Вошь на гребешке

Тон сделался визгливым, отчаяние более не могло спрятаться. Бэл посмотрел в синее пламя, улыбнулся с окончательной безмятежностью, не понимая себя: отчего нет в душе и капли ненависти к жалкой тварюшке? Может быть, из-за пройденного пути. Он добрался в явь и изменился. Он теперь не тот мальчишка Белёк, который прижимал к груди корзину с рудной кровью и завидовал Черне. Жалел себя и страдал от несбыточности мечтаний: встать бы за правым плечом Тэры, глянуть на людей замка оттуда, с полным правом старшего ученика и почти наследника огнива!

– Все пройдет, – пообещал Бэл. – Я сгорел дотла, это не так уж страшно и совсем не вредно. Увы, ты не умеешь гореть… Значит, будем надеяться на лунную мать. Попробуй забыть хоть на миг о своей жажде, вспомни Светла. И помолчи! Порой слова забрать труднее, чем худшие дела и мысли. Ты привыкла прятаться за его спину, но ему-то ты дорога по-настоящему. Он тебе тоже, однажды ты сможешь понять это. Сними с пальца перстень и не держи сердце Файена в ладони, это дело не по твоим силенкам.

– Оно тянет! Я ведь сказала, оно тянет, не я!

Бэл сокрушенно вздохнул, погладил бурую шкуру зверя. Буг заворчал и нехотя приблизился к камину на полшага. Повернулся боком. Седок наклонился и перехватил живые камни сердца Файена с обожженной ладони Ружаны. Бережно уложил на прежнее место, в чашу. Снял с руки травницы перстень, вздохнул и нехотя нанизал себе на безымянный палец – так носят огниво наместники, а не даймы. Металл полыхнул, коротко жаля руку – и перстень сел по размеру.

– Рад прямому знакомству, сиятельный Файен, – наместник Бэл поклонился и позволил бугу попятиться от гудящего огня. – Ружана виновна и примет кару. Она будет молча обдумывать содеянное, не имея воли поднять любое оружие. Она не войдет в лес и не коснется души мира, покуда Тэра Ариана или новый дайм замка не примет окончательное решение совместно с тобою. Или покуда не будет искуплена ошибка.

Пламя медленно посветлело и улеглось на угли сонным зверем. Рука Ружаны повисла в пустоте, лишенная синеватых призрачных оков – и плетью упала вдоль тела. Травница хрипло охнула, покачнулась и завалилась на спину, теряя сознание. Тишина в зале проредилась, звуки смогли проникать из-за неплотно прикрытой двери. Бэл разобрал, как грохочут по коридору шаги анга – кто еще станет носить тяжелые боевые сапоги? Легкие башмаки псаря ступали беззвучно, но Бэл распознал его приближение по движению ушей своего буга. Именно Светл первым ворвался в зал, испуганно огляделся и бросился к Ружане.

– Жива?

– До пробуждения Тэры будет тише тихого, – пообещал Бэл. – Но жива. Если ты удержишь её, останется в замке и не выгорит.

– Благодарю, хозяин, – Светл поклонился, как старшему. Впрочем, он сразу исправил положение, позволив себе немного судорожную, похожую на гримасу, но все же улыбку. – Тебе чуть лучше? Превосходный псах, и откуда Милена раздобыла его? Ты тоже толковый вальз. Я передал послание дословно, вот первый анг свиты покойного Йонгара. Он тебя… услышал.

Рослый сивоусый мужчина солидно поклонился. Бэл едва помнил это хмуроватое немолодое лицо по прежней жизни – той, что оборвалась после удара ножа, отравленного грибницей. Жило лишь ощущение: и тогда казалось, что анг слишком хорош для свиты западного лжеца.

Мелкие глазки сивоусого, светлые до прозрачности, заинтересованно прищурились.

– Наш Йонгар солгал и затем предал. Не знаю всех причин, да и мертвым – им простительно сберегать тайны без наказания. Но обретем ли мы кару, позволяющую свите предателя стать частью свободного замка севера?

– Вы уверенно говорите устами всех людей Йонгара? И разве запад не свободен? – осторожно удивился Бэл.

– Я первый анг покойного, мне и отвечать за свои слова… А запад – разве не из наших лесов, пусть и следом за намеками вашей премудрой Тэры, выползла ядовитая идея ставить лучи света на якоря? Запад не унялся после истории с рассветным лучом и покусился на свободу севера. Без веских причин. – Анг повел едва заметной куцей бровкой. – Признаю, за моей спиной не самые надежные люди. Некоторые не совсем… молчаливы. Иные не вполне согласны с избранной карой. Но разве в зиму Файену люди не нужны так же, как нам – его живое тепло?

– Дать клятву возможно лишь подлинной даме замка, Тэре, – согласился Бэл, не позволяя себе улыбаться. Дар прорицателя кричал в полный голос: то, что теперь вершится, пройдет не без изгибов и теней, но обернется к лучшему. – Как первый ученик и наместник могу заверить, что Файен вас согреет и не отринет до того дня, когда хозяйка сможет совершить решение.

Глава 12. Милена. Нежданная встреча

Плоскость, Москва, вторая неделя ноября

Изучение местных людей по-прежнему оставалось единственным способом занять себя. Люди – они тот еще объект для наблюдения, независимо от мира и обстоятельств. Здешние теснились в палатах, толкались в коридорах. При этом их умение и желание общаться вовсе не впечатляло. Испытывая недостаток личного пространства и уединения, люди замыкались в подобие незримого кокона, и самый распространенный из обнаруженных Миленой был – равнодушие.

Целый день бывшая первая ученица следила за посетителями больницы, разбирая модели местного семейного уклада. Кто-то нес родичам вкусное – побаловать, иные шли с цветами и фальшивой бодростью, с шуршащими конвертами для врачей. Были и скучающие гости, эти явились во исполнение долга. Откровенно хищные стервятники выискивали на лицах больных признаки скорой кончины, ведь она – избавление от тягот ухода и право на имущество… Кто-то трещал без умолку, перерабатывая сплетни.

Милена смотрела, слушала и заражалась равнодушием. Зачем ей эти люди, их заботы и сложности? Надо искать выход из безвыходности, привыкнув воспринимать гомон и толчею – как фон. Это не её мир, не её замок… Хотя тут и замков-то нет. Мертвый город, составленный из бездушных сооружений.

– Он еще теплится, – отстранясь от окружающего, попробовала рассуждать Милена. – Расслоившийся тип не умер, сердце вон – трепыхается. Хотя пульс у него, да у всех здешних… Во: совсем мальчишка, протопал два этажа вверх – и готова отдышка. Все больные, точно. Но этот тип дышит. Тело пребывает в жизни, значит, душа закрепилась в каком-то ином слое. Во многом мы – люди – выживаем по общему закону. Нас могут держать незавершенное дело или родная душа, я исключаю из рассмотрения дар вальза, упрямство анга, а равно предназначение или старый долг. Этот плоский человек не происходит из настоящего замка. Силы в нем – на ноготь, и ту надобно поискать. Если его держит дело, я пропала. Но если человек… тогда где корни и узлы срастания? С-сволочь равнодушная!

Обругав тело за грехи души, Милена представила, как она хороша в задумчивости, когда крутит прядь волос и поджимает губы, трогая длинную шею кончиками пальцев. Кстати, почти все подсылы королевы или вальзов чужих земель узнавали от первой ученицы исключительно мало, зря Тэра Ариана кричала и норовила уязвить. Выведывать у красивых – сложно. Не доверять вызывающим доверие – непосильно. Зато сколько лишнего гости сообщали, какими тайнами делились, норовя повыгоднее «продать» свою значимость и заслужить внимательный взгляд. Йонгар сгоряча выложил все, что помнил об истории жизни Тэры Арианы.

Тэра очень давно, еще до начала бед с изъяном востока получила основания не доверять западу. Из-за интриг Астэра, вальза востока, она вынужденно разорвала отношения с близким человеком, жившим в смежном мире. Тот мужчина не осилил законов Нитля, где цивилизации слишком мало, а угроза жизни каждодневна. Западные вальзы могли бы многое подправить, хотя бы наладить постоянную складку в тот мир – но предпочли не вмешиваться. Тэра лишилась сердечной привязанности, а заодно и ребенка: с собой нельзя забрать извне ничего и никого, если корни Нитля не примут, а связи прежнего мира не отпустят… Еще Йонгар смутно намекал на большую ошибку Тэры, которая по молодости поддалась очарованию Астэра, первого вальза востока – и подробно прорицала для него о личном и грядущем, да еще с вариантами, с развилками – что недопустимо.

Позже, когда бремя ошибок Астэра отяготило весь восток, вроде бы именно личная неприязнь подвигла Тэру к крайнему решению. Первая дама севера зарезала величайшего из вальзов востока. По словам Йонгара, даму Файена снедала беспредельная ненависть к востоку. Вроде бы Тэра потеряла из-за Астэра близких друзей… И вот что точно: именно Тэра, преодолев неприязнь к западу, взялась искать у его даймов помощи в постановке восходного луча на якоря. «Слишком многое запутано и оборвано, петли не разобрать, узлы не распутать. Надо рубить. Пусть новые люди начнут взращивать луч с малого проблеска», – вроде бы сказала Тэра, по крайней мере Йонгар именно так передал случайно услышанное им самим.

– Хоть бы этого слабака из плоскости не занесло к нам, – поморщилась Милена, всматриваясь в лицо расслоившегося и продолжая кропотливо выискивать корни, связующие его с миром. – Нет в нем большого огня, так себе теплится, без азарта. Любить не умеет, ненавидеть опасается, страхи копит и про запас держит в себе. Спаси его мать серебра, если в наш лес забредет и на корень наступит, даже у опушки. Или я сегодня строга? Обычный плоский человек. Для кого-то родной и важный. Вот он, корешок, ничуть не гнилой.

Позволив себе улыбку, Милена проследила крепкий корень. В мире рассловишегося человека держали не его дела и долги, хотя того и другого было в избытке, как у всякого живого. Кто-то ждал расслоившегося: тепло, но без надежды. Скорее с горечью…

– Кто умеет ждать, тот полезен мне.

Обнадежив себя, Милена постаралась зацепиться за корень. Проследить его, тянущийся вовне. Прочь из больницы, в недра многолюдного города, в хитросплетение бессчетных судеб и случайностей.

– Чер!

Кто бы ни прирос к расслоившемуся, сейчас этому человеку было плохо. Но помощи он не ждал и не искал. Разочарованная Милена осознала свою неспособность покинуть больницу, скользя вдоль корня. Пришлось переждать огорчение, позволяя себе ругаться любыми словами, благо одернуть некому. А затем уговаривать себя запастись терпением, вспомнив прелесть удела ловца. Засада – это не скука, а развлечение. Рано или поздно сторожевая нить дрогнет, и тогда придет время действовать.

Вечер загустел на оконных стеклах спекшейся грязью, задернул шторы мрака, пряча нерадивость городских уборщиков. Милена приготовилась перетерпеть длинную ночь, унылую и даже тягостную в больнице. Люди спят. Только самым «тяжелым» нет отдыха. Кто-то перемогает боль, кого-то везут в операционную, врачи хотят отдыха и ничуть не настроены на активную помощь. Дважды в прошлую ночь Милена добиралась до приемного покоя, это на пределе дальности – и орала на врачей и больных. Те и другие раздражали неумением договориться и взаимно облегчить общение, а значит и лечение. Родственники врали, сами больные охали и закатывали глаза из-за боли, совершенно пустяковой по мнению первой ученицы. Врачи слушали, но не слышали, занятые своим… После крика положение ненадолго улучшалось. Врачи вздрагивали и принимались трудиться усердно, а больные прекращали заранее подозревать худшее для себя.

– Что я им, привидение по имени совесть? – проворчала Милена, покосившись в сторону приемного покоя. – Плевать на всех. Только и это не интересно, они меня не замечают… Тоска.

Корень вдруг дернулся резко, судорожно. Потемнел, готовый оборваться: Милена, снова выругавшись, ощутила сразу и свободу уйти от расслоившегося, и растущее отчаяние там, вдали. Если корень лопнет, иных надежных путей выбраться из неопределенного состояния – не будет!

Город поглотил бестелесную Милену, швырнул сквозь упругую ночь. Движение сводило с ума, осень студила душу ознобом фонарей, издали претендующих на роль звезд – и вблизи не представляющих собою ровно ничего.

Движение прекратилось болезненно резко. С некоторым запозданием Милена смогла осознать всю картину.

Покрытая сетью старых трещин асфальтовая дорога режет лес, вынуждая стволы у обочин выстроиться в две линии, словно они слуги. На дороге замерли черные машины, две – лоб в лоб. Третья зажата между ними, на её заднем сиденье всхлипывает при каждом вздохе худенькая молодая женщина. Рядом, вальяжно развалившись, сидит мужчина. Он одет – Милена уже усвоила местные правила – на деловой манер. Пальто смотрится дорого, на коленях портфель, на его плоской глянцевой спинке – бумага, белая, как лицо испуганной женщины. В пальцах мужчина разнообразно и стремительно перекатывает шариковую ручку, намекая на превосходное владение вовсе не ею, а ножом…

– Будешь жить сама, и пацана тоже отпустим с целым горлом. Поняла? Кивни, не охай. Подпиши и больше не спрашивай, где вам жить. Это не мои проблемы, я и так сегодня добрый. Нечего связываться с лохом. Он должен, мы взыскиваем. Ничего личного.

Мужчина еще что-то говорил скучающим тоном… Он запугивал жертву привычно, даже лениво. Милена его не слушала и почти не слышала. Вся картинка, доступная зрению людей плоского мира, перестала иметь значение.

Плоскость – особенный мир. Лезть сюда без выгоды для себя, даже ради спасения чьей-то жизни, едва ли стоит. Ложная простота четырех сторон света ограничивает восприятие так называемыми физическими законами, словно нет иных сфер, сил, красок. В дела плоскости не принято вмешиваться, не получив прямой к тому просьбы. Но сейчас на убогой дороге, в окружении голых деревьев, рожденных неподвижными, творилось дело, ничуть не относящееся к плоскому миру. И это дозволяло и даже побуждало вмешаться.

Милена хохотнула, невольно подражая Черне, которую желала бы видеть здесь и теперь остро, как никогда прежде. Сквозь зубы само собою просочилось любимое словцо воительницы – «интересно». Бывшая первая ученица замка Файен повела плечами, делая важнейший шаг – в явь! И с наслаждением сознавая себя: телесную, способную ступать по твердой поверхности, производя звук и отбрасывая тень.

– Не зима, а вот – приперлись, – шепнула Милена, ощущая азарт предстоящего. – Важное дельце? Воистину никто не умеет быть верным в беде… кроме врагов наших.

Исподников было двое. Оба таились рядом с машинами, чуждые плоскости и незримые для её людей, которые по обучению и складу души – не вальзы и не анги, ни на ноготь.

Твари оставались невидимками, покуда Милена была далеко от них. Но с каждым её шагом исподники проявлялись все отчетливее.

Первыми запаниковали люди в двух машинах с горящими фарами. Рассмотрели – и ужаснулись. Истошно взвыл сигнал! Это один из водителей неловко положил руку, да так и не убрал. Второй принялся терзать стартер, хотя мотор и без того сыто шелестел на холостых.

Милена сделала еще шаг, разводя руки и по привычке прищелкивая пальцами в такт зреющему азарту. Исподники заметили её, опознали происхождение и дружно развернулись, приседая на мощных лапах с вывернутыми назад мосластыми суставами.

Правый и чуть менее рослый пробно взмахнул широким мясницким клинком. Левый присел глубже, делаясь одного роста с Миленой – и выдохнул звучание, вмиг погасив фары, моторы, даже фонари на опушке, далеко…

Мужчина в роскошном пальто вдруг завизжал и пополз из машины на четвереньках, бросив портфель, бумаги, ручку. Если у него и было оружие – что толку? Не оружие ведет бой, а исключительно воин. Худенькая женщина плотнее обняла ребенка – его Милена заметила лишь теперь. Бежать женщина не пыталась, она, кажется, была так окончательно запугана своим собеседником, что новых «гостей» не смогла испугаться еще сильнее. Судорожно огляделась – зрачки огромные, делают весь глаз черным, бездонным. Много раз облизанные, потрескавшиеся и покусанные губы шепотом выговорили нечто едва слышное. Уставившись на Милену, женщина заподозрила именно в ней спасение из смертельной ловушки. И снова зашептала, смаргивая слезы и бережно обнимая ребенка, слишком маленького, чтобы понимать и бояться.

Минуя последнее дерево, Милена тронула сонную, неотзывчивую кору, провела пальцами по стволу, рванула годную ветку. Та удобно легла в ладонь – и ученица Тэры рассмеялась. Даже неподвижный лес плоскости остается лесом. Если попросить умеючи. Ветка вздрогнула в руке, вытянулась и заострилась. Рослый исподник пружинисто качнулся, взметнулся, используя всю силу лап! Он сразу перемахнул машину и атаковал первым.

Он желал дать напарнику шанс подготовиться. Милена не стала уклоняться, чего от неё ожидали, упала вперед и влево, пропуская когтистые лапы в опасной близости от шеи. Когти лязгнули, промахиваясь всего-то на ширину пальца. Древесное копьецо послушно изогнулось, как советовала рука – и вошло в плоть исподника у хвоста, на стыке броневых пластин. Тварь завизжала, пропахивая мордой жухлую листву все дальше от дороги.

Тварь дергалась и выла, не имея сил освободиться от тонкого копья, уже целиком вошедшего в тело, жадно пускающего корни – чтобы вырваться из плоскости в ином слое, чтобы жить там настоящей жизнью подвижного и сильного дерева.