, ставшая едва ли не центральным пунктом деятельности Маклакова – юриста и политика, во многом объясняется его гимназическим и студенческим опытом, когда он неоднократно сталкивался с бесправным и унизительным положением человека в России. Даже если этот человек относился к привилегированному сословию и был достаточно образован. Это проявлялось и в исключении из университета без объяснения причин или, скажем, в такой мелочи, как изъятие на границе при возвращении из Франции карточек деятелей Французской революции; революции к тому времени стукнуло как раз 100 лет; но на ввоз портретов ее деятелей и одновременно жертв требовалось специальное разрешение начальства.

Важнейшим событием в интеллектуальном и духовном развитии Маклакова стала поездка с отцом в 1889 году в Париж на Всемирную выставку; 65 лет спустя он писал, что месяц, проведенный тогда в Париже, он считает счастливейшим в своей жизни. Маклакова привлекали не достопримечательности, а образ жизни свободной страны. Его поражали разносчики газет, выкрикивавшие немыслимые в России политические лозунги; он посещал предвыборные собрания в Палате депутатов; с увлечением следил за полемикой претендентов и впервые услышал коллективное пение «Марсельезы»; решающим моментом его поездки стало знакомство с активистами Генеральной ассоциации студентов Парижа; его новые друзья стали его гидами по «политическому Парижу».

Маклаков стал убежденным франкофилом и в известном смысле западником. 20-летний студент пришел к выводу, что «свободные режимы Европы показывали, чем должно быть здоровое государство, и какая дорога приводит к нему. Пора было вступать на нее, где только возможно, и по этой дороге идти, не мечтая всего сразу достигнуть. Для роста всего живого есть свое положенное время. Раньше его вырастают только уроды»[16 - Маклаков В. А. Из воспоминаний. С. 104.].

Ко времени этой поездки относится и увлечение Маклакова Французской революцией. Характерно, что его любимым героем стал умеренный Мирабо: Маклаков писал, что он не закрывал глаза на его политические грехи – тайные встречи с королем и т. п.; по словам Маклакова, его привлекала в Мирабо способность подталкивать к реформам и одновременно противостоять крайностям; он изучил 8-томную биографию своего кумира и наизусть цитировал отрывки из его речей. Остается только гадать, таким ли рассудительным был 20-летний студент, каким его хотел изобразить 85-летний мемуарист.

По возвращении из Франции состоялся литературный дебют Маклакова – он опубликовал статью о Парижской студенческой ассоциации в «Русских ведомостях», став впоследствии постоянным автором этой газеты.

За время пребывания в университете Маклаков успел поучиться на трех факультетах, два из которых с блеском закончил. Разочаровавшись быстро в естественных науках, он перешел на исторический факультет, где учился у В. О. Ключевского и П. Г. Виноградова. Под руководством последнего он написал работу, которая стала его первым опубликованным научным трудом, – «Избрание жребием в Афинском государстве»[17 - См.: Исследования по греческой истории / Под ред. П. Виноградова. М., 1894.]. Виноградов прочил ему большое будущее. Впоследствии Маклаков отдал дань своим наставникам, опубликовав о них биографические очерки[18 - Klyuchevsky // Slavonic and East European Review. 1934. Vol. XIII. P. 320–329; Vinogradoff // Slavonic and East European Review. 1935. Vol. XIII. P. 633–640.].

Однако научная карьера Маклакова не задалась, и закончил он совсем другой факультет – юридический. Во-первых, у него случилось очередное «недоразумение» с университетскими властями, и попечитель учебного округа Н. П. Боголепов наложил вето на то, чтобы оставить Маклакова при университете «для подготовки к профессорскому званию». Во-вторых, в мае 1895 года умер от болезни сердца отец, и вдруг выяснилось, что надо съезжать с казенной квартиры и вообще как-то разобраться с материальным положением семьи, которая существовала на заработки отца. А Василий Алексеевич, старший из братьев, еще не имел конкретных планов на жизнь и специальности, способной обеспечить жизнь на прежнем уровне.

Он, вероятно, мог добиться отмены запрета Боголепова – как не раз ему и его родственникам и знакомым удавалось разрешать различные конфликты с начальством; однако Маклакову не хотелось «вступать на дорогу, где (он) должен бы был от власти и ее капризов зависеть». К тому же, по его собственному признанию, Маклаков не чувствовал в себе настоящей тяги к научной работе.

Наконец, последнее, и, возможно, самое важное. В решении Маклакова податься в юристы, а точнее – в адвокаты, сказывался общественный темперамент. В этой профессии он видел не только средство заработка, но и общественную миссию: «Мой короткий жизненный опыт, – писал Маклаков много лет спустя, – открыл мне… что главным злом русской жизни является безнаказанное господство в ней „произвола“, беззащитность человека против „усмотрения“ власти, отсутствие правовых оснований для защиты себя… Защита человека против „беззакония“, иначе защита самого „закона“ и была содержанием общественного служения – адвокатуры… Право… есть норма, основанная на принципе одинакового порядка для всех. В торжестве „права“ над „волей“ сущность прогресса. В служении этому – назначение адвокатуры»[19 - Маклаков В. А. Из воспоминаний. С. 220–221.].

Однако для поступления в адвокатуру нужен был диплом юридического факультета. В те времена можно было сдать экзамены за университетский курс экстерном. Но профессура юридического факультета встретила намерение Маклакова с возмущением. С точки зрения некоторых профессоров, это свидетельствовало о его неуважительном отношении к премудростям юридической науки. Испытание потенциального юриста ждало самое суровое. Маклаков прошел курс юридического факультета за год, сконцентрировав всю свою силу воли и способности на достижении цели. Он вел образ жизни отшельника, сведя общение с окружающими до минимума и даже вывесив в своей комнате плакат, предлагавший гостям не засиживаться дольше двух минут. В результате экзамены, кроме одного, были сданы на «весьма». Маклаков и без малого 60 лет спустя считал это главным спортивным достижением своей жизни. Любопытно, что и среди экзаменаторов, и среди студентов-юристов оказалось немало его будущих товарищей и по партии кадетов, и по Государственной думе.

В 1896 году Маклаков стал присяжным поверенным округа Московской судебной палаты; сначала он был помощником А. Р. Ледницкого, затем знаменитого Ф. Н. Плевако. Но очень быстро «отпочковался» от своих наставников и вскоре сам стал одной из звезд русской адвокатуры. Ораторский дар сыграл едва ли не решающую роль в политической карьере Маклакова; в памяти современников он остался прежде всего как «златоуст»[20 - См. далеко не полное собрание речей Маклакова в кн.: Маклаков В. Речи: Судебные, думские и публичные лекции. 1904–1926. Париж, 1949.]. Значение устного слова в общественной и политической жизни России начала века трудно переоценить; столь же нелегко понять секреты златоустов, блиставших на «подмостках» российской политической сцены: тексты речей не передают очарования живого слова, аудиозаписей выступлений выдающихся ораторов того времени практически не существует. Однако Маклаков и в этом случае является исключением: особенности его ораторского мастерства были таковы, что неизбежные потери при переводе устной речи на бумагу сводились к возможному минимуму, к тому же немало современников оставили воспоминания, позволяющие ощутить в какой-то степени шарм маклаковской речи.

Мастерство Маклакова-оратора заслуживает специального анализа, во-первых, потому, что это было, несомненно, явление русской культуры, во-вторых, поскольку его ораторский дар стал политическим оружием и даже в известной мере определял особую роль московского адвоката в партии кадетов.

Как и многие другие известные русские политические ораторы, Маклаков прошел «начальную школу» и получил известность в суде. Имя ему сделало выступление на процессе по делу о злоупотреблениях в Северном страховом обществе; Маклаков умудрился добиться оправдания своего подзащитного Сеткина; пикантность ситуации заключалась в том, что Сеткин был единственным из обвиняемых, кто признался в своей вине.

Процесс был громким: председателем суда был известный судебный и общественный деятель Н. В. Давыдов; обвинял прокурор А. А. Макаров, будущий министр внутренних дел. Обвиняемые пригласили известных адвокатов, которые в конце концов преуспели в защите, возможно, не очень правого дела. Маклаков оказался в этой компании случайно – его клиента должен был защищать Плевако, но вынужден был уехать по другому делу и перепоручил защиту помощнику. Маклаков не пытался доказывать невиновности своего подзащитного – да это было и невозможно после его признания.

В своей речи он признал, что оправдательный приговор «не обелит его дела, преступление останется преступлением, а растрата растратой», но то, что можно было сделать, чтобы исправить содеянное, он сделал: он обязался растрату пополнить. Такое обязательство со стороны разоренного человека может показаться смешным, но «не смейтесь над этим, – говорил Маклаков, обращаясь к присяжным, – это значило бы смеяться над бедностью»[21 - Маклаков В. А. Из воспоминаний. С. 285.].

Речь Маклакова имела необычайный успех; факт преступления его подзащитного был признан, но сам Сеткин сочтен невиновным. Речь молодого адвоката оказалась единственной, перепечатанной полностью в специальном юридическом журнале «Судебные драмы», публиковавшем отчеты о наиболее громких процессах; это было довольно почетно; как правило, речи воспроизводились там в изложении, и лишь нечто из ряда вон выходящее удостаивалось перепечатки полностью. О речи Маклакова говорилось, что она «чужда тех шаблонных приемов, благодаря которым слушатель заранее знает, чем начнет и окончит свою речь тот или другой оратор. Она построена довольно искусно, причем защитник сделал правдивый анализ обстановки преступления и личности Сеткина. Своею искренностью и правдивостью речь эта подкупила слушателей. Адвокат, анализируя дело, не должен никогда терять из виду идеи справедливости. Он должен всегда оставаться правдивым, т. к. правда и искренность воздействуют на убеждение присяжных лучше всяких „фейерверков“»[22 - Судебные драмы. 1898. Т. II. С. 94.].

Речи Маклакова посвятил в «Курьере» специальную статью известный деятель либерального движения и публицист В. А. Гольцев. Процитировав слова Маклакова о том, что оправдательный приговор не обелит дела Сеткина, Гольцев писал: «Поздравляю молодого адвоката с этими словами, прямыми, искренними, честными, достойными великого дела правосудия. В них вся правда, осуждение греха и пощада грешнику»[23 - Маклаков В. А. Из воспоминаний. С. 285.].

Впоследствии Маклаков произнес немало речей, ставших знаменитыми, но эта, несомненно, была ему особенно дорога. Когда много лет спустя, в 1949 году, к его 80-летнему юбилею, готовился сборник речей прославленного оратора, Маклаков досадовал, что не удалось достать номер «Судебных драм», в котором была напечатана его речь в защиту Сеткина, и она не вошла в юбилейный сборник.

К числу наиболее известных судебных речей Маклакова относятся выступления по делу М. А. Стаховича против князя В. П. Мещерского; он, вместе с Плевако, поддерживал иск Стаховича по обвинению Мещерского в клевете; речь по делу крестьян, разгромивших экономию в селе Долбенково, принадлежавшую великому князю Сергею Александровичу[24 - Обстоятельства дела были таковы. 28 февраля 1905 года крестьяне села Долбенково и окрестных деревень, вынужденные арендовать землю и покосы у великокняжеской экономии и находившиеся от нее в полной зависимости, разгромили экономию и нанесли «легкие побои» управляющему экономией Филатьеву, постоянно налагавшему на них штрафы; любопытно, что перед погромом крестьяне распили вместе с упарвляющим водку, отпущенную по его записке из казенной лавки, причем пили за здоровье крестьян, за прочный мир и добрые соседские отношения.Дело слушалось с 30 июня по 2 июля 1905 года в г. Дмитровске Орловской губернии выездной сессией, согласно определению Сената, не Харьковской, как бы то следовало, а Московской судебной палаты. Председательствовал старший председатель Московской судебной палаты Ф. Ф. Арнольд. В составе сословных представителей был орловский губернский предводитель дворянства М. А. Стахович. Вместе с Маклаковым защищали адвокаты Н. А. Бакулин (Орел) и Н. К. Муравьев (Москва). Последний впоследствии был председателем Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства.]. В последнем случае Маклаков, как и в деле Сеткина, сразу признал факт совершения его подзащитными преступления и осудил его: «Их борьба была неразумна, их приемы нелепы; всем существом я осуждаю то, что они натворили». Однако, осуждая преступление, он отказывался признать виновными тех, кто его совершил; более того, адвокат предложил судьям самим разделить ответственность с крестьянами за содеянное ими.

Погром экономии был следствием многолетнего попрания закона управляющим, системы штрафов и поборов; закон при этом молчал, а лица, ответственные за порядок в данной местности, как будто не замечали происходящего. «Вы осуждаете их, как судьи, по уголовному уложению, – говорил в заключение своей речи Маклаков, – но как представители государственной власти постарайтесь быть справедливыми. Вы не защитили их тогда, когда беззаконным путем их разоряли в деревне, вы закрыли для них все пути законно стоять за свои интересы, вы целой системой воспитали в них грубость. Результатом было то, что вы знаете. Признайте же то, что если они виноваты, то и мы все виноваты перед ними – и в этом деле справедливостью может быть только высшая милость»[25 - Молодая адвокатура. [Б. м.] и [Б. г.] С. 86–87.].