Ценою в жизнь!

Как это получилось, что мы знали все?

Да все очень просто – в выходные дни почти все цеха были закрыты и не работали – ВЫХОДНОЙ. Были, конечно, сторожа, но они обычно сидели в своих помещениях, читали, пили чай и в основном следили, чтобы оборудование не вынесли, а не продукцию. Выходной, конечно, был, но только не для нас. Мы приходили на завод, перемахнув через забор или пролезнув через дырку в заборе, а обычно мы просто проходили через проходную, где нас никто не останавливал. Дети – думали на проходной. После мы шли по заводу и смотрели, куда бы нам забраться, чтобы там провести время.

В один из таких дней мы проходили мимо склада полуфабрикатов, ДВП-плиты. Этот полуфабрикат выглядел, как мягкая плита, где-то 1.20 х 2.0 метра размером, уложенная штабелями в складу.

Что же интересного было в этом складе, заполненном такой плитой?

Мы играли там в прятки, в догонялки. Но самое привлекательное было, когда ты заберешься как можно выше на складе (на штабеля поддонов, на балки и перекладины склада) и прыгаешь в такую мягкую массу, которая разлеталась в разные стороны. Иногда прыгнешь и от твоего тела остается почти ровный трафарет. После долгих игр требовался перекур, в прямом смысле слова. Мы всегда брали с собой курево и, естественно, спички. Для нас не было ничего страшного сидеть в помещении, наполненном такой легковоспламеняемой плитой (как в пороховой бочке) и спокойно курить. Я уже не курил к тому времени. Выкурив по 2—3 сигареты, мы с друзьями выбрались наружу, чтобы подышать свежим воздухом и пошататься по территории где-то в другом месте, а таких мест было достаточно. Цеха завода стояли в холмистой местности, поросшей молодыми невысокими деревьями – липы, клены, тополя, березы. Не обращая внимания ни на какие звуки, мы с криками и визгами пробирались на самую верхушку холма.

И тут мы услышали вой сирен, сначала где-то далеко, а потом все ближе и ближе. Мы сразу же увидели клубы дыма в том месте, где мы только что были, и, не говоря ни слова, мы поняли сразу все – загорелся склад, где мы только что побывали. В другом бы случае мы бы были там первыми, чтобы посмотреть пожар, но мы кинулись врассыпную не разговаривая, а быстро убегая с территории завода. Каждый бежал в направлении своего дома, чтобы как можно быстрее оказаться дома и затаиться, делая что-то по дому, и находиться на виду у всех (типа создавали алиби). В этот день мы раньше обычного были дома (что, само собой, могло нас выдать) и были все такие послушные и тихие как мыши (что тоже указывало, что мы где-то нашкодили, если так можно было назвать пожар). Такими тихонями мы были около недели, никуда (особенно на комбинат) не ходили, все боялись, что за нами придут. В школе и после нее мы (участники события) собирались, чтобы поделиться последними новостями с завода (у нас у всех кто-то там работал). Но проходили дни и никто не приходил за нами. На второй неделе мы узнали, что пожар погасили сразу и не было такого большого урона. Никто из нас не был привлечен. Вот повезло!

А этот склад мы потом годами обходили стороной, а потом его вообще снесли. А в 90-е снесли и сам завод, растащив на металлолом и на стройматериалы, только сваи сейчас торчат на месте бывших цехов.

Взяли на благо общества

Иногда в жизни бывает так, когда что-то у какой-то компании (коллектива) нет, но это необходимо для якобы правильных целей. Это что-то приходится брать, рискуя быть пойманным, но думая, что это на благое дело. Другими словами – иногда маленькие проказы выливаются в большие шалости и провинности, но по чистой случайности или везению никого не наказывают. В том числе и меня.

Все началось с двух шариков для настольного тенниса.

Кому-то из нас их привезли в подарок (представьте, как мало нужно было в 70-е). Собравшись зимой в коридорах наших малосемеек (бараках), мы долбили ими об стену и пол, только аккуратно, чтобы не разбить. У нас тогда не было ни ракеток (самодельные ракетки сделали из фанеры), ни теннисного стола. Да и куда его поставишь, не было для этого места, только если на улице. Нужно было ждать весну или лето. И тогда кому-то в голову пришла идея достать ракетки и стол, чтобы потом поиграть в теннис. Сказано – сделано, тем более деревообрабатывающий комбинат под боком.

И вот компания из 8—10 человек субботним или воскресным вечером, когда уже было довольно темно, двинулась на комбинат «добывать» себе теннисный стол, а вернее, плиту ДСП. Шли не такой общей толпой, а маленькими группами, чтобы не привлекать внимание. Мы все знали, где на комбинате можно взять ДСП, и сразу направились в этот цех, пролезли в дыру в кирпичном заборе (ни тебе сторожей, ни охранных агентств). Осмотревшись и убедившись, что никаких авральных работ в цеху нет (чтобы догнать план, в честь победы революции, в честь вождя пролетариата, в честь… в общем, доставалось взрослым работать бесплатно тогда), мы начали искать место, где залезть в цех. Это было легко сделать, да и лезть никуда не пришлось, тележка-вагонетка (металлическая тележка, движущаяся по рельсам, что проложены через весь цех) стояла с готовой продукцией (ДСП) на улице, возле ворот цеха, что были с торца здания. Плит было много, около 50 или 100. Размер плиты был 2 на 3 метра или что-то в этом роде. Тогда нам казалось, что большая была плита, вот поэтому и народу нас было 8—10 человек. Распределили роли – кому смотреть, не идет ли кто с обеих сторон цеха (а проще на шухере), кому забрать плиту с тележки и волочь ее в укрытие, а оттуда уже и домой.

Несколько раз по переулкам нашего городка проезжала милиция – то на мотоцикле «Урал», то на УАЗике. Мы маскировались за заборами и поленницами дров у частных домов. Нас никто не заметил. Мы надеялись, что одну плиту из сотни-другой никто не заметит на комбинате. Так оно и вышло. Никакой тревоги – сторожа мирно спали и охраняли только свой покой и сон. Все было советское, все было общее (хотя сроки по хищению государственного имущества давали намного больше, чем за хищение личного).

Мы потом распилили стол по нужному размеру. Покрасили его в зеленый цвет. Потом мы играли в теннис настоящими ракетками, которые купили в складчину. Играли до самого поздна, пока в ночи не было видно шариков.

Ампутировать ногу? – Нет

7—8 ноября 1979 года – праздник, посвященный Великой Октябрьской революции.

В городе развеваются красные флаги, и бантики на одежде взрослых и детей. Все спешат на праздничный парад в центре города. Играет парадная и маршевая музыка, весь транспорт с митингующими движется в центр. Чувствуется, что это действительно праздник: кругом шары, транспаранты с портретами «любимых» вождей революции и партии. Никто не идет пустым. Кто повзрослее, уже с утра принял по стакашку или по два.

Собравшись в школе и получив распределение, с кем нести плакаты, мы рассаживались по машинам и автобусам, чтобы добраться до центра города Октябрьска. С песнями и криками, с ветерком и немного морозом (в этот день уже лежал снег и было морозно) мы не заметили, как доехали до места. Выгрузившись и прихватив транспаранты, каждый, либо в одиночку, либо в паре, шел к месту сбора школы – между кинотеатром «Мир» и ДК Железнодорожников. Люди как муравьи стекались в одно место, двигаясь со всех направлений, и на белом свежем снегу было четко видно черные или темные тона людской одежды и зданий и красное зарево флагов и транспарантов. Белое, Черное и Красное. Заменяем Черное на Синее с синего неба. Получаем Белое, Синее и Красное.

Белое, Синее, Красное – российский триколор. Ну это так – чисто мое отступление, так как до триколора было еще более 10 лет.

Дурачась, кидаясь снежками и толкаясь, мы с друзьями из класса и с моего двора быстро добрались до места. А наро-о-оду – тьма. Как будто весь город вышел на улицу. А ведь было кому выйти-то – 10—12 школ, 1 ГПТУ и масса больших и средних предприятий – ДОК, ЖД депо, завод металлоконструкций, нефтебаза, швейная фабрика, больницы, кинотеатры и так далее, и так далее, ну и конечно городское начальство во главе с партийным. Река народа. Хоть было холодно, но все равно в одной массе чувствовалось тепло, все улыбались, шутили. Мы, простояв около часа и продвинувшись метров на двести, уже продрогли в своих, не по-зимнему, одежонках. То и дело бегали в близстоящие дома греться в подъездах.

Тут среди моих друзей прошел слух, кто-то сходил куда-то и принес портвейна пару бутылок. Где он это достал в праздник, никто не знал, но для нас это была маленькая радость (вот такое было наше детство, рано начинали пить, курить). Хлебнув украдкой из горлышка эту мерзкую жидкость, мы сразу ободрились, и, посмотрев в окно, где там наша школа, и убедившись, что еще нескоро нам до прохождения перед трибуной, мы маленькой шайкой пацанов побежали на горку кататься. Уже кто-то накатал узкую ледовую полоску, ухитрившись это сделать на ступеньках в парке ДК, которые занесло снегом, и ступенек-то не было видно, просто угадывались. Они довольно высоко поднимались вверх, в гору. По бокам ступенек шли кирпичные перила в полметра высотой с мраморными плитами на них. Мы летали с самого верха, стоя на ногах, падая и на спине, на животе скользили вниз. Крик, гам, ругань. Всем хочется проехать «круче» всех. На одном таком заходе я упал кубарем и, переворачиваясь, ударился левой щиколоткой о мраморную плиту.

«Ой б…я!» – вскрикнул я, растирая ушибленное место.

Пролежал на снегу минуты три, встал и попробовал наступить на ногу. Тупая боль пронзила ногу, но через некоторое время я смог с помощью друзей передвигаться, а через минут десять вообще смог идти. Как раз к этому времени мы увидели, что школа вот-вот вступит на площадь, и поэтому пришлось бежать, а мне прихрамывая.

Держа транспарант над головой и крича «Ура-а-а-а-а-а!», я вместе со всеми в школьной колонне прошелся перед трибуной, городской версией мавзолея, где, махая нам руками, стояли наши местные вожди – вожди краснокожих, а вернее красноРожих (не в обиду будет сказано). Все приняли по чуть-чуть (и даже мы), а им-то тоже не грех, им-то всех труднее работалось. Интересно, а что они попивали? Никак коньячок какой-нибудь заморский.

Торжественный проход занял всего 5—10 минут, но зато простояли часа три, прождали этого долгожданного момента. Сразу же за трибунами колонны школ, заводов и других учреждений рассыпались в разные стороны, волоча за собой плакаты, и быстрее возвращались к машинам, автобусам, чтобы сдать инвентарь (так уже это все называлось после парада), идти и продолжать праздновать.

Наутро у меня заложило горло, поднялась большая температура. Ангина. Вот тебе и попраздновали. Поглотав антибиотики, все вроде прошло через пару дней или неделю. Ни температуры, ни горло не болело. Я собрался в школу. А вот еще через пару дней невероятная боль и ломота накрыла мою ногу, голова тоже трещала от боли. Посмотрев на левую ногу, мы (я и родители) не узнали ее. До этого тонкая лодыжка и щиколотка стали размером, что нельзя было обхватить ее и нельзя было наступать. Приехали. Тут я вспомнил, что ушиб ногу на параде, я сказал об этом родителям. Мы вызвали скорую, врачи приехали и дали обезболивающих и что-то еще и отвезли в больницу, где дежурил врач-хирург, знакомый отца. Он посмотрел ногу и сказал, надо ложиться в стационар. Меня положили с ногой в нашу местную больницу, в общую палату номер 1, вместе с язвенниками, сердечниками, с травмами и с прочими недугами людьми. Мне дали костыли и показали, как скакать на них.

Не знал я тогда, что скакать мне придется три года!

В больнице сделали рентген и не нашли ничего – ни перелома, ни трещины. Отлично, значит, скоро домой, как мы думали. Для предохранения мне наложили на ногу гипсовый лангет. От боли стали давать анальгин и начали колоть уколы с пенициллином в ягодицу, превращая ее (попу) в решето. Первая неделя была удачной. Опухоль почти спала. Боли прошли, не было температуры. Еще через неделю врач снял лангет и сказал, что через недельку все будет хорошо и меня выпишут. В больницу приходили друзья и одноклассники, навещали, приносили что-нибудь – кто фрукты, кто конфет, кто лимонада. Мы сидели в укромном месте в больнице и разговаривали о чем попало. В палате мы хоть и были все больные, но вечером, после ужина, мужики травили интересные байки из своей жизни, так как телевизора не было, а спать-то было совсем рано.

Прошла третья неделя, и как-то странно все протекало – мне кололи уже по 6 уколов пенициллина, но ноге не становилось лучше. А в один день опять пошла опухоль и начались боли. Врачи крутили головой и ничего не понимали. Накладывали мазь Вишневского, делали электрофорез, и ничего не помогало. Самое странное – опять никаких изменений на рентгене. Врачи позвали родителей и сказали, что продолжать дальше лечение нет смысла и надо ампутировать ногу, пока не поздно. Это был шок для нас. Отец напился, и я его понимаю сейчас. Тогда он пришел к тому своему доктору-товарищу и сказал, что отрежет ему голову, если с моей ногой что случится. Потом он ходил по всем нашим врачам и спрашивал, как же можно помочь. Даже приносили святую воду из храма. Но время шло и не было никакой надежды.

Но верить надо всегда, и только в хорошее…

Не знаю, как и откуда, кто подсказал, но была последняя надежда на нового детского врача-педиатра. Она только что устроилась к нам в поликлинику после окончания медицинского института в городе Куйбышеве тогда. Мне было уже 13, и на детский возраст совсем не походил. Мы пришли в давно знакомое здание педиатрической приемной (не один и не десять раз я побывал тут) и, заняв очередь, сидели и ждали приема. Я был на костылях и даже стыдился, что такой большой уже, а все больной.

– Следующий, – позвала сестра в приемной, и это была наша очередь.

Я прошел в приемную, поздоровался и сел на стул. Родители стояли, мама впереди, а отец чуть позади за ней. Мама плакала, отец нервничал и одергивал ее. Но женщина-врач молодец, не выгнала нас, а прониклась к нашей беде. Выслушав, что произошло, и прочитав мою карточку, она сказала, что нам немедленно надо ехать в Куйбышев (Самара сейчас), в институт травматологии или костной хирургии к профессору Краснову. Она дала адрес и написала направление, что было равносильно путевке в жизнь. Мои родители не знали, как ее отблагодарить. Даже на моем болезненном лице появились какие-то положительные эмоции. Попрощавшись, мы пошли домой, окрыленные надеждой.

Весь остаток дня мы готовились к поездке. Отец надел костюм. Мама тоже что-то самое свое лучшее, ну и я что-то надел свежее. Наутро первой электричкой, в 5 часов утра, мы уехали в областной центр. От вокзала в Куйбышеве взяли такси (тут с отцом никто не спорил) и только молча сидели и смотрели по сторонам на проносившиеся мимо большие проспекты, высоченные дома. На небе занимался восход красными всполохами. Такси остановило нас у огромнейшего комплекса института и клиники. Но как только он уехал, нам, оказалось, еще надо было пройти приличное расстояние, так как он привез не в тот корпус. Но ничего. Мы потихоньку шли, боялись поскользнуться, было скользко в тот декабрьский день. И вот нужный белоснежный корпус, освещенный восходящим солнцем, взмывший свои 15—20 этажей ввысь. Спросив, куда идти, мы поднимались на нужный этаж. Уже на первом этаже мы поняли, это не периферийная поликлиника с десятком больных, а тут были буквально тысячи. Хоть и было утро, но уже работа кипела, как в улье. Сестры, доктора в белых халатах, санитарки, хозрабочие и огромное количество людей, прямо как на вокзале.

Я не узнавал отца, он, весь выпрямленный и такой уверенный в себе, шел, казалось, туда, куда надо. Мы с мамой семенили за ним. Мы пришли в приемную травматологического отделения, костного отделения. Вдоль стен на стульях сидели люди, похоже, тоже приезжие, и ждали очереди. Мы тоже заняли куда-то, как и все. Прошел час, два, три. Доктора входили и выходили во множество кабинетов, но мало кого вызывали. У меня отекла нога и стала ныть, не говоря о том, что и есть уже хотелось и что-то тут было не так: либо мы не туда попали, либо как-то по-другому тут принимают больных. Отец закипал уже и, не выдержав, стал стучаться в кабинеты, выяснять, где тут профессор Краснов, но ему отвечали, что он на обходе, но одно было хорошо – этот этаж был правильный. Через минут 30—40 двойные двери в коридор открылись и с лестничной площадки вышла прямо целая делегация. Впереди шел в белом халате и колпаке, в очках приличных, уже в годах доктор важного такого вида. Вокруг него шли молодые люди и тоже в халатах. Понятно было, что это практиканты или еще молодые врачи-аспиранты. В общем, важная процессия шла в нашу сторону и что-то обсуждала, не обращая ни на кого внимания, у них был свой мир вокруг.

И тут мой отец поднимается и, не спрашивая никого, не обращая внимания на мамины протесты и возмущенные взгляды уставших больных и их родителей, как танк ринулся уверенной походкой к самому главному. Он уверенно и не грубо, но с таким напором пообщался с врачом, что оказалось, это и был профессор Краснов. Узнав, что мы тут сидим уже часа четыре и без приема и без какого-либо внимания, он не сердясь сказал мне:

– Пошли на прием.

Он взял мою карточку, отдал ее своим ассистентам и повел меня по коридору в кабинет. Родителей попросил остаться и не волноваться за меня, они меня осмотрят. Войдя в кабинет, я увидел, что посередине стоит мягкая высокая кушетка, куда он и указал мне ложиться, раздевшись до трусов. Пока я раздевался смущенно (было много молодых женщин вокруг), он читал мою медкнигу, анализы крови и пустил по кругу мои рентгеновские снимки. Попросил все рассказать. Как он возмущался на методы лечения, особенно на прокол меня пенициллином 6 раз в день в течение месяца или более. Я лег на кушетку, и они, уже не обращая на меня внимания, начали обсуждать профессионально (по-моему, кто-то и записывал даже), что видят, какое состояние суставов, ну и так далее. Потом меня начали ощупывать под мышками, в паху (что было совсем неловко). Я краснел, отворачивался. Потом услышал, что лимфоузлы увеличены и что-то еще, не помню. Пришел еще один профессор, и они уже все вместе, где-то человек 12, обсуждали, кто что видел, кто что предполагает. Обсудив со студентами, эти двое уже, похоже, знали, что это такое. Меня попросили одеться и сесть тут же в кабинете, студентам и аспирантам быть свободными до следующего их обхода. Они позвали моих родителей и представились уже по полной программе – один профессор травматологии и костных заболеваний Краснов, а второй профессор, помоложе и тоже костник, Чернов (немного забегу вперед – с племянником Чернова я служил в одной роте, вот это переплетение жизненных дорог). Мои родители ждали с нетерпением, что же они скажут, потерять ли мне ногу или нет. Они сказали хорошую новость – ногу я не потеряю, но заболевание серьезное и хроническое уже – ОСТЕОМИЕЛИТ (заболевание костных тканей, когда они становятся, как кефир, и, естественно, ходить нельзя). Как же и где меня лечить, спросили родители, раз у нас в городе об этом ничего не знают и, как результат, будет еще большее запущение.