Киевская Русь. Волк

Поклонился торговый человек в ноги Радмиле:

– Приехал я к вам, боярыня, с самого Переяславца, что в болгарских землях.

Радмила лишь бровью повела, выказывая, что это ей не особо интересно.

– От мужа вашего, воеводы Волка, передаю поклон низкий, – и купец снова поклонился.

Боярыня ничего не сказала, только двухлетнюю дочь к себе прижала сильнее. А сама подумала: неужто ее муженек возвратиться решил?

– У меня толк к вам есть, боярыня, от мужа вашего.

– Ну так говори, не тяни! – крикнула купцу Радмила и ножкой властно топнула.

Купец смутился. Баба грозная пред ним стоит, непокорная. Ничего у него не выйдет. Да деваться уже некуда.

– Славный воевода Волк велит сказать тебе, сударушка, что он надолго в Переяславце останется. И сердце его кровью обливается, что далеко он от жены да дочки. Понимает воевода, что жена его, словно ягодка спелая. Вот и не хочет томить ее в долгих ожиданиях. Хочет волюшку дать. Разойтись он позволяет с собой женушке славной да разрешает ей снова замуж пойти, за кого она сама захочет. Лишь бы счастлива его Лада была и век девичий в одиночестве вдали от мужа не проживала.

Радмила от слов купца со стула подскочила, как ужаленная. Даже дочка у нее на руках от страха заплакала.

– Разойтись?! Не бывать тому! Я свою голову позором не покрою! Ишь чего захотел! Чтоб на меня в Киеве все пальцем показывали да смеялись, что муж меня бросил? Нет, не бывать позору такому! Я жена верная и честная, и не дам добро на то, что Волк просит.

– Но ведь воевода о тебе печется, сударушка, – стал оправдываться купец. – Печалится, что одна ты жизнь проживаешь и цветение твое впустую проходит. Вот и не хочет тебя от радостей Лады удерживать! Заботится лишь о тебе, расход предлагая.

Радмила рассмеялась.

– Заботится? Неужто муженек мой думает, что я такая глупая, чтоб не понять, что он о себе лишь заботится? Чай, наслышана я, сколько у него там полюбовниц болгарских. Вот и хочет разойтись, чтобы на ком-то еще жениться. Не бывать тому! – и Радмила снова ножкой топнула. – Нас сам князь соединил. И не было того на Руси, чтоб бывший холоп от боярской дочери отказывался. И ты тоже иди отсюда, вестничек, пока я собаками тебя травить не приказала.

Купец уставился на нее, застыв в ужасе. Видел, как глаза боярыни черные сверкают. И вправду собаками затравит, если сейчас же из терема не уберется.

Выскочил купец со двора жены воеводы. Да и стремглав прочь помчался, пока шкура еще при нем была. Добежав до других домов, остановился отдышаться. Обидно ему было, да скверно на душе. Он посланник самого воеводы, а Радмила его собаками травить решила, как татя какого-то. Взыграла гордость в нем купеческая. Ведь почитаем он был в самом Киеве, а дочка боярская его в шею прогнала.

– Ну ничего, кумушка, мы с тобой еще сочтемся, – сказал себе под нос торговец, глазами сверкнув обиженно. – И дашь ты расход воеводе Переяславскому, сырой землей клянусь, дашь!

И решил купец за теремом ее следить. Чуяло сердце, что неспроста она такая счастливая ходит. Видно, есть кому приласкать бабу одинокую. И прав был торговец. Увидел, как ночкой к ней полюбовничек ходит да через окошко в горницу боярыни лазает. Потер купец ладони: все славно у него выйдет, все для воеводы сделает!

На следующую ночь поймал он вместе с мужиками наемными того голубчика. Скрутили они его да потащили в подвалы пыточные. Полюбовничек во всем сознался. И в том, что к Радмиле уже год как хаживает, и в том, что Радмила только и мечтает, чтоб муженек ее сгинул на поле ратном, и в том, что понесла она от него ребеночка. Купец записал все это при свидетелях. Приказал полюбовничка трусливого пока в подвалах держать, дабы сам князь пленника допросил, если потребуется. Измена жены самого воеводы княжеского была страшным поступком, что смертью карался.

Однако купец не стал сор из избы выносить, не хотел воеводу срамить женкой неверной. Решил сначала пойти со всеми записями позорными к отцу Радмилы, славному боярину Суслову, чтобы толк вести о расходе.

– Воевода лишь разойтись разрешения просит, – лилась речь купца, как масло сладкое. – Он и имя свое славное да терем в Киеве за дочкой оставляет. И приданым обеспечит, когда в невесты вырастет. Так что лучше разойтись по-хорошему.

Боярин Суслов слушал торговца да мрачнел. Глупая его дочь сама себе яму выкопала. Не могла дождаться, когда купец обратно в Переяславец уедет, чтоб с полюбовником своим снова начать видеться.

– А где дурень этот, что попался? – спросил Суслов.

– Не скажу того, боярин. Лишь скажу, что надежно спрятан, ждет приглашения самого князя Киевского.

– Зачем же князя? – молвил боярин, поняв, что не сможет вытащить да прикончить дурня, что показания такие срамные дал. – Сами тот вопрос решим. Даю разрешение на расход воеводы Волка с моей дочерью! Пусть живут теперь раздельно.

– Вот и славно, боярин, – продолжал купец говорить маслено, – да я уже бересту о том подготовил. Надобно подписать.

Боярин Суслов хоть и недовольно, но всё же черканул имя своё отеческое.

– Эту грамоту еще бы у князя заверить, чтоб по закону все было. Сами к нему пойдете или мне сходить?

– Сам пойду, – ответил боярин, глаза стыдливо пряча. Позор дочери даже он изменить был не в силах.

Взял грамоту Суслов да к князю отправился. Но правды владыке не сказал, чтоб род свой не позорить пред очами княжескими. Сказал лишь князю, что дочь его сама просит развести с воеводой Волком. Что, мол, изменяет ей муж в Переяславце и позорит боярыню честную с дочкой малолетней. Князь лишь сверху на грамоту посмотрел да подписал не глядя, слишком был смертью матери опечален, чтоб расспрашивать.

И на следующее же утро отправился купец хитрый обратно в Переяславец. А у сердца заветное разрешение лежало, что и боярином Сусловым подписано, и самим князем. Хорошо было на душе у купца, славно! Его теперь почет да богатство ждали. Ведь все сделал, о чем просил воевода.

Глава 26

Тем временем Волк в Переяславце задумал рвы подле стен града сделать да оборонительные сооружения поставить. Слухи пошли, что новый царь болгарский, Борис Второй, думает с большой дружиной вернуться да свои города у русичей отбить.

Работы по укреплению кипели днем и ночью. Волк сам все осматривал да указания давал. Сам дружинникам и люду простому колья против конницы помогал ставить. Святослава наблюдала за всем этим со стен града да кручинилась. Переяславец только жить вольно начал, а тут бойня новая предстоит. Местных же болгар девица помогать Борису отговаривала. Сожжет, мол, он весь град из мести русичам, камня на камне не оставит. И снова болгарки по мужьям своим да сыновьям плакать станут. Вот и просила, чтобы, наоборот, помогли русичам град свой защитить. Волк Святославе за то был очень благодарен. Сам пришел поклон отдать, что Тодорка местных болгар на сторону русичей переманить помогает. Святослава лишь слегка улыбнулась на его почести:

– Я не ради тебя, Волк, стараюсь, и не ради твоих дружинников. Мне люд простой жалко, кой все, как хотят, терзают.

– Ведаю о том, что не о нас заботишься, а о простом народе, – ответил Волк ласково. – А за то еще больше тебя чту.

И обнял он ее, чтобы никто не видел, да в губы алые быстро поцеловал. Святослава дернулась было, однако губ не убрала, застыв вся в сладостном напряжении. Но шею целовать уже не позволила, вырвалась из объятий горячих.

– Опять ты за свое! – лишь сказала Волку и прочь ушла, нахмурившись.

Воевода же ей вслед долго смотрел. Улыбался. Не ведает еще Святослава, что он с женой решил разойтись по закону. И как только купец грамоту заветную привезет, сразу и женится на Тодорке славной, и никогда уже никому не отдаст. Ведь простил ее, за все простил. Да и не мог не простить. Она ведь душа с ним родственная. Только она его понимает, только она душу его звериную греет да ласкает. Только с ней он обо всем забывает и снова Ярославом становится, как когда-то прежде.

Лишь одно тревожило Волка – Мстислав. Сотник его и брат названый продолжает за Святославой ухаживать, все надежду питает, что девица на него посмотрит. Но не гневался более Волк на друга, потому что не ведал Мстислав, что дорог девице только воевода княжеский. Ведь сама о том сказала. Волк верил ее словам и чувствовал, что не лжет Святослава. Как и в то верил, что не приголубит она более другого молодца, ему одному, Волку, верна будет. Хоть и не признается в том никогда, ведь Святослава такая же волчица гордая, как и сам воевода.

Улыбнулся своим мыслям Волк, хорошо на душе стало. Вот и соединились они, две души одинокие. Сколько ни бегали друг от друга, да судьба их все равно вместе сводит. Да и волчонок у них уже общий подрастает, Никита, сын родной. Гордость отца и слава матери…

***

Мстислав же, не ведавший, что Святослава с Волком снова сошлась, продолжал на чувство ответное надеяться. Но начал замечать, что девица с ним уже не так приветлива, что очи свои изумрудные скромно опускает, да и улыбаться меньше стала. А недавно вообще попросила не ходить к ней в терем. Мучало то Мстислава. Он всем сердцем полюбил Святославу за красоту ее, за мудрость да за верность. Не мог понять, почему она к нему переменилась, холоднее их встречи стали, а в помощи его по терему вовсе не нуждалась.

Не мог понять молодец тому причину. А может, Волк простил Святославу да снова приголубил? Но Мстислав тут же эту мысль отогнал. Знал воеводу, не простит тот девице позора прежнего, не сможет. Слишком был злопамятен да мстителен. Да и не замечал витязь, чтобы Волк о Святославе думал, тот все больше град к обороне от болгар готовил.

Так и маялся дружинник от любви своей безответной. Спать ложился, глаза закрывал, а во сне ему златые волосы являлись да губы алые. Не выдержал Мстислав более мук своих, девица красная всю душу ему измотала. Пошел к терему Святославы да с ней поговорить попросился. Святослава друга своего пустила. Но взволнованный вид его и дыхание сбивчивое насторожили Тодорку славную. Поняла, что серьезный толк вести будет сотник княжеский.

Мстислав потоптался в горнице, шапку свою помял, да и бросил ее на пол с силою.

– Все, не могу так более, – грозно начал он и взглянул на Святославу очами горящими. – Ты мне всю душу вытрепала, все сердце вымотала. И только не говори, что не ведала, что люба мне стала!

Сказал он ей все, что на сердце было, ожидая изумления девичьего. Но заметил лишь, что Святослава от слов его горячих слегка отшатнулась.

– Ведала, – эхом откликнулась девица, взор потупив. Пред ней стоял муж влюбленный, и его чувства оскорблять притворной ложью не стоило.

– Тогда скажи, почему, – подошел к ней ближе сотник княжеский, – почему очи от меня воротишь, почему меня чураться стала? Не люб я тебе?