Октопус

После спанья на матрасе из «лампочек» у Рины сияли швы на гидрокостюме, она чувствовала себя рекламным щитом. Однако октопусу, похоже, иллюминация понравилась: стоило приблизиться, он воздел над головой четыре руки, будто говоря: «Ах!», и потянулся к швам.

Рина позволила потрогать их, затем поймала щупальце, погладила нежную кожу. Она была на ощупь словно крем-брюле и меняла цвета от прикосновений, а присоски то пощипывали ладонь, то щекотали, отлепляясь. Но кожа уже заиндевела, почти потеряла чувствительность. С каждым погружением холод подступал быстрее.

Октопус попятился, поднял губку на четырёх руках, обернул вокруг Рины. Она не успела испугаться, как поняла: эта штука греет! Жёлтые ростки легко сминались, словно синтепон, а внутри бродили горячие струйки.

Рука оттаивала, и сквозь гидрокостюм постепенно просачивалось тепло. Рина прикрыла глаза: блаженство! Завернуться прямо здесь и спать.

По шлему легонько постучали; октопус стал охровым. Он поглядывал как бы исподлобья, опустив голову. Протянул щупальце, которое бережно держало нечто чёрное и продолговатое, похожее на жирную гусеницу.

Что это? Еда? Вроде бы уже договорились: пленники – травоядные. Рина с интересом взяла животное: извивается, словно морская пиявка. Октопус настойчиво подталкивал пальцы Рины с подарком к её голове, а другими щупальцами приподнимал край своей мантии, тыкал под него.

Чего он хочет?

Скользкая пиявка вырвалась, куда-то сразу пропала. Рина хлопнула по карману, где был пони-баллон: сколько уже смеси потратила? И повлекла губку наверх, отогревать Хонера.

***

11 дней спустя

Осьминог в аквариуме, словно шарик ртути, просочился из-под стены замка наружу. Пожаловался:

– Мои руки немеют. Душно, и сладковатый запах, он повсюду!

– Уже промываю внешний фильтр, – заверила я и принялась для вида крутить переключатель компрессора.

– Знаешь… – Осьминог мечтательно вздохнул, взметнув струёй из сифона песок со дна. – Когда впервые дотронулся до твоей ладони, сразу понял, что ты дама. Удивительно, но ваша кожа часто пахнет, как у озарённых!

– Мы с тобой выделяем одни и те же гормоны: дофамин – когда радуемся, адреналин – когда злимся, окситоцин – когда хотим доверия и любви.

Я опустила правую руку в воду, и присоски тут же прильнули, начали играть с пальцами. Вдруг осьминог отпрянул, вспыхнул алым:

– У тебя на коже этот сладковатый запах!

Чёрт! Я выдернула руку, обдав брызгами свой белый халат. Сказала примирительно:

– Тебе показалось. Лучше приберись в замке, наверняка там гниют остатки пищи.

– Вот ещё! У меня идеальная чистота.

Он принялся сердито натирать блестящую лейку от душа.

Тем временем очередные три капли упали в воду.

***

11 дней до этого

Доставить огромную губку на плиту оказалось делом нелёгким: она бестолково трепыхалась в струях, как фата невесты, и тормозила движение. Хонер помог вытащить «одеяло» из воды и сразу разлёгся на нём, раскидав ноги.

– Ништяк, грелка! Почему одна? Сказала бы, две тащи, и побольше.

– Ну ты и наглый, я еле доплыла с этим. Где спасибо?

– А ещё скажи – пусть гонят нашу рацию. Капитану наверху сто пудов надоело нас ждать, он точно свинтил.

Рина скрипнула зубами: по договору, при форс-мажоре команда должна ожидать дайверов не меньше трёх суток, вызвав спасателей. Но филиппинцы довольно свободно относятся к своим обязательствам, могут и раньше уйти.

Связь планировали через военную систему на гидроакустике: рация Рины посылает звуковые сигналы к буйку, тот отправляет сообщение в рубку капитана. Никель-кадмиевый аккумулятор позволял рации работать четыре дня, найти бы её, так и координаты можно передать…

– Дерьмо! Ай! – вскрикнул Хонер, хватаясь за ухо. – Ай-й!..

– Что случилось? – Рина кинулась к гидрологу.

– Дрянь какая-то… В ухо мне заползла, кусается там… Я оглох!..

Он вскочил, принялся прыгать на одной ноге, пытаясь вытрясти что-то из уха. Рина схватила его за плечи: в слуховом проходе торчал чёрный изгибающийся хвост.

Та пиявка, что совал ей октопус! Вот же гад. Тварь заползла в губку, притаилась, а теперь укусила Хонера! Вытащить бы, да пинцета нет.

Рина пыталась ухватить скользкий хвост ногтями, уговаривая Хонера не дёргаться, когда услышала шлепки сзади. В недоумении оглянулась…

На плиту выползло двое работников. Конечно, в этом не было ничего удивительного: осьминоги выходят иногда на сушу, после отлива перемещаются от лужи к луже и ловят застрявшую там рыбу. Они набирают воду под мантию, зажимают её края, как застёжку, и могут так дышать часа два.

Удивительно было то, что каждый работник держал по створке устрицы величиной с большую тарелку. Прикрываясь раковинами, как щитами, гости тихонько перещёлкивались.

– Сам ты рыба безводная! – внезапно крикнул Хонер.

Что? Уж не спятил ли гидролог окончательно? Выглядел он сердитым, раздосадованным, однако никак не сумасшедшим. Снова принялся огрызаться:

– Да плевать, верите вы в демонов или нет. Рацию отдавайте!

Осьминоги топтались у края плиты, их щелчки едва можно было различить на воздухе. Рина повернулась к напарнику:

– Ты понимаешь, о чём они говорят?

Хонер удивился:

– А ты реально не слышишь? Вон тот, поменьше, предлагает подруге сбежать, потому что демоны могут их съесть. Девчонка ему возражает: «Демонов не существует. Учитель рассказывал. Это ламантины, они заблудились. Они едят траву».

– Девчонка? Как ты их различаешь?

– Да ясно, как: по голосам. У девчонки он девчоночий, а парень басит… Или нет? Походу, он щёлкает, но кажется, как будто басит.

Рина догадалась:

– Пиявка! Пиявка у тебя в ухе – переговорное устройство.

– Да ладно? Та чёрная дрянь, которая меня укусила?