Свергнутые боги

Топор оказался тяжелым. Взяв его правой рукой ближе к топорищу, он определил центр тяжести, поставил крупное полено на пень для колки и ударил. Полено разлетелось на куски, как и пень, служивший колодой. Определенно раньше он орудовал топором, только в его понимании он должен быть тяжелей и стрелять молниями.

В памяти проскользнуло знакомое слово, а перед глазами встала картина битвы, где он без устали махал топором. Хотя нет, не топором. Как, интересно, назывался этот большой и тяжелый предмет для нанесения ударов? В голове само собой всплыло слово «мьёльнир». Интересно, на каком это языке?

– Ешкин кот! – выругался Прапор. – Ты свою дурь мелкими порциями расходуй. Где я теперь такой хороший пень для колки возьму? Потом отвернулся и бросил: – Коли теперь хоть все дрова, раз охота.

А сам пошел в сторону летней кухни.

Колодой послужила половинка расколотого пня. Дрова кололись легко, только разлетались далеко. После получаса работы колотых дров на поленнице очень добавилось. Пот тек по всему телу и был какой-то едкий и терпкий, а топор стал тяжелей.

– Эй, как тебя там! Найденыш! Бросай все, пошли завтракать. – Приказ прапорщика Василько прозвучал через весь двор.

Послушно положив колун на поленницу, он пошел к летней кухне, вытирая рукавом пот со лба. Рубаха заметно пожелтела.

Направляясь к столу, он прошел мимо Светы. Она почему-то ойкнула и скривилась.

Даже брови Прапора немного поднялись от удивления.

– Да, силен ты, братец, вонять. Покрепче любой газовой атаки будешь. Светланка, полотенце принеси, а ты за мной шагом марш, – распорядился Прапор, часто моргая.

Противоречить бате даже мысли не появилось.

Подведя его к летнему душу с бочкой наверху, хозяин открыл дверь и показал на кран.

– Когда помоешься, штаны эти снова надень, а рубаху сейчас дам другую. Вещи твои еще не совсем высохли. Полотенце шас Светка принесет, – пробасил Прапор, с неприязнью оглядывая покрытую желто-зелеными пятнами рубашку.

Вода пробирала холодом, но после физической нагрузки от этого было только лучше. Желто-зеленый пот, правда, не особо хотел смываться в холодной воде. Когда он вышел, вытерся и оделся, в голове почему-то слегка звенело, да и тошнота тоже усилилась.

Прапор и Света сидели за столом и ели кашу. На столе стояла и его порция. Трехлитровая банка свежего коровьего молока венчала пиршество. Каша немного пахла дымом и оказалась приятна на вкус. Но в желудок еда все равно падала тяжелыми камнями, и от этого было очень больно.

– Никак на летнюю кухню газ не проведу, а баллоны возить мороки много. Так что наслаждайся едой, приготовленной на живом огне. Молока тоже вон попей, соседка корову держит, так мы берем, тоже живое, а то магазинное в пакетах даже не прокисает.

Василий Иваныч, глядя на то, как он ест, полез в карман рубахи, достал сто рублей и положил на стол, прихлопнув их рукой.

– Твою сотню рублей возвращаю. Светка одежу стирала, так я взял, чтоб не намокли, – вытирая усы, объяснил он.

– Спаси-бог. – Это слово, как и «мьёльнир», само по себе всплыло в голове.

– За свое «спасибо» не говорят, – отрезал Прапор. – Вчера хотел участковому нашему тебя показать, а он как назло к родителям в деревню уехал. В райотдел тебя вести придется.

Он не знал, что такое «райотдел», но это незнакомое слово не помешало его аппетиту.

Потом Прапор задумчиво посмотрел в кашу, которую ел гость.

– А вот как тебя называть? Ты так ничего и не вспомнил? – с надеждой, что его не разочаруют, поинтересовался хозяин дома.

Он только тряхнул головой, так и не отрывая взгляда от тарелки. Каша слоями ложилась в желудок, стало тяжело, и тошнота усилилась. Но есть необходимо, иначе хозяева подумают, что ему не понравилось. Борясь с тошнотой, он так прикусил ложку, что затрещали зубы.

– А давай наугад попробуем? Может, тебе какое имя вспомнится? Ваня? Леха? Саня? Рома? Петро? Миша? Слава? Дима? Игорь? Илья? Федя? Данила? Боря? Ничего не припоминаешь? – попытался прояснить память гостя он. – Света, какие еще имена есть?

– Валерий, Кирилл, Владимир, Антон, Олег, Егор, Иннокентий, Ефим, Матвей, Захар, Михаил, Федор… – помогла ему девушка.

– Миха я говорил, – с досадой сказал Прапор, – Федя тоже. Что-то и имена не вспоминаются… Найденышем могу называть, но как-то по-детски звучит.

Взгляд Прапора упал на сторублевку, лежащую на столе.

– О! – чему-то обрадовался Прапор. – Стольником буду тебя называть. Лучше, чем найденыш! Как тебе? Нормально? А потом, может, имя свое вспомнишь.

Его мало беспокоило, как его будут называть, поэтому, кивнув, перевел внимание на интересную бумажку с картинками. Она ему нравилась, негативных ассоциаций не вызывала. Да и, кроме нее, он себя больше ни с чем ассоциировать не мог. Кто он вообще? Что такое хорошо? А что плохо? То, что его Прапор кормит, – это хорошо. То, что в желудке от каши тяжело и тошнит, – это плохо. Может, лучше было не есть? На сколько еще не менее сложных вопросов ему предстоит ответить?

– Стольник, ты молоко хочешь? – спросил Прапор.

– Да, – ответил он. Этот вопрос был легким, и ответ на него легко нашелся.

– Красава! – одобрил его Прапор, наливая молока в алюминиевую кружку, похоже, ему нравилось, что придуманное имя прижилось и нареченный Стольником найденыш откликается.

Взяв кружку, вновь нареченный Стольник почувствовал, что от нее идет странная вибрация. Эта вибрация передалась и руке, но он смог ее приостановить и выпить молоко залпом. Напиток имел приятный насыщенный вкус. Однако, дойдя до желудка, молоко принесло вибрацию и туда. Стольника замутило еще сильнее, он попробовал встать, но его неожиданно качнуло назад. Падая, он успел повернуться на бок. В последний момент ощутил, как вся съеденная пища, со стремительностью извержения вулкана, вырвалась наружу, после чего сознание перестало цепляться за бесчувственное тело.

Глава 4. Доктор Максимыч

Сознание возвращалось постепенно, как набегающая на берег волна. Сначала вдалеке, как односложный рокот, послышались голоса. Затем они стали различимы, и Стольник уже мог понять смысл разговора. Но глаза все равно открывать не хотелось. К тому же, если до сих пор живой, значит, с закрытыми глазами безопаснее.

– Без анализов тут не определишь, чем его отравили, но, судя по составу рвотной массы и зелено-желтым сгусткам, что-то достаточно токсичное… – вещал густой баритон.

– Не помрет? – раздался обеспокоенный голос Прапора.

– Если не умер до сих пор, то уже вряд ли, – обнадежил баритон. – Нужно в больницу класть, там изучим в надлежащем виде.

Мужской голос слегка картавил.

– Люблю, Максимыч, твой докторский оптимизм, – усмехнулся Прапор.

Смысл сказанного был понятен не полностью, но интуиция подсказала, что опасности нет, и Стольник медленно открыл глаза.

– О! Очухался, – то ли удивился, то ли обрадовался Прапор.

Над Стольником нависли две головы: одна Василько, а вторая принадлежала старичку со впалыми щеками, редкой сединой, острой бородкой. Довершали портрет крупные роговые очки. Но особое внимание сразу привлекал бордово-красный нос. Местный народ дал доктору кличку Чехов.

– Больной, как вы себя чувствуете? – профессионально поставленным голосом врача поинтересовался старичок. От него веяло каким-то резким запахом.

Стольник не ответил. Не хотелось разговаривать, да и очень тяжелый язык не помещался во рту и совсем не хотел шевелиться для ответа.

Стоящие над ним люди тревожно переглянулись.

– Больной, сколько видите пальцев? – опять спросил доктор и показал три пальца. Будучи близоруким, он и других подозревал в этом, поэтому ткнул рукой почти в нос пациенту.

Надо ответить, а то видно, что они беспокоятся. Проще всего ответить аналогичным жестом.

Прапор и картавый снова переглянулись, но теперь уже с облегченным выражением лица.