Правила Мерджа

– Ну, говори, давай не тяни только, – перебил его вконец оборзевший первогодок. Откусив несоразмерно большой кусок хлеба с маслом, он потянул к себе кружку с чифирем и, долив туда из чайника кипяток, сделал два глотка.

– Слушай, Кольцов, мы год прослужили, ты год прослужишь, и мы уйдем, придут «молодые», будут тебя и твой призыв слушаться. Понимаешь, о чем я тебе толкую? – снова затянул свою волынку Магомед, глядя на сидящего напротив и как ни в чем не бывало жующего хлеб рядового.

– Вот что, мужик, ты давай не переживай за то, что будет, когда тебя не будет, занимайся своими делами – и доживешь до дембеля. Он у тебя через год вроде? – ответил русский, возвращая кружку на место.

Магомед почувствовал себя как-то неуютно, какой-то внутренний голос подсказал ему, что разговор закончен и все останется вот так и никак иначе. «Молодой», который легко и просто расставил все на свои места, встав из-за стола и зацепив длинными узловатыми пальцами, как хищная птица цепляет добычу, смачную горсть карамелек, сунул их в карман своего х/б.

«Ну давай, выздоравливай» – это была последняя фраза, которую Магомед услышал от него в этом разговоре.

Дни потянулись идущими один за другим караулами без всяких там ЧП и эксцессов. «Молодые» бойцы все как один, за исключением русского, усердно мыли полы и очки туалетов. А наглый новичок, как-то найдя общий язык с сержантами и старшиной, вертелся то возле каптерки, то возле комнаты хранения оружия, болтая с ними обо всем на свете. Все шло обыденно и незамысловато, пока десятого июня старшина роты не застрелился из табельного автомата у себя в каптерке. Этот старшина был здоровенный дядька, который на спор поднимал за задний бампер милицейский уазик и разворачивал его в обратную сторону, ни разу не ставя на землю. Тем утром он засунул ствол «калаша» себе в рот и, придерживая его левой рукой, правой дотянулся до курка и снес себе полбашки всего одной пулей. Дальнейшие события развивались так же стремительно, как рушится карточный домик. Были арестованы их командир роты и несколько старших офицеров войсковой части. Ночью их увезли в неизвестном направлении, а группу старослужащих, включая ничего не понимающего Магомеда, отобрав у них ремни, отправили на губу. Им повезло с погодой, стояли летние дни, и в камерах гауптвахты, где зимой стены обрастали льдом, как в давно не чищенном холодильнике, можно было как-то находиться. Слухи поползли на третьи сутки, и от дежурного прапора сидельцы узнали о сути происходящего. Группа офицеров полка, в том числе их ротный и старшина, уже несколько лет промышляли продажей «калашей» и «Макаровых». Начатое дело в виде безобидной продажи патронов, списываемых на плановых и неплановых стрельбах, переросло, несмотря на сумасшедший риск, в продажу стволов. И продано-то было немного, и номерные знаки тщательно спиливал тот самый старшина, мозги которого забрызгали парадные кители дембелей, развешанные по всей каптерке. Просто из одного злополучного автомата покрошили мусоров где-то под Ростовом-на-Дону, и участь незадачливых негоциантов была решена. Каким образом это относилось к нему и остальным арестантам, борец-собаковод не понимал, как не понимали и остальные. Однако общее настроение было отчаянным. Кормили их два раза в день какой-то дрянью, и спали они не больше трех часов в сутки. После отбоя начинались бесконечные проверки, и это длилось до самого подъема. Наконец на четвертые сутки ночью Магомед-Алиева под конвоем отвели в особый отдел. Он почему-то совсем не удивился, увидев Кольцова в форме старшего лейтенанта. По крайней мере, какая-то часть происходящего становилась понятна.

– Долг платежом красен, – сказал Кольцов и жестом пригласил его сесть. – Давай, похавай. Я смотрю, ты не очень-то удивлен. Догадался или рассказал кто?

Решивший держать масть Магомед-Алиев молча сел за стол и, отодвинув шмат сала в сторону, начал рассматривать открытую уже банку с тушенкой.

– Свиная? – Магомед понюхал красно-бордовую мясную гущу, хотя, по правде, ему было все равно, а есть реально хотелось невмоготу.

– Ну ты и клоун! Ты же в роте жрал свинину. – Кольцова на самом деле разбирал смех от разыгрываемого перед ним фарса.

– Жрут свиньи, а в столовке не помню, что ел. Может, ел, а может, не ел. Тут не буду. Спасибо за предложение.

– На, ешь, говядина, – сказал, смирившись, Кольцов. Позвенев ключами, он открыл сейф и вытащил банку говяжьей тушенки, початую банку огурцов и бутылку грузинского коньяка «Самтрест» с синей глянцевой этикеткой. Он поставил все это на стол, пододвинув банку и консервный нож к арестованному, и разлил по два пальца коньяка, за неимением другой посуды, в чайные чашки. Магомед-Алиев, знающий цену такому отношению, взял со стола чашку и замер, дожидаясь, когда офицер предложит ему чокнуться. Время остановилось на мгновение, и в повисшей тишине неожиданно резкий звук от прикосновения фаянса начал отсчет новой эры в жизни каждого из них. Голодавший последние дни Магомед мгновенно опьянел и с неожиданным сталинским акцентом произнес:

– Это хорошо, что ты уже старший лейтенант.

– Хорошо, что у тебя болело горло в ту ночь, а то отправил бы я вас всех в дисбат года на два. Пусть эти молятся на тебя, отпущу всех прямо сегодня, машина будет через час, поедете сразу в роту. Ротный у вас новый. О тебе предупрежден, но ты там присматривай за этими твоими идиотами. Подписывать тебя ничего заставлять не стану, но ты мой должник, помни. Будет надо – сам тебя найду. Лады?

Неожиданно для Кольцова ответ последовал не сразу. Доев тушенку, солдат налил до краев обе чашки коньяком под вопросительно-удивленным взглядом своего собеседника.

– Я буду об этом помнить, и мой дом будет открыт для тебя днем и ночью, но помни: ты тоже мой должник, и я могу рассчитывать на тебя. Если так, давай выпьем до дна, а если нет, то лучше дисбат.

Кольцов, считавший себя гением агентурной работы, обожал такие пассажи. Они выпили, пристально глядя в глаза друг другу, и расстались на несколько лет, пока хитросплетения бизнеса и политики не свели их вновь.

* * *

Охрана Магомед-Алиева, он сам и еще несколько человек из его родни, старавшихся быть полезными и дававших все время одни и те же дурацкие советы, медленно поднимались на третий этаж. Лифт только собирались устанавливать в старом, царских времен постройки корпусе заводоуправления, и вся процессия терпеливо ждала, пока их хозяин медленно переставит ногу с одной ступеньки на другую. Чекарь не любил свиту Магомеда и встретил их не на пороге кабинета управляющего, а в коридоре. Они обнялись по традиции, начавшейся с давней поездки в Андорру, откуда Роман вернулся к нему в Дагестан уже не в статусе приживала, а скорее единственного человека, которому можно было верить. Чекарь пропустил гостя вперед и, повернувшись к начальнику его охраны, стараясь оставаться дружелюбным, сказал:

– Аслан, не надо в приемной толпиться, там секретарь – девушка, чего ее смущать? Идите в столовую, я распорядился накрыть там для вас. – Не дожидаясь ответа, Чекарь закрыл перед ним дверь, уверенный, что никто из людей, знающих или слышавших о нем, не рискнет ему перечить.

Они разместились на диванах напротив мерцающего экрана телевизора. Секретарь, молодая девица приятной наружности, поставила на стол небольшой электрический самовар с уже кипящей водой и налила чай для Магомеда.

– Спасибо, дочка, – сказал он и, сделав маленький глоток, сразу откусил кусочек белого колотого сахара.

– Я могу идти? – спросила девушка, стоя перед ними и не зная, куда деть руки. Она сделала все, о чем ее тщательно проинструктировал молодой, но уже такой важный начальник, и ей хотелось быть ему максимально полезной. Она работала секретарем управляющего уже год и жила ожиданием, когда этот молодой «олигарх» оценит ее достоинства.

– Налей ему еще «Макаллана», – ответил Магомед, хотя понимал, что спрашивают не его.

Девушка благодарно улыбнулась ему, почувствовав в нем союзника, который, возможно, поможет растопить ледяной холод, веявший от Чекаря. Шурша юбками, она отправилась выполнять поручение, не дожидаясь одобрения этой идеи с виски от того, кто будет его пить.

– Как тебя зовут? – спросил ее Чекарь, вспомнив, что все это время разговаривал с ней, даже не задав такой простой вопрос.

– Алена, можно Лена, – радостно прощебетала она, возвращаясь назад с наполовину наполненным стаканом.

Жестом он указал Лене, чтобы она поставила стакан на стол и вернулась к своему компьютеру в приемной.

– Только что звонил Кольцов, – сказал он, как только дверь за ней закрылась. – Говорит, кто-то пробует начать консолидацию рыночного пакета.

– Грешит на мою родню?

– Не без этого.

– Ну, он чекист, пусть узнает кто. Если кто из моих близких, сам знаешь – это ничего не меняет. Я хотел просто тебя увидеть. Скучаю, – Магомед замолчал.

Чекарь понял, что деловой части не будет. Он хотел было сказать, что можно было ему просто позвонить и он прилетел бы в Махачкалу сам, но потом решил, что это прозвучит глупо, и промолчал.

– Ты что пьешь? «Макаллан»? – спрашивая, Магомед неуклюже повернулся в сторону столика, где стояли бутылки с алкоголем. – А есть кизлярский коньяк?

– Здесь нет, но думаю, в любой палатке есть, – ответил Рома.

– Да нет, давай какой есть. Подожди, – он остановил уже вставшего Чекаря. – Позови эту секретаршу свою, пусть она наливает.

Они выпили вместе, чокнувшись и пожелав друг другу здоровья.

– Тебя на этом заводе ранили? – спросил Магомед.

Поняв, что того потянуло на воспоминания, Чекарь, прежде чем ответить, отправил Лену в столовую к повару сказать, что ужинать они будут здесь.

– На этом, – ответил он. – Мы его вторым забирали, сразу после Ленинского комбината. У меня человек двести пятьдесят спортсменов было, все с палками, я даже арматуру запретил брать, не хотелось трупов, а эти отморозились и давай палить. Ну, Бог им судья. Все равно всех вынесли за забор.

Выпили еще по одной, и разговор окончательно свернул на рассказы и воспоминания. Видно, Магомед и вправду скучал по старым временам. Разошлись за полночь, после съеденного плова дышалось тяжело, особенно старику.

– Чего Лену с собой не заберешь? На улице мороз, согреешь девку! – сказал он, стоя в приемной и ожидая, когда Аслан поможет ему надеть теплую куртку. Лена вспыхнула и опять не знала, куда деть свои руки. Рома посмотрел на нее и, подойдя, сказал ей что-то на ухо и потрепал по щеке. Они вышли на мороз, и, садясь в машину, Магомед все же не выдержал и спросил:

– Что ты ей сказал? Едет она с тобой?

– Сказал, что не люблю морочить голову молодым девчонкам, пусть найдет себе ровесника, а мне проще со стриптизершами. Давай, дядя Магомед, прилечу к тебе на Новый год, если пригласишь! Удачно долететь!

Чекарь знал, что тот не любит ночевать вне дома, и если можно уехать, он ни за что не проведет ночь под чужой крышей. Дождавшись, пока кортеж скроется за заводскими воротами, он махнул рукой своему водителю, сделав знак подать машину поближе к дверям административного корпуса. Через пару минут, кутаясь в недорогую короткую шубку, появилась Лена. Он открыл ей заднюю дверь и, сев рядом, велел шоферу ехать в свой особняк на берегу Камы.

* * *

В рождественские праздники муниципалитет швейцарской столицы, впрочем, как и большинство городских муниципалитетов Западной Европы, не скупился на елочные украшения. Дорогие отели вдоль набережной Женевского озера постарались украсить свои фасады с отменным шиком. Время застыло в этом городе на века, и даже фонтан, поднимающий тонны воды на необычайную высоту, казалось, подчеркивал иллюзорность человеческого бытия.

Наталья Сергеевна Кольцова в наброшенном поверх ночной рубашки с тонкими бретельками, открывавшими ее по-прежнему худые плечи, халате отошла от окна и, загасив изящную коричневую сигарету, налила еще кофе в небольшую белую чашку почти прозрачного китайского фарфора. Шел девятый час утра, и под слоями облаков город казался еще в утренних сумерках. Она имела обыкновение раз или два в месяц оставаться на выходные в отеле «Риц». Это вошло у нее в привычку после того, как ее отец окончательно рассорился с ее мужем и тот, в свою очередь, отказал Сергею Николаевичу Кольцову от дома. С тех пор отставной генерал, прилетая в Швейцарию, вынужден был останавливаться в отелях. Муж Натальи Сергеевны, служивший в офисе ООН в Женеве в ранге советника первого класса, откровенно говоря, невзлюбил своего тестя еще с той первой встречи, когда он, стройный молодой красавец, приехал со своим отцом к ним в гости на дачу под Салтыковкой. Его отец, карьерный дипломат, успевший к тому времени потрудиться послом в одной неспокойной, колеблющейся от левого режима к правому африканской стране, вот уже несколько лет безвылазно прозябал в мидовском кабинете на Смоленской площади. Формально должность была более высокой, однако имела гораздо меньший вес в табели о рангах по гамбургскому счету.

Судя по всему, на родине его папа на чем-то залетел, не сумев правильно вписаться в новые реалии. А как иначе Вилен – такое замечательное имя (сокращенное от Владимир Ильич Ленин) носил такой же замечательный юный дипломат, отдающий весь свой потенциал на ниве международных отношений, – мог внятно объяснить самому себе, что за узы связывают его отца, утонченного, владеющего шестью языками, включая суахили, потомственного обитателя пятикомнатной квартиры на Сивцеве Вражке, с каким-то гэбистским начальничком, одевающимся скорее по бандитской моде, чем так, как подобает служителю закона? В тот день Вилен хотя и неохотно, но согласился на уговоры отца поехать в гости к этому «делавару», как про себя он сразу окрестил своего будущего тестя. Дело было в том, что Вилену светила скорая длительная командировка, и, хотя к этому времени порядки в плане семейного положения были уже не так строги, как во времена СССР, жена с хорошей родословной прибавляла шансов.

Девица не произвела на него никакого впечатления. Худая, плоская, со все еще прыщеватым лбом, она могла быть и поживее, и поулыбчивее. Круги под глазами и зеленоватость кожи объяснялись напряженной учебой и тяжело прошедшей зимней сессией, от которой Наташенька так и не смогла до конца оправиться, несмотря на все усилия папы с мамой. Об аборте на почти третьем месяце беременности было как-то неловко говорить. Существуют семейные тайны, хранящиеся строже государственных.