Инспекция. Число Ревекки

– Когда они висят на выкрученных руках, то под тяжестью тела кости постепенно выскакивают из суставов, – проговорил роттенфюрер, разглядывая другого узника, не издававшего ни звука, казалось, уже даже и не дышавшего, – и они продолжают висеть на сухожилиях. – Он перевел взгляд на меня: – У этого время вышло.

Он подтянул табурет, стоявший в центре помещения, и тронул висевшего за ногу.

– Эй, – позвал он, но заключенный не шевельнулся, – ставь ноги, – снова проговорил мой сопровождающий.

Длинные ноги едва заметно дернулись, но ни одна не встала на табурет. Мой спутник молча поставил вначале одну ногу заключенного, затем вторую, потом развязал веревку и ловко перехватил завалившееся тело.

– Что церемониться с этим сбродом? – раздался насмешливый голос у меня за спиной.

Я обернулся. Какой-то штурманн развязывал веревку на другом заключенном, тот тут же рухнул на пол.

– Если они здесь, то и не такое заслужили, – заверил он.

– Что еще здесь делают? – спросил я, не отводя взгляда от висящих.

– Всякое, – сопровождающий встал рядом. – Кого-то просто в стоячий карцер. Несколько суток в каменном мешке – ни повернуться, ни присесть, зимой не подвигаться, не согреться. Достаешь такого, а он валится на землю, ни в каком месте себя не чувствует. Лежит как червь, силится встать, а не получается. Смешно это выглядит. Иногда плетьми, иногда палками наказывают, иногда каленым железом, иногда иглы. Когда нужно важные сведения получить быстро, то бензином умывают и – чирк… Один такой после допроса несколько дней никак не подыхал. С выжженными глазами, с кровавыми пузырями на рыле все лежал и орал, ни разу не отключился, пока уже не устали от его криков и доктор инъекцию фенола не сделал.

– Я полагал, здесь только расстреливают.

– Кому повезло, тех только расстреливают, – кивнул он и достал сигарету, – мелким калибром, чтоб меньше шума. А… это я вам уже говорил.

– Вы знаете, что в предписании есть пункт об обязательном медицинском осмотре заключенного перед наказанием палками, розгами и… другими приспособлениями. – Я кивнул на веревку, перекинутую через балку: – Врач хотя бы одного из них осматривал?

Роттенфюрер удивленно уставился на меня.

– Существует подобное предписание? – Он задумчиво потер подбородок. – Хм… забавно. Нет, ничего подобного тут не практикуется. Такой поток… А для чего, собственно, это нужно? – Судя по всему, он никак не мог поверить в существование этого правила.

– Таков порядок, – коротко ответил я.

Мы вернулись на улицу, и я с наслаждением вдохнул свежий воздух. Взгляд мой уперся в соседний, десятый блок.

– Там то же самое или это обычный жилой барак?

Мой сопровождающий покачал головой.

– Раньше был жилой мужской, потом женщин пару месяцев размещали, а сейчас оборудовали как медицинский. По распоряжению сверху завезли самое лучшее оборудование: там и операционный зал, и исследовательский отдел с опытными лабораториями. Говорят, даже рентгеновский аппарат поставили. Я особо не вникал. Насколько мне известно, там сейчас проводят важные исследования по стерилизации.

Он посмотрел на часы.

– Нам пора возвращаться. Думаю, комендант уже ждет вас.

Я разглядывал фотокарточки, стоявшие на элегантном лакированном бюро. На них Рудольф Хёсс, комендант Аушвица, представал в лучшие моменты своей жизни: за столом с министром пропаганды, на приеме рядом с рейхсфюрером, на торжественном митинге позади самого фюрера. Одна из фотографий была сделана в той самой комнате, в которой я сейчас находился: в кресле сидел рейхсфюрер, на коленях у него расположились младшие дети Хёсса, остальные вместе с родителями стояли рядом и с одинаковой улыбкой смотрели в объектив. Стоило признать, скромный блокфюрер из Дахау знатно взлетел ввысь.

Услышав позади шаги, я обернулся.

– Прошу прощения, что заставил вас ждать, дело в том, что в лагере…

Он остановился и внимательно всмотрелся в меня. Я широко улыбнулся.

– Фон Тилл? Фон Тилл! Волчара Дахау! Вот уж не думал, что доведется…

Мы крепко пожали друг другу руки.

– Оберштурмбаннфюрер, комендант, – произнес я, оглядывая его, – потрясающая карьера, прими мои поздравления.

Он кивнул на мои погоны и петлицы.

– Да и ты не сидел на месте. По такому случаю нужно выпить!

Он распорядился, чтобы к кофе подали коньяк и шоколад. Я продолжал разглядывать его домашний кабинет.

– Отличный дом, Рудольф, здесь приятно находиться.

– Это все заслуга Хедди, – довольно проговорил он. – Тебе уже показали лагерь?

Я кивнул. Он молча воззрился на меня, ожидая, что я скажу. Я усмехнулся:

– Хочешь знать, что будет в моем отчете?

– Брось, фон Тилл…

– Твое хозяйство в идеальном порядке, – заверил я. – Есть моменты, но при той нагрузке, что вы взяли на себя…

Лицо Хёсса просияло.

– Я знал, что ты поймешь это! Штабным крысам нужно лишь соответствие бумажкам, но только тот, кто сам прошел лагерь, знает, что это такое. Школа Эйке даром не проходит. – Он опустился в кресло, в котором когда-то сидел рейхсфюрер с его детьми, и удовлетворенно продолжил: – А ведь никто даже предположить не мог, что Аушвиц превратится в крупнейший центр по решению нашего главного вопроса. Образцовый, не побоюсь сказать. Мое детище, фон Тилл. Все, что ты здесь увидел, – целиком и полностью моя заслуга, – с гордостью произнес Хёсс. – Сегодня мы самые крупные: почти восемьдесят пять тысяч душ единовременно, живьем, – подчеркнул он. – Кто с нами сравнится? Дахау, Бухенвальд, Заксенхаузен? По поголовью они и до половины нашей не дотягивают. Да уже и самому с трудом верится, что тут было, когда я приехал сюда впервые. Местечко – дрянь, фон Тилл, прямо тебе говорю, совершенно непригодно было для наших целей. Все постройки разваливались на глазах, а стоило пройти хорошему дождю, как Сола затапливала и без того рыхлую землю и все превращалось в болото. Один плюс: место было настолько дерьмовым, что никто сюда по доброй воле не совался. Так что не пришлось тратить много сил на очистку земель. Лишнее внимание нам ни к чему, сам понимаешь, – усмехнулся Хёсс.

Принесли кофе с коньяком. Хёсс с одобрением наблюдал, как нам разливали дымящийся напиток в тонкий белоснежный фарфор.

– Силы мы тратили на другое, – продолжил он, едва мы остались одни, – нам катастрофически не хватало стройматериалов. Я забрасывал инспекцию запросами, лично умолял Мюллера хоть о какой-то помощи, но получал лишь отписки.

Я верил в то, что Хёсс не преувеличивал.

– Ты даже представить не можешь, какое количество запросов ежедневно проходит через инспекцию! Это еще не считая всяких писем, донесений, отчетов и прочего.

Я поморщился, вспомнив свой рабочий стол, заваленный бумагами.

– А я в какой патовой ситуации оказался! С одной стороны, с меня требовали как можно быстрее завершить строительство, а с другой – не дали никакой помощи даже простейшими стройматериалами. Рейхсфюрер тогда прямо сказал, что не желает даже слышать о каких-то трудностях, мол, для высшего чина СС их не может быть.

Я сделал глоток кофе, оказавшегося на редкость хорошим – не чета тому дешевому суррогату, который сейчас подавали даже в офицерских столовых. Наслаждаясь вкусом, я произнес:

– В Берлине редко интересуются проблемами на местах, сам знаешь. Там требуется лишь исполнение.

Хёсс кивнул и даже подался вперед:

– Именно. Приходилось постоянно искать решения самому. Дошло до того, что я отправил специальный отряд разбирать польские дома. Камень, доски, кирпич, плиты, стекло – я приказал тащить каждую мало-мальски полезную деревяшку на нашу строительную площадку. Мне даже пришлось самостоятельно ехать в Закопане, чтобы достать котлы для кухни, а потом в Рабку за соломенными матрасами.

– Кто снабжал?