Рота

Как-то незаметно отошёл далеко назад постоянный ежеминутный вопрос: долго ли осталось жить? Время споткнулось и замедлило ход. Между тиком и таком – вечность. Смерил глазом расстояние. До противника уже сотня метров. Вижу серо-коричневые пятнистые камуфляжные куртки, перекошенные ненавистью лица, злые глаза из-под касок. Они перешли на бег.

– Огонь!!

Прицелившись, я всадил пулю в пулемётчика на правом Ганомаге. Голова в каске исчезла, а ствол задрался вверх. Ружейный залп и пулемётные очереди явно сбили у немцев атакующий порыв. Слева задымился другой броневик, а через несколько секунд появилось и жирное пламя. С поля донеслись истошные крики боли и вопли ярости. Немцы падали, но их место тут же занимали другие. До атакующих гансов осталось около полста метров.

– Гранатами… Огонь!!

Стена взрывов поднялась перед атакующими, но они пёрли вперёд, как ненормальные! Я и раньше не жаловался на слух и зрение, а сейчас они обострились до предела. Руки действовали быстро, чётко и точно. Передёрнул затвор. Выстрел. У набегающего на меня гитлеровца между глаз появилась дырка. Упал. Выстрел. Унтер с автоматом, взмахнув руками, рухнул на спину. Передёрнул затвор. Прицелился. Предательски сухо щёлкнул ударник. Всё, патроны вышли.

– Слушай мою команду!! Примкнуть штыки!! За мной, в атаку!! Ура!!

Свистит, и гремит, и грохочет кругом,

Гром пушек шипенье снарядов.

И стал наш бесстрашный и гордый «Варяг»

Подобен кромешному аду.

– Ур-ра-а-а!!!

Неправ был поэт, в рукопашном бою нет упоения, а есть выворачивающий душу страх и отчаянная ярость, превратившиеся в безумный кураж, когда сознание отбрасывается на задворки разума, а твоя и чужая жизни становятся мнимыми величинами. И смерть не где-то там далеко, а здесь в твоих руках, на кончике штыка или ножа. Руки буквально чувствуют утекающую чужую жизнь, и глаза в упор видят гаснущий взгляд убитого тобой человека.

Отчаянная ярость вырвалась наружу диким воплем. Враньё, что бойцы в атаке орали: «За Родину! За Сталина!», из распяленных в ярости ртов нёсся лишь хриплый рёв и густой мат.

Выскочив из окопа, я сразу же столкнулся с высоким немцем. Он с разгона пытался пристрелить меня, но промахнулся. Я качнулся вправо, подбил его карабин и вогнал штык куда-то под каску. Крутнувшись на пятке, я с хрустом выдернул оружие, и тут же машинально пригнулся. Воздух над головой прочертила очередь. Автоматчик, мать-перемать. Вскочив, я качнулся влево, затем, низко присев, поднырнул под другую автоматную очередь. Ошалевший гефрайтер лупил от бедра и вряд ли бы попал даже на стрельбище, а уж в сумасшедшей атаке, тем более. Выпучив глаза, немец дрожащими руками пытался поменять магазин. Н-на! Штык под рёбра, поддёрнул вверх и стряхнул влево.

Я был словно в бреду, плохо соображая, плохо давая себе отчёт в происходящем. Разум и страх словно затухли, и едва теплились в моём озверевшем теле, не понимая, где явь, а, где бред. Всё смешалось и перепуталось.

Впереди двое с карабинами. Один споткнулся в миномётной воронке. Другой бросился ко мне и сходу получил прикладом в морду. По винтовке в руки отдался хруст костей. Вскочившему на четвереньки немцу с разворота врезал ногой в голову. Он, схватившись за лицо, откинулся назад и вбок. Прыжок. Штык с влажным треском вонзился в грудину. Выдернул. Взгляд вправо, влево. Усатый сцепился с немцем и никак не дотянется до ножа. Немцу штык в спину. Живи дед, не надо благодарности.

Мелькание оружия, рук, ног, выпученные глаза, звериный рёв из десятков раззявленных ртов, крики, стоны, русский и немецкий мат, кровища, вонь и грязь всё смешалось в тугом комке рукопашной схватки.

Справа сапёрной лопаткой рубился давешний пулемётчик. Слева усатый выдёргивал нож из скрючившегося фрица. Суки, немецкие! Да, когда же вы кончитесь. Рванув штыком по шее автоматчика, я едва увернулся от струи крови, но оступился в рытвине. Вражина смертельной хваткой вцепился в винтовку и вывернул её из моих рук.

Бой продолжался, а я остался без оружия. Мимолётная мысль, что я отпрыгался, добавила ярости и быстроты. Набегающему гансу я саданул на вдохе ногой в печень и сразу снизу кулаком в горло. Он захрипел, и рухнул безжизненным кулём. Всё, аут, не жилец.

Издав дикий крик, я кинул взгляд на обе стороны и вдруг понял, что немцы и впрямь кончились. Ошалело оглядываясь, я трясущимися руками стащил каску. Адреналин громко пульсировал в артериях. Дуновение летнего ветерка чуть шевелило слипшиеся от пота, крови и пыли волосы. Соль противно жгла глаза. Бой закончился, и меня будто из розетки выдернули. Вместо безумной ярости навалилось равнодушие и опустошение.

Не сдерживая тяжкое дыхание, я тупо обвёл взглядом поле боя и стоящих тут и там бойцов. Вид их был ужасен: пот, кровь и грязь прилепили расхристанные гимнастёрки и штаны к телам, перепачканные землёй и кровью, растрёпанные обмотки, разбитые башмаки и сапоги, грязные в потёках крови и пота лица. Многие потеряли в драке пилотки и ремни.

Изрытую взрывами и истоптанную сотнями ног землю усеяли трупы в тёмном серо-коричневом камуфляже, среди которых светлыми пятнами выделялись гимнастёрки убитых и раненых красноармейцев.

Стараясь ступать твёрдо и сдерживая слабость в ногах, я сделал несколько шагов и бессильно опустился на труп. С шипеньем выдавился воздух сквозь его сжатые зубы, и из носа вздулись кровавые пузыри. Невольно вспомнилась фраза из «Воспоминаний о войне» Николая Никулина, отчего тоскливо сжалось сердце: «сегодня тебе повезло, смерть мимо прошла. Но завтра опять надо атаковать. Опять надо умирать, и не геройски, а без помпы, без оркестра и речей, в грязи и смраде. И смерти твоей никто не заметит: ляжешь среди трупов и сгниёшь, забытый всеми под насыпью заросшей бурьяном липкой глины».

– Наша взяла, командир, – прохрипел усатый, придерживая окровавленную руку, наспех замотанную грязным бинтом.

– Тебя как звать-то, ветеран? – я с трудом ворочал языком.

– Ну что ж, Васька, давай сызнова знакомиться, – он криво ухмыльнулся, – Семён Леонов, по батюшке Иваныч.

– Не обижайся, всю башку отшибло.

– Да, ладно, третёдни, как встренулись, да бои всю дорогу. Тут любой изумится.

– Семён, позови пулемётчика, что-то у меня голос пропал.

– Эй, Сашка, подь сюды.

– Чего тебе.

– Не чегокай, командир зовёт.

– Ты миномётчиков причесал? – едва ворочая пересохшим языком спросил я подошедшего Сашку.

– И даже побрил. Два диска выпулил. Последних.

– Пока тихо, возьми пару бойцов и проверь миномётную позицию. Аккуратнее там, могут мёртвыми прикинуться. Вернёшься, доложишь. Семён Иваныч, организуй бойцов, надо собрать оружие, боеприпасы, солдатские книжки и зольдбухи. Главное, собери пулемёты и патроны к ним. Ты, ты и ты, – я подозвал ближайших красноармейцев, – ребята обойдите поле боя, и, как можно быстрее перевяжите раненых, дорога каждая минута. Поспешите. Убитых потом соберём. И вот ещё что, – я оглянулся и повысил голос, – пленных не брать! Повторяю, пленных не брать, – слова давались с трудом, пересохшее горло полыхало огнём. Пить хотелось, спасу нет. И из близкого ручья не напьёшься, там теперь не столько воды, сколько грязи и крови.

Я хрипло прокашлялся, облизнул сухим языком потрескавшиеся губы и вдруг с удивлением увидел протянутую руку с фляжкой.

– Попейте, товарищ командир, – сбоку стоял молодой крепкий парень с невероятно синими глазами и веснушчатым носом.

Ничего вкуснее и приятнее той тёплой, отдающей железом и тиной воды я в жизни не пил.

– Спасибо, тебя как зовут?

– Сергей я, Мирошниченко.

– Вот что, Серёжа, возьми бойцов пробегитесь по полю, подсобите Семён Иванычу, он трофеи собирает.

– Командир, – подбежал запыхавшийся Сашка, – пара миномётов восемьдесят один миллиметр, целые. Семь десятков мин в лотках и шесть дохлых немцев. В километре за выступом рощи колонна грузовиков, пара броневиков и несколько мотоциклов. Немцы там суетятся. Вроде грузятся.

– Эх, мать честная, жаль миномётчиков у нас нет. Долбануть гадам вдогонку.

– Чё это сразу «нет». Подумаешь, какое хитрое дело. Я знаю бойцов, которые смогли бы. Да, и сам…

– Давай, Саня, влепи им под хвост по самое не балуйся. По десятку мин на ствол. Только по своим не шарахни.

– Обижаешь, командир, – сверкнула белозубая улыбка на грязном в потёках пота лице, – разрешите выполнять?

– Давай, дуй. Не упусти гадов.

Подвижный, как ртуть, парень перемахнул через бруствер и был таков.

Пока я отмывал кровь с руки и перевязывал трофейным бинтом обе царапины, прошло четверть часа. Застёгивая рукав, я услышал, как один за другим хлопнули миномёты, и из-за редкой рощицы донеслись два взрыва. Через минуту послышалась ещё пара хлопков, и вслед за взрывами за леском поднялся дым. После короткой паузы два десятка мин улетели к своим бывшим хозяевам. Взрывы слились в сплошной грохот, и за березняком повисла тёмная завеса дыма. От неожиданности красноармейцы кто присел, кто прижался к земле, но быстро разобрались, радостно заорали и замахали руками. Мальчишки.

– Внимание, бойцы, – крикнул я, – пятеро со мной, бегом, – и я рванул в сторону миномётной позиции.