Духи Тургояка. Сказы Веры. Книга вторая

С этими мыслями-воспоминаниями я и про холод забыл, и про усталость, а лишь пыхтел, и шагал след в след за впереди идущими родителями, торившими дорогу по острову. Добравшись до пещерки, мы сделали остановку, сняли лыжи, разгребли у большого пня снег, посидели, доели с остывающим чаем бутерброды, и после спустились между камней вглубь. Помещение было теснее, чем летом, скорее от того, что мы были в зимних одеждах. Камни свода в некоторых местах отсутствовали, и через эти прогалы внутрь насыпался снег. От камней тянуло одиночеством и холодом, но внутренне я чувствовал, что здесь прожило не одно поколение людей. А их отсутствие навевало, даже не знаю почему, это чувство одиночества и какой-то невосполнимой потери. От света, падающего из потолочных дыр и выступающих камней внутри, на стенах пещеры вырисовывались причудливые образы животных. Но эти картинки не перебивали того всплывшего чувства уныния и безысходности.

Я вылез из пещерки на солнечный свет, и сразу немного полегчало на сердце. Продираясь через снег, пошел в сторону невысокого скального выступа. Он был совсем недалеко, но высокий снег сильно затруднял движение. Несколько раз я ногами попадал в какие-то расселины между камнями под снегом, в которых стопы застревали, но я упорно карабкался вверх. Спустя несколько минут я добрался до верхней точки, разгреб снег по сторонам и сел отдышаться. Яркий солнечный диск уже прошел точку зенита и медленно начинал опускаться к макушкам сосен, ближе к Липовой горе. Я на несколько мгновений замер и прислушался к стуку своего сердца. Оно, как ни странно, быстро успокоилось после интенсивного подъема и сейчас билось уверенно, создавало мощные толчки, как будто его подключили к дополнительному источнику питания. Накатывающая волна непонятного чувства захлестнула. Создавалось впечатление, что я превратился в своего рода проводник, кусочек медной проволоки, замкнувшей землю и небо. Как будто через меня прошел такой сильный разряд, что я вот-вот потеряю сознание. Нахлынувшее тепло начало подниматься от кончиков пальцев ног и, как сосуд, наполнять тело чем-то ярко голубым снизу вверх, и навстречу ему из макушки устремился поток с золотистым сиянием сверху вниз. Встреча потоков произошла, по ощущениям, в районе сердца, образовывая круговорот.

Я поднял глаза к солнцу, окружающий мир уплывал, растворялся в тумане. Оставалось только Солнце – теплое, яркое, всеобъемлющее. Пришло ощущение большого города – Солнца, в котором все жители вокруг тебя узнали и приветственно вскидывают руки. Перед глазами высокие городские ворота с распахнутыми створками, а за ними огромный город, наполненный приветливыми жителями в светлых одеждах, напоминающих славянскую традицию с вышивками, кушаками, косоворотками. Было чувство, что я их всех давно знаю и, что все они – мои родственники. Ближе всего ко мне стояла приветливая голубоглазая женщина. Она протянула ко мне руки и, назвав сынком, с улыбкой спросила, где я так долго пропадал, что она меня уже и не чаяла увидеть в живых. Я без страха уже собирался сделать первый шаг навстречу к ней и всем этим людям.

На мгновение мне показалось, что солнечный диск перекрыло облако и яркие краски стали блекнуть. Сколько в этом состоянии отрешения от окружающего мира я был, сказать было невозможно. Может, секунду, может – вечность. Вдалеке за спиной я услышал голос, но он звучал в диссонанс всему окружению и нарушал всеобщую гармонию состояния. Пришлось нехотя подчиниться, и внутренним усилием остановить попытку движения из ворот. Когда я открыл глаза, передо мной на камне стояла немного растерявшаяся мама и терла лоб снегом. Он, как масло на сковороде, таял и каплями стекал по щекам за отворот свитера. Увидев, что я моргаю и начинаю брыкаться от холодного снега, она немного успокоилась, потянула меня за воротник куртки вниз с горки. Медленно передвигаясь по рыхлому снегу, я поплелся за ней. У основания горки родители решили, что я надышался избытком кислорода на свежем воздухе, и решили двигаться в обратную сторону по проторенной нами же тропе.

На берегу перед островом уже никого не было. Старушка как будто испарилась. На остров от места нашей встречи, кроме нашей лыжни, следов по снегу не было, а на льду озера в пределах видимости ее не было видно, хотя далеко такая старенькая бабулька уйти не могла. Начало вновь мести. «Чудеса», – подумал я тогда.

Добравшись до дома, ближе к вечеру я уже не мог «ни петь, ни свистеть». Так нагулялся, что даже не стал ждать, когда мама разогреет ужин, и, скинув верхнюю одежду, рухнул на кровать. Спал крепко, не видя снов, не чувствуя, как с меня стянули остатки одежды, расправили кровать и оставили спать до утра. Показалось, что я только положил голову на подушку и в следующее мгновенье уже проснулся в этой же позе. Но было уже утро следующего дня.

Вновь всё шло по накатанному расписанию. Школа, музыкальная школа, домашние задания, гуляния с соседскими ребятами по улице. Весна была дружной, снег сошел очень быстро, но потом пару раз выпадал снова толстым слоем, дабы напомнить местным жителям, что они живут не на черноморском побережье Северного Кавказа, а всего лишь на берегу реки Миасс Южного Урала. Настроение у учеников было чемоданным, впрочем, как и у учителей, которые ждали каникул не меньше детей. А я ждал, что отец придет с работы и объявит, что снова купил на заводе для меня путевку в пионерский загородный лагерь на озере Тургояк. И однажды это свершилось… Переводные контрольные, последний звонок, выставление четвертных и годовых оценок, и – свобода! На три месяца.

Летние каникулы. «Кругосветка»

Первым радостным событием в дни свободы было решение деда и бабушки посетить родственников, живших в районе Азовского моря и на границе Ростовской и Волгоградской областей. В первом случае это была семья бабушкиной племянницы из города Азова, а во втором случае – дедовская сестра, жившая в совхозе имени двадцать второго партсъезда, это где-то недалеко от Цимлянского водохранилища. Мы быстро создали план поездки и стали собираться. «Малое кругосветное путешествие», как я тогда его назвал, состояло из нескольких этапов. Сначала мы поехали поездом до Волгограда. Там решили пересесть на пароход, но в нужную сторону по течению реки Волги посадка была только по четным дням, а мы прибыли утром нечетного. Это нам было, собственно, на руку, и мы по возможности обошли все мемориальные комплексы города-героя. Вначале дед возложил цветы к подножию монумента Родины-матери на Мамаевом кургане. Когда мы стояли в молчании у ног статуи, из его глаз скатывались скупые слезинки, взгляд был затуманен, и мне казалось, что в мыслях он был где-то там, на поле боя, истекающий кровью, в окружении погибших и раненных, с криками и стонами, с чувством бессилия в оказании помощи умирающим друзьям-однополчанам. Дед был в Великую Отечественную войну артиллеристом и дошел до Чехии. Там побывал в окружении, раненный в бедро, трое суток по болоту выползал из него в то время, когда рана воспалилась, и в ней на жаре уже завелись черви. Жуть, когда это представлю… В общем, все тяготы войны и душевные раны сейчас были, так сказать, еще на пределе. Каждую ночь он во сне то кричал: «В бой за Родину, за Сталина», то громко стонал.

Потом мы прогулялись по центру Волгограда и уже просто заходили во все значимые музеи, куда успели. Ночевать было негде, так как мест в гостиницах не было без брони, и мы проехали на речной вокзал. Ночь пришлось провести в зале ожидания посадки, и еще в соседстве с миллионами комарих, нещадно заползающих под любые брючины, за шиворот, в рукава, для своих подлых кровоотсасывающих целей. Вначале я просто отмахивался, но в третьем часу ночи, не выдержав натиска, залез в пристроенный к лестнице пустой буфет. Скрючившись в позе зародыша, я закрылся в тумбочке для хранения продуктов, оставив для дыхания маленькую щель. Там и уснул. Даже милиционер, проходивший с обходом по залу ожидания под утро и светивший фонариком во все закоулки, не смог обнаружить меня. На зорьке все бока болели, а руки затекли, но зато комарам не досталось моего пионерского сладкого тела. Позавтракав бутербродами, мы сели на трехпалубный пароход «Герой Головачев» и отправились сначала по Волге, в сторону Каспийского моря, а потом, свернув в Волго-Донской канал, долго проходили тринадцать шлюзов и Цимлянское водохранилище. Стояла жара, а мы на верхней палубе всё это время валялись на лежаках, загорали, пили минералку «Нарзан» и принимали душ.

По прибытии в Ростов-на-Дону пару часов погуляли по центру города и сели на водный трамвай-ракету, быстро доставившую нас по реке в город Азов. Погостив у родственников пару дней, решили уехать. Обстановка была тяжелой из-за того, что за неделю до нашего приезда племянница была убита во время выполнения какого-то задания. Она работала следователем по особо тяжким. Получилось, что попали мы на поминки. Дальше, сев на поезд, вернулись на границу Ростовской и Волгоградской областей и, сойдя на небольшой станции, отправились в совхоз им. ХХII партсъезда – искать очередных родственников.

Встреча была неожиданной и очень радостной. Погостив недельку у гостеприимной дедовской сестры и ее многочисленных совхозных родственников, вернулись в Волгоград и решили на самолете вернуться в Челябинск, но билетов не оказалось ни в Челябинск, ни в Свердловск. Случайно освободились места в самолете до Магнитогорска, и мы галопом помчались к месту регистрации и посадки. Взлет, набор высоты, отстегнуть ремни, сок, легкий завтрак… Я даже успел отключиться на пару десятков минут. Но что-то пошло не так. В момент отключки я вдруг увидел в полусне видение, что перед иллюминатором с наружной стороны на меня с тревогой смотрит голубоглазая женщина, которую я уже где-то видел, и пытается что-то сказать. За обшивкой самолета ее слова растворяются в работе турбин авиалайнера, и я ни одного слова не могу разобрать. Тогда она начинает жестами показывать в сторону крыла. Рывки, тряска, перепады давления с болью в ушах возвращают меня в реальную и не очень приятную действительность. Видение растворяется в облаках. Что-то долго летим. Я напряженно смотрю в иллюминатор на закрылки, они то выпускаются, то снова втягиваются. Внутреннее напряжение на пределе. Уже становится страшно, но вот из облаков становится видна стремительно приближающаяся земля, и в какой-то момент толчок, стук колес и торможение. При выходе на трап вокруг нас стояло два десятка скорых и столько же пожарных машин. Только в зале прилета ожидающие и встречающие с любопытством стали выспрашивать про наши ощущения. Оказалось, что мы летели не два, а три часа из-за того, что отказал один двигатель и заклинило на одном крыле закрылки. Вот по этой причине их двигали туда-сюда перед посадкой. Когда ты на земле, уже ничего не страшно, но там, в небе, на девяти тысячах метров пустоты под ногами, реально в душе возникла паника. Но тогда подробностей никто не знал, и собственно, всеобщей паники не было. На поезде из Магнитогорска мы успешно добрались до дома. «Кругосветка» завершилась.

На следующий день я достал из сумки три пленочные кассеты с заснятыми кадрами хроники путешествия и, как заядлый фотограф, кинулся проявлять их и печатать. Технология отработанная: руки суешь в рукава толстой куртки, только наоборот – снаружи внутрь, берешь кассету с пленкой, разобранный фотобачок из четырех частей, подол куртки обматываешь вокруг всех этих штук, на всякий пожарный случай накрываешь еще покрывалом сверху. На ощупь в темноте, чтобы не засветить тридцатишестикадровую пленку марки «Свема», достаешь аккуратно из кассеты и начинаешь процесс наматывания пленки на направляющую спираль бачка. Когда все манипуляции с перемотками, разведением реактивов, заливкой и прочими манипуляциями были проделаны и проявлена последняя пленка, я стал на просвет осматривать еще мокрые негативы. В том месте, где я пытался сделать снимки из иллюминатора самолета на обратном пути домой, на каждом кадре негатива отпечатались темные сферические пятна. Может, это были блики от стекла, может, проявитель в этом месте слабее на пленку подействовал от ее слипания в бачке, но на всех кадрах из полета в небе были эти пятна. «Испорченные кадры», – подумалось мне. После печати я действительно на фотографиях увидел бледно-светлые шары рядом с самолетным крылом. Было впечатление, что это застывшие в невесомости, слегка издающие свет капли воды. Весь фотоотчет по поездке был представлен родителям и остальным родственникам, пришедшим послушать рассказ о том, как живет наша дальняя южная родня. В итоге вся поездка уложилась в 18 дней и кучу новых впечатлений. Еще не улеглись воспоминания и переживания от этого путешествия, а уже через неделю я был готов ко второй смене пионерского лагеря на озере Тургояк.

Лагерь. Новый поход

День заезда в этот лагерь на очередную вторую смену я снова ждал, как манну небесную. И вот, когда наступил этот благословенный день, всё повторилось как и в прошлый, и в позапрошлый годы. Площадь перед Дворцом автомобилестроителей, знакомые лица, автобусы, загрузка, путь до лагеря, суматоха сдачи путевок, камера хранения для чемоданов, разбивка по отрядам, занятие комнат, коек, тумбочек, получение формы… Эта суматоха так заводила, что усталости совсем не чувствовалось, и cпадала она только тогда, когда ты садился на край кровати перед отбоем. Да, всё повторяется, но уже с высоты прожитого года начинает восприниматься иначе. Детские поступки прошлого лета переосмысливаются, появляются новые идеи, друзья, чувства. Остается неизменным только расписание смены с ее днем Нептуна и прочей чепухой, ну и поход вокруг Тургояка.

Манной небесной для меня был именно этот поход, всё остальное уходило на задний план. Я, конечно, и с родителями мог бы уехать на противоположную сторону озера, чтобы пожить в палатке, но это было совсем не то. Дух отрядного коллективизма, дух свободы, дух единения с природой – вот что было главным, а с родителями и их друзьями чувствуешь себя под неусыпным контролем, защитой, чрезмерной опекой и не получаешь полного раскрепощения.

В жесткой иерархической пирамиде человеческого общения всегда есть место «клубу по интересам», когда большая группа единомышленников, независимо от положения и достатка в обществе, собирается вместе, чтобы весело провести время с пользой, занимаясь совместной однонаправленной деятельностью. Для кого-то это кружок, секция, музыкальная школа, игра в песочнице, рыбалка с мостика, сбор ягод в лесу, просмотр фильма в кинотеатре, поход в библиотеку за очередной интересной книгой, а для меня – поход. Но, кроме всего вышеперечисленного, лично для меня это маленькое путешествие на противоположный берег озера отождествлялось с каким-то непостижимым душевным успокоением. Объяснить это было невозможно. Просто на уровне подсознания я чувствовал, что мне туда надо! Что там открывается какая-то внутренняя связь и что, возвращаясь, я становлюсь отчасти другим.

Жизнь в лагере в этом году немного отличалась тем, что знакомых ребят и девочек было меньше, чем обычно. Объяснялось это просто: я в прошлые годы всегда попадал в отряд, где был по возрасту почти самым мелким. Другие, «умудренные опытом» с высоты своего более «зрелого» возраста, прошлогодние одноотрядники в этом году уже не поехали в лагерь, так как сдали экзамены, получили свидетельства о восьмилетнем образовании и решали вопросы поступления в техникумы, училища или продолжения обучения в школе до десятого класса. Многих в отряде я видел впервые, но это не мешало дружно впрячься в лагерные будни по пожиранию конфет, и плетению длинных цепочек из фантиков, в борьбе за первое место по длине этих цепочек. В соревновательный процесс по разным видам спорта, по намазыванию пастой девчонок из соседней палаты, по поеданию огромного количества ягод на ближайшей к лагерю горке, по дежурству на шлагбауме, по вечерним танцам на импровизированной дискотеке.

Правда, в этом году с дежурством вышло обидное недоразумение. Как-то раз меня на два часа до обеда поставили «на шлагбаум», и пообещали сменить, как только основные дежурные этого поста поедят. Я естественно, согласился, так как день был рабочий, посетителей в виде родителей не предвиделось, и бегать вызывать по отрядам детей было практически не нужно. В момент, когда я остался в гордом одиночестве, по лагерному громкоговорителю объявили о разрешении на купание в озерном лягушатнике у пристани и стали приглашать на берег по очереди каждый отряд. Вот и наш отряд пригласили, а я стою на посту. Вот время обеда наступило, я стою. Обед уже час как закончился, и отряды на «сончас» расползлись по дачам, а я всё стою и стою… Отходить нельзя, совесть говорит: необходимо следить, чтобы посторонние не заходили, а смены всё нет. Вот еще два часа «сончаса» прошло, а я по-прежнему один на шлагбауме. От него до ближайшей дачи метров двести по лесной дорожке, ни один пионер не пришел, чтобы в тоске, глядя вдаль по ту сторону «границы», ждать прихода родственников. Кричать бесполезно, не услышат. Вот и полдник пролетел, и снова громкоговоритель известил о приглашении на купание. Взяла тут меня обида! Посмотрел я на себя со стороны – забытого всеми, голодного, не купаного пионера на посту №1, и так себя жалко стало. Махнул рукой я на пост и обиженным на весь белый свет поплелся на дачу. А там вожатые и воспитатель чаи гоняют, пока отряд на купание собирается. Глянули они на меня и, видимо, по сильно обиженному виду сразу вспомнили об обещанной смене. Чего-то пытались сказать в оправдание, но я уже не вслушивался в их лепет, а просто с комом обиды в горле ушел в столовую. Там, конечно, меня уже и не ждали, но поварихи, сжалившись, налили стакан чая, отрезали большой ломоть хлеба, достали плавленый сырок «Дружба» из холодильника и сунули пару яблок.

Этот инцидент с вожатыми стал единственным отрицательным фактом моей летней смены, но он стал полезен для самих вожатых и воспитателя в плане усиления внимания к каждому ребенку в их отряде. А вообще народ, объединенный общими интересами под одной крышей дачи, был дружным, веселым, и это сплочение дало нам возможность вновь вырвать пальму первенства у старшего отряда и пойти в долгожданный поход.

Погода в этом году была чуть прохладнее, но, в отличие от прошлого, чуть менее дождливая. Мне не пришлось молиться о прекращении дождя перед выходом, и, когда наступил день сборов, солнце светило, тучки бегали, ветерок дул, разгоняя по озеру небольшие волны с мелкими барашками на макушках. Все с энтузиазмом ринулись получать рюкзаки, набивать их продуктами со склада столовой, спальниками, палатками, личными вещами.

Средина июля, шлагбаум поднят, мы дружной ватагой, рассредоточившись цепочкой, начинаем движение по тропе вдоль береговой линии. Солнце, спрятанное за кучевыми облаками, изредка выглядывает из-за них, напоминая нам, что оно есть и что оно неусыпно следит за нашим передвижением. Я шествую в первой тройке и чувствую себя бывалым туристом, так как на моей памяти это уже третий поход вокруг озера. Первый был в позапрошлом году и получился самым неудачным. Всю дорогу моросил дождь, потом мы сидели в мокрых палатках и два дня пели грустные туристские песни. Еще он вспоминался с некоторым негативом из-за того, что во время похода нам попадалось много грибов, все их подбирали, и пытались предложить для приготовления ужина, но, когда я стал с вожатой на стоянке проверять их на пригодность, оказалось, что почти все они были изъедены червями. Я огромную кучу этих забракованных грибков на глазах у туристической публики выкинул на мусорную кучу, объявив, что они червивые. На это мне кто-то из окружающих крикнул, что я сам червивый. Все посмеялись, но неприятная кличка Червивый так и приклеилась до конца смены. Этот поход даже вспоминать не хочу, не за что, вроде как и не было.

В общем, идем мы, как обычно, до места основного привала с тяжелыми рюкзаками, кряхтим, смахиваем пот, делаем небольшие остановки. В одну из них, перед проходом через гору Липовую, я отошел в лес по делам за кустики, а там черничник огромный, ягоды, как крупные бусины. Даже забыл, зачем пошел. Стал собирать в пригоршню. Недалеко – старая свалившаяся сосна. Решил дойти до нее и вернуться. Вдруг на сосне у комля прямо перед собой вижу старенького деда. Не дед, а божий одуванчик какой-то. Я стою, ничего вразумительного сказать не могу. И он тоже сидит себе на поваленном дереве, смотрит так пристально на меня, будто читает, как книгу. Откуда взялся? Словно из-под корней этой сосны вылез. Весь смуглый такой, зрачки бледно-голубого, почти белого цвета, как выгоревшие на постоянном солнце, волосы до плеч седые, борода тоже белая, одет в подобие русской народной косоворотки с расшитым воротом, а поверх – бурка, как у джигита, только из меха, похожего, может, на волчий, а может, на коровий. Я сильно не приглядывался. Голову опоясала такая же расшитая ленточка с крестиками, ромбиками, треугольничками. Опирается руками на выструганную палку-посох. На ней тоже какие-то знаки виднеются. В руках корзинка с ягодами, но не с черникой, а с ярко-красной крупной брусникой.

– Угощайся, – говорит, – я знаю, ты ведь любишь брусничку. Подставляй руки.

Я так и опешил. В тот момент, когда он это произнес, я вспоминал родню из Новосибирска, у которой всегда в погребке была моченая брусника, и, когда я раньше с дедом и бабушкой приезжал к ним в гости на время каникул, они всегда ставили на стол вазочку с этой брусникой. Я очень любил ее и поглощал с такой скоростью, что у тетки за неделю нашего пребывания всегда освобождалась трехлитровая банка такой вот моченой ягоды. Дед протянул мне корзинку, насыпал полные пригоршни ягод и добавил:

– Когда встанете не стоянку, не поленись, сходи на Заозерный хребет, он недалеко от палаточного городка будет. В гору ведет тропа, она и приведет к вершине с голыми скалами. В народе ее называют Королевой. Там вокруг очень много этой брусники на солнечных местах. Только приходи пораньше утром, сразу после завтрака, а то в обед будет жарко. Может, еще и увидимся…

оз. Тургояк, брусничник

Сказав это, он улыбнулся, встал с дерева и побрел в противоположную от нашего отряда сторону, напевая себе под нос какую-то народную припевку. С меня вдруг спало оцепенение, я крикнул вслед ему «спасибо» и пообещал сходить. В голове было ощущение, что другого я и не смог бы сказать. С брусникой я вернулся на тропу. Получил выговор за отлучку от отряда, но откупился от воспитателя ягодами. Она удивилась, откуда в низине перед горой взялась брусника, но я про старика ничего не сказал. Все взвалили рюкзаки на плечи и тронулись дальше по тропе, ведущей на подъем вверх, через отлог Липовой горы.

Спускаться было намного веселее, но в порыве веселья я неаккуратно ступил на корень огромной сосны, заросший мхом, тянущийся поперек тропы, и резиновая подошва кед на влажном мху потеряла сцепление. Полет был коротким, но жестким, и я даже не успел сообразить, что произошло, как оказался на пятой точке. Автоматически упершись руками в лесную подстилку, я почувствовал резкий укол в ладонь и, отдернув руку, увидел кусок стекла от разбитой бутылки, валявшейся в траве на обочине. Яркая, алая теплая струя заполнила ладонь, стала стекать по руке на локоть и капать в траву. Голова закружилась. Не от того, что было больно, а, скорее, от наблюдаемого кровяного озерка на ладони. Я выдернул осколок, стряхнул с руки кровь и большим пальцем свободной руки зажал порез.

Воспитательница, замыкавшая колонну, догнала меня, сидящего в кустах около тропы. Правда, она не сразу поняла, в чем дело, но, разглядев, побледнела, пошатнулась, но не упала, а уперлась рукой в ствол сосны. Видимо, ей стало сильно жалко меня, так как из ее глаз хлынули слёзы. Как бы сказал сейчас мой дед, «женская сентиментальность». Кто-то из впереди идущих разнес эту новость, и уже рядом оказался физрук с ватой, йодом и бинтами. Рана была неглубокой и после обработки и бинтования все двинулись дальше. Физрук еще полчаса потом ворчал, что туристы-дикари совсем потеряли совесть, если бьют стеклотару в лесу по пути следования. У меня за плечами остался только рюкзак, а руки освободили от всякой дополнительной ноши. Ступал я по тропе теперь более осмотрительно. Бинт на ладони намок и стал красно-коричневого цвета. Рана ныла, как обычно ноют все порезы и ссадины. Я, в общем-то, давно привык к подобным мелким травмам и мало обращал на них внимание. По словам мамы, на мне всё заживало как на собаке.

Закончив спуск, мы приблизились к береговой линии озера, и дальше тропа повела по краю леса. Огромные каменные джунгли покрывали берег. Нагромождения глыб, вылизанных водой и временем, создавали впечатление, что это были древние развалины от кладки замка или чего-то подобного, но не менее величественного, разрушенного во времена еще более древних эпох. Проходя мимо этих развалин, я почувствовал, как в районе сердца что-то сжалось и заныло. Это было не физическое ощущение, а, скорее, душевное. Как будто что-то или кто-то проснулся под сердцем и начал тревожно дергать за невидимые ниточки осознания.

Недалеко от острова Веры вдоль берега в лесу была небольшая каменная гряда, у подножия которой обнаружились огромные заросли черничника. Отряд на пять минут, спонтанно остановился в этих зарослях. Уж больно привлекательно выглядели крупные ягоды, что пройти мимо них было преступлением. Мне ягод уже не хотелось. Сбросив рюкзак, я полез на эту гряду. Сверху она напоминала миниатюрную копию Великой Китайской стены. Вновь душу захлестнула такая необъяснимая тоска о чем-то нечаянно забытом. Словно бы я дал обещание и спустя долгое время забыл о нем. Закрыл глаза. На мгновение показалось, что я знаю каждый сантиметр этой развалины и могу с закрытыми глазами найти любую дорожку к озеру.

Вдоль перевала гряды тянулась заросшая кустарником тропка, как дорога к смотровым площадкам на стене. Я пошел по ней в сторону озерного мыса и на крайнем камне этой природной постройки, а может, вовсе и не природной, перед спуском к озеру увидел девчонку лет тринадцати, сидящую на нем и плетущую из цветов венок. Длинные русые волосы были уложены в плотную косу до пояса, голубой спортивный костюм, китайские кеды. Ничего особо привлекательного. Глянув на нее, я сразу понял, что она не из нашего отряда, а, скорее, местная. Вокруг озера всегда много отдыхающих. Она повернула голову в мою сторону и слегка улыбнулась. В животе екнуло: я ее давно знаю… А может, нет, не уверен. Но было в ней что-то до боли знакомое. Даже имя откуда-то из глубины памяти для нее пришло на ум – Росана. Странно. Ее голубые глаза отражали небо, и от этого казались еще ярче, веснушками усыпанные щёки не портили, а наоборот, дополняли общее хорошее впечатление. Даже немного располагали к общению. Посмотрев на мои бинты, она участливо поинтересовалась, болит или нет, а потом серьезно сказала:

– Я здесь живу недалеко, и за островом Веры знаю один незаметный постороннему глазу родник, вода которого может быстро заживлять раны. Попасть к нему сложно, но конечно, можно.

Она протянула указательный палец на берег вдоль острова и как бы дала мне направление движения. Потом разгребла ногой верхний слой старой хвои на дорожке и на образовавшейся площадке земли нарисовала примерную схему берега. Место родника указала крестиком. Я, конечно, ориентировочно запомнил схему, но в душе посмеялся над ее полной уверенностью в том, что родник чуть ли не с волшебной водой. Она, похоже, разгадала мою ухмылку и произнесла ошеломляющую фразу:

– Можешь и не слушать меня, но запомни, что глупые всегда ждут подсказок, а умные до всего доходят самостоятельно.

С этими словами она надела на голову законченный венок и быстро побежала по тропе вниз к берегу, что-то крича на ходу. Из обрывков ее фраз я услышал и понял только, что какая-то Ирис передает мне привет. Я ни разу не слышал такого имени и подумал, что она меня с кем-то перепутала, или, может, просто не расслышал его правильного произношения. За грядой с другой стороны раздался звук свистка старшего, а это обозначало, что все должны собраться и двигаться дальше.

Так, короткими перебежками, мы добрались до нашей поляны, но она оказалась занята другой группой туристов из соседнего города. Физрук, сопровождавший нас, сказал, что есть поблизости еще одно хорошее местечко, и мы поплелись за ним. Действительно, перейдя речушку, скорее ручей, ближе к Мухоринской бухте, практически у ее края, мы набрели на уютную полянку, на которой, к нашей радости, никого не было.

Всё было по-старому, прошлогоднему, сценарию: расчистка поляны от шишек, установка палаток, сбор хвороста и готовка запоздалого обеда. У каждого к вечеру до ужина оставалось личное время на купание, игры в мяч, ловлю раков, рыбалку, сбор ягод и прочие развлечения, возможные в походных условиях. Небо было малооблачным, но белые небесные барашки летели по небу всё стремительнее. Ветерок с бухты приносил малоприятный запах болотистой атмосферы, комаров и подсознательное ощущение присутствия чего-то темного, тяжелого, туманного… В общем, словами это не объяснить, но в душе это что-то находило свой отклик.

Купаться со всеми я не пошел, только ополоснул кеды, замазанные черной илистой грязью еще во время прохода через эту речку Бобровку. Вернее, даже не через нее саму, а через заболоченную низменную пойму. Мы скакали по кочкам и по веткам, в густых зарослях цветущего иван-чая едва находя тропу, ежесекундно чавкая ногами по грязи и черпая обувью эту вонючую жижу. Зайдя после походного обеда в воду, я пополоскал пропитанные грязью и потом кеды, не снимая с ног, огляделся. Левее нас начинались бескрайние заросли камыша, а из воды между ним торчали сухие обломки берез. Безрадостная картина. Эти погибшие в воде березы напомнили мне кладбище со старыми, покосившимися крестами.

оз. Тургояк, бухта Мухоринская

Вообще, Мухоринская бухта мне не нравилась. Немного заболоченная, по краям заросшая плотным кустарником, в воде – камышом и другой травой, она создавала впечатление зарождающегося болота с кучей представителей нечистой силы в ее толщах. Правда, когда уровень воды поднимался на пару метров, всё выглядело симпатичнее, но сейчас зеркало озера было практически на минимуме, а слой воды в бухте прогревался быстрее, происходило более интенсивное ее зарастание. Я заметил, что в этом районе почти всегда кучевые облака закрывают солнце и отдыхать здесь не очень-то комфортно. Как-то мрачнее всё выглядело, чем на остальных участках озера.

Да тут еще рука стала сильнее ныть, а к этому прибавилось ощущение жара в ладони. Тут я вспомнил про случайную встречу на каменной гряде и про родник, который как раз должен был находиться где-то поблизости. Именно сейчас захотелось поверить в его чудодейственные свойства. В походной суете вышибло из памяти подробности плана, но точно помнил, что крестик был за речкой, в лесу, перед поворотом вдоль бухты. Я дошел до палатки, взял горсть мятных карамелек из личных запасников и двинулся в лес, в ту сторону, где ориентировочно стояла метка родника. Мне стало интересно найти его, и даже не оттого, волшебный он или нет, а просто узнать: подшутила девчонка или сказала правду о существовании родника.

Отойдя на три десятка метров от стоянки на берегу, я попал на большую поляну, в центре которой возвышалась плоская каменная глыба. Подойдя к ней ближе, решил рассмотреть на ее боковой поверхности, как мне показалось, рисунок, высеченный рукой человека. Мысль оказалась спорной, так как насечки, показавшиеся мне рукотворными, были не чем иным, как наростами лишайников в виде колец и зигзагов, а вот на верхней поверхности камня были малозаметные углубления, канавки. Это было больше похоже на творение рук человеческих, хотя ветер и влага за сотни лет сделали свое дело. Да еще сверху на камне многолетние слои опавших сосновых иголок создали гумусную подушку, на которой стали расти мхи, травы и даже появились мелкие проростки сосенок. Я расчистил край камня от этой поросли, но понять что-то из начертаний было трудно из-за размазавшейся грязи.

Под камнем с одной стороны стояла лужа, из которой вытекал небольшой ручеек и уходил под соседние камни в ближайшем подлеске. Вода в ней была чистой, хотя вокруг нее была только жирная лесная грязь. Я зачерпнул пригоршню воды и полил на камень, чтобы смыть грязь. Ладонью незабинтованной руки я разогнал мутную воду с поверхности глыбы и вгляделся. Действительно, на ней проступили насечки в виде каких-то подобий букв. Но, с другой стороны, ветер, вода и разница температур так могли изменить поверхность камня за многие сотни лет, что мое воображение просто дорисовало эти природные трещины и размывы до иероглифов.

Стоя в размышлениях, я и не заметил, как забинтованной рукой вляпался во влажную грязь, только что созданную мной. Машинально наклонившись к луже, я пополоскал кисть с бинтами в воде, чтобы отмыть налипшие частицы почвы. Пока я стоял и разглядывал камень, набежали ниоткуда тучи, резко подул ветер, а над поляной, громко каркая, пролетела стая ворон. Появилось ощущение, что руки и ноги стали тяжелее в два раза. Мысли стали путаться, голова потяжелела. Боковым зрением я поймал движение в подлеске около поляны. Скосив резко в ту сторону глаза, я не увидел ничего. Просто легкая тень прошла по стволам деревьев так, как это бывает при быстром смещении облаков и двигающимся от этого теням на земле. Решив, что это головокружение от лесного воздуха, насыщенного кислородом, я отошел от камня, чтобы продолжить поиск родника.

Выходя с поляны, машинально оглянулся назад, и в груди что-то екнуло. Над камнем, где я только что был, зависло нечто полупрозрачное, имевшее подобие человека в черном балахоне с капюшоном, но через мгновение выглянуло солнце, и все мои страхи и видения растворились в его ярких лучах. Приглядевшись и никого не обнаружив, я пошел дальше. Да, я всегда отличался впечатлительностью, вот и сейчас – один в лесу, достаточно далеко от дома – сам нарисовал в мозгу страшную картинку, сам испугался, сам себя уговариваю, что это выдумки, но, уходя с поляны, уже боюсь оглядываться: а вдруг опять тень в балахоне пригрезится. Еще заметил по ходу размышлений, что кроме криков ворон да шелеста листвы от порывов ветра на поляне я не слышал ни одного звука. Сейчас, двигаясь дальше, опять чирикали синицы, стрекотали кузнечики, где-то далеко куковала кукушка. Я по привычке сразу начал считать количество ку-ку. Бабушка всегда говорила, что кукушки остаток жизни в годах отсчитывают. Я в это не верю. Думаю, что бабушка уже старенькая и она прекрасно понимает, что ей недолго осталось жить, вот и придумывает всякие варианты вычисления этого остатка. Кукушка в это время десяток раз крикнула, на несколько секунд замолчала и потом с новой силой закуковала.

Лесок, по которому я бродил в поисках заветного родника, был неприятным для подобных прогулок, оттого что на каждом шагу лицо мое вляпывалось в паутину, а жирные пауки, не успевшие отползти в укрытие, оказывались на мне. Я с раздражением сбрасывал их с плеч, шеи, рук и при этом пытался снять липкие волокна паутины с лица. Заросли кустарников стали гуще, и приходилось с трудом через них продираться или обходить по краю. Под ногами чаще стала появляться грязь, лужи, и вот я, вымазав ноги почти до колен, решил прекратить поиски. В общем-то, я в сказки не верю, и детский бред, который услышал от встречной девчушки, я сейчас уже не воспринимал всерьез.

Дойдя до лагеря, я вновь вошел прямо в одежде по колено в озеро и, создавая фонтаны брызг, начал круговыми движениями каждой ноги пытаться смыть лесную грязь. Бинт был вымазан до такой степени, что обязательно нужно было сделать перевязку. Немного посидев на береговом камне и дождавшись, когда из хлюпающих кед вытечет вода через боковые отверстия, я пошел искать воспитателя, чтобы она поменяла мне бинт. Искать долго не пришлось – она была у костра, где с девчонками готовила ужин. Но перебинтовывать не стала, а отправила к физруку. Я вспомнил, как она плохо себя почувствовала при виде крови, и решил взять бинт и сам сделать себе перевязку. Просто, подходя к поляне, я видел, что физрук с другими пацанами ушел в лес за хворостом для костра. Взяв всё необходимое, я побрел в свою палатку. Тут мне в голову пришла мысль о том, что я совсем забыл про рану, а рука уже не ныла и не горела, как по дороге к месту стоянки. Удивился я еще больше тогда, когда, сняв грязный бинт, увидел, что порез хорошо затянулся и дырки в ладони уже не было, а только края раны немного торчали вверх. Обработав йодом, я мастерски замотал бинтом кисть с «замком» на большом пальце, ведь я сын и внук медиков и стыдно не уметь делать подобные элементарные вещи.

А потом наступил общий сбор у кострища, ужин, гитара, хоровое пение и всякая чепуха, которую передавало из уст в уста не одно поколение детских озерных туристов. Страшилки о духах, покойниках и прочую водно-лесную нечисть. В этот раз у нас не было интересных рассказчиков, как в прошлый поход, когда историк, а по совместительству воспитатель, вещал нам о жизни неандертальцев, мегалитах, мамонтах и шерстистых носорогах, обитавших в этих урочищах. Посидев немного, я отправился обратно в палатку, в шутку сказав соседу, уговаривавшему меня остаться, что скоро пойдет дождь.