Беглянки

– Это не пуля, а болт. Арбалетный… из неизвестного сплава.

– Интересные дела происходят в городской больнице. В палате осколков, конечно, не нашли? По поводу деформированной санитарки эксперт что говорит?

– Руками разводит. Утверждает, что это не живой организм, а продукт генной инженерии. Биоробот. Кстати, эксперт обнаружил в нем точно такой же болт.

– Так. Подробный доклад мне в трех экземплярах, по санитарке отдельно, по голове – особо. Сделайте запрос в Институт мозга, пусть дадут консультацию.

Ну-с, оприходуйте вещдоки, через пятнадцать минут – запрягайте, хлопцы, коней! Подписки о неразглашении у медсестер взяли? Объясните им еще раз дополнительно – чтобы все, как следует, поняли. Я пока побеседую с заведующим.

Мимо скважины опять кто-то прошел, я ждала, скрючившись под дверью. Вот значит, какие это были электрики. Очень хотелось выглянуть, но я боялась – вдруг этот, второй, с бесцветным голосом, еще торчит поблизости?

Я ждала целую вечность. В коридоре вдруг хлопнуло, и заговорили сердито и громко. Я узнала голос Анатолия Францевича, не выдержала и выглянула. Они стояли на пороге ординаторской – толстый, багровый от гнева Францевич и сухощавенький дядька с белесыми волосами, зачесанными на просвечивающую лысину, в неприметном, но явно дорогом костюме.

– Я вам повторяю – в боксе лежат люди в крайне тяжелом состоянии! Я только что вывел пациенток из комы! Они ничего не помнят, и попытка заставить их вспомнить может завершиться летальным исходом. Я, как врач, не позволю вашему ведомству проводить эксперименты над больными! Слышите, вы? Не позволю!

– Позволять нашему ведомству или не позволять, это, господин заведующий отделением реанимации, не в вашей компетенции. Допрос будет проведен, в ближайшее время, как только женщины очнутся. А вам я советую, – белесый поднялся на цыпочки и процедил Францевичу прямо в лицо, – ПОМАЛКИВАТЬ! Иначе, мы будем вынуждены, в интересах государственной безопасности, принять соответствующие меры в отношении всех, находившихся на данном этаже этой ночью!

Он сделал четко «кругом», я едва успела спрятаться, и беззвучным шагом покинул отделение. С аккуратным щелчком сработал замок, потом я услыхала вздох, и что-то тяжелое рухнуло на пол. Это упал, съехав по дверному косяку, Анатолий Францевич, уже не багровый, а белый, как мел.

В три прыжка я очутилась рядом и отчаянно затрясла тяжелую, как будто ватную, руку.

– А, Серафима… а я вот, как видишь … отказал мой пламенный мотор. Наташу зови, тебе волноваться …нельзя. Помни – ночью ты ничего не видела и ничего не знаешь. Выбежала на шум в коридор и поскользнулась на осколках. Кто бы ни спрашивал, Сима – ты поняла…?

Анатолия Францевича, конечно, спасли. К одиннадцати часам он почти оклемался, и даже пытался шутить с заплаканной Наташей и бледным от ответственности Арсением, вторым врачом реанимации. Потом увидел меня и рассердился, велел немедленно уползать в палату и не высовываться, а то будет хуже.

– Переведу из одиночки в общую, к Тимченко с Кругликовой!

Я сделала испуганное лицо и послушалась.

В «одиночке» было так тихо и обыкновенно, что все недавние события показались мне сном. Я подумала, что если сейчас лягу в постель, поверю в это уже окончательно, и тогда серый осенний денек за стеклами станет совсем беспросветным. Если бы у меня хоть сумка Гелии была при себе, чтоб вытащить из нее что-нибудь волшебное. Только не меч – хватит с меня этого средневекового арсенала: мечи, арбалеты, болты… Вот если бы достать Драконье Зеркало… интересно, какое оно? А вдруг я бы смогла увидеть в нем живого дракона?!

Об стекло со стуком ударился голубь, прошелся по карнизу, топоча коготками, поглядывая на меня круглым оранжевым глазом. Если присмотреться, в этой птице тоже есть нечто драконское. Как радужно отливают перья на изогнутой шее, будто и не перья, а чешуя. И глаз не птичий, бешеный… А что, если он «оттуда», принес мне весть от Гелии?

Я осторожно постучала пальцем по стеклу.

– Эй! Ты ко мне? Ты меня навестить явился?

– Виниться я пришел, Серафима.

Голос у голубя сиплый, простуженный, и говорит он, не разевая клюва. Телепатия, что ли?

– Подвел я тебя, Серафима, ты и не знаешь, как подвел!

Голубь был ни при чем, голос раздавался с другой стороны. Я обернулась – в дверях стоял дядя Паша. Вид плачевный, глаза – красные, плечи ссутулены, и весь он – как простуженный воробей.

– Дядя Паша? Что это с вами? Вам же курить нельзя?

От дяди Паши отчетливо пахло табаком.

– Ничего себе! А если я сейчас медсестре нажалуюсь? Вы же умереть можете!

Дядя Паша безнадежно махнул рукой.

– Я, может, потому и смолю, совесть меня заедает. Ты, Серафима, знай – все это через меня вышло. Я тебя подвел, если ты меня теперь и знать не захочешь – права будешь! Так мне, дурачине, и надо! Заслужил!

– Да чем заслужили – то? Что вы такое сделали? Не понимаю…

Дядя Паша смотрел на меня унылыми собачьими глазами. Извлек из кармана недокуренный чинарик, повертел в пальцах, понюхал и убрал обратно. Казалось, он всеми силами стремится отсрочить признание. У меня мелькнула дикая мысль, уж не являлся ли дядя Паша тайным агентом похитителей?

Ну что же… Я плотнее закрыла дверь и строгим голосом спросила.

– Так в чем вы меня подвели? Рассказывайте уж, раз начали.

Он набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул.

– Про сушилку – то ведь это они через меня разузнали.

– Как? Вы сказали про ключ этой, санитарке?

Дядя Паша заерзал шеей, как будто воротник пижамы на нем раскалился.

– Ведь как все получилось-то. Ключ этот я у Ерофеича выиграл…

Тут я совсем удивилась. Я-то думала, что никто из нынешних больных про домового не знает.

– Вы знакомы с больничным?

– Да было дело, скорефанились. Я ж здесь не первый раз лежу, старожил, можно сказать. Приметил его.

Все правильно, дядя Паша – из категории вечных пациентов, не удивительно, что и про Ерофеича ему известно. Вот интересно, все-таки знают ли Ерофеича медсестры и Анатолий Францевич?

Дядя Паша продолжал, морщась.

– Недели полторы как, уж все спать полегли, вдруг тащится. И доска под мышкой. Давай, говорит, сыграем.

– В шахматы?

– В шашки. Куда ему в шахматы, сиволапому. Нечисть – вся об одну извилину.

Тут он вспомнил, что нечисть его таки надула и помрачнел еще больше.

Но я уже не могла оставить разговор на половине. Ждать, пока дядя Паша придет во вменяемое состояние, тоже не получалось – в любой момент могла войти медсестра и прервать этот вечер воспоминаний.

Я заставила дядю Пашу сесть на табурет и скоро знала уже все. Эх, знать бы раньше!

После разминочных партий Ерофеич предложил сыграть по-настоящему, на интерес.

Дядя Паша, естественно, не смог отказаться и продул Ерофеичу триста рублей. Потом еще двести. Это при том, что дядя Паша имеет за плечами третий взрослый разряд по шашкам.