Маски любви и смерти

Адик с Павлом продолжали свой нескончаемый спор, теперь об импрессионизме в живописи и в скульптуре, блистая эрудицией и ни в чем не соглашаясь друг с другом.

Хижа, поглядывая на процедуру накладывания гипса, продолжал уговаривать Алёну и Цветкова поступать на дневное обучение, на Графический факультет.

Двое-трое скульпторов, учеников Подозёрова, пребывали вокруг него на лёгком подхвате и, наблюдая процесс, слушали его объяснения. Мстислав, которому было велено лежать тихо и не гримасничать, вообразил себя уснувшей Джульеттой в склепе и еле заметно дышал сквозь резиновые трубочки в ноздрях, «Мика» держала его за руку.

Тут в дверях подсобки появился оживший кладоискатель-натурщик, уже без плащ-палатки и шапки, без костяной руки и без связки сухой травы. Ему налили чаю с ромом и попросили поведать историю его кладоискательства. Он стеснительно присел на краешек стула и начал, обращаясь преимущественно к Хиже:

– Ну, у нас в коммуналке здесь, где я живу, тут, на 10-ой линии бабка-соседка, блокадница была, померла года два как, земля ей пухом. Так она про те военные блокадные времена говорила, что жил такой Лебедев, в жилом доме Киевского подворья, вот где каток теперь в церкви. И он, Лебедев этот, на продуктах был, завсклада или кладовщик, и он в голод вещи ценные выменивал у людей за кусок хлеба, а потом стал по разбомблённым домам мародёрствовать – сирена отбой ещё не воет, а он с мешком громадным, с наматрасником – по висячим обломкам, в порушенные квартиры лезет и шарит… Тут по набережной от Академии до Горного института все дома, которые вот уступами, это уже их немцы пленные в 46-ом строили, а то все в руинах были. Это, бабка говорила, Балтийский завод обстреливали из дальнобоек, так заодно и дома рушились, рядом ведь. И вот Лебедева этого с его мешком, полным сокровищ, волной взрывной от снаряда ударило, в воронку кинуло и накрыло землёй в углу сада Академического. И… – (рассказчик перевёл дух) – соседним снарядом, кучно ведь немец бил, другим снарядом ту яму, где Лебедев был, землёй и засыпало. Он, поди, в Академию под шум обстрела пёрся пограбить, тут ведь, говорят, в подвалах академики и семьи ихние жили, с голода помирали. Говорят, он, помирая в яме, заклятье на свою голову, ну, на мёртвый труп свой успел наложить, чтобы, значит, никому не досталось, это называется – клад на мёртвую голову заговорить… Говорят, крик его был слышен из-под земли, да ненавидели его все и откапывать не стали, да и кому дело в бомбёжку-то… И вот мне втемяшилось-тка, – (он стыдливо глянул в сторону, почесал репу и, зыркнув на Хижу, продолжил). – я и стал бабку по-соседски подпаивать и расспрашивать, ну и вызнал, что в этот самый день, как засыпало, вот сегодня, то есть вчера уже… до полуночи надо копать с разрыв-травой и с мёртвой рукой… и заговор, чтобы клад показал себя и вышел, тоже у старых людей вызнал только недавно… а клад, вот поди-тка, всё уходит от меня, то не успеваю, а то помешает кто-никто… а, может, не совсем там рою… – он потупился.

– А я-то думаю, что это тот угол сада всегда расковырянный такой… – промолвил кто-то из слушателей.

– А Никто – это кто? – спросил Адик.

– Никто – это Некто, в кого клад оборачивается, – подал голос Павел, – бывает, собакой чёрной покажется… надо «чур, рассыпься!» крикнуть…

– Точно, в том году была собака, а я не знал, что зачураться от собаки надо, думал от мертвяков, ну, от привидений только… – заговорил опять натурщик.

Адик, наклонившись к Хиже, тихо спросил:

– Да что он говорит такое, если даже всё правда и место то самое, разве можно за ночь одному человеку лопатой выкопать; какой глубины эта воронка может быть, метра два?.. Собаки, привидения – бред…

– Так он не совсем адекватен, эпилепсия у него, а привидений и призраков, кроме Кокоринова и Козловского, здесь хватает: в 1770-каком-то году в саду пруд был, и детки 6-10-тилетние воспитанники Академии, что жили в главном здании, там, куда лестница чугунная ведёт, купались, и утонул кто-то. В Первую Мировую здесь госпиталь был, люди умирали. В блокаду, сколько от голода умерло – академиков, Билибин среди них, 12 человек профессоров – их на Смоленском похоронили, гранитная стела у братских могил там… а не профессоров, рядовых сотрудников – сколько…

Натурщик же продолжал что-то бессвязно рассказывать, а Павел комментировал, проявляя недюжинное знание народных поверий о кладах.

Хижа пресёк словоизвержение кладокопателя, отвёл его снова в подсобку и, появившись оттуда, сказал:

– Уложил его, куда он ночью, в такую погоду…

Алёна задумчиво подняла брови:

– А ведь верно, был такой Лебедев-мародёр. Мне бабушка рассказывала, они в блокаду на 20-ой линии жили, и ходили они с сестрой к этому Лебедеву в дом при церкви, угол 15-ой и набережной, дедовские золотые часы и портсигар золотой на съестное менять. Так, она говорила, у него весь коридор тёмными старинными картинами в золотых рамах был завешен; вдоль стен, как брёвна, скатанные ковры лежали, в углах прихожей серебряные канделябры рогатой горой навалены и шары серебряные из кое-как расплющенных подсвечников, и кувалда рядом, которой плющил, наверное. Их он дальше прихожей и не пустил, сам в бурках и бекеше, морда упитанная, вынес буханку хлеба и крупы кулёчек, сказал, чтобы только старинное драгоценное приносили. А у них уже и не было ничего, костюм новый дедовский не велел приносить. Да, помнится, бабушка говорила, что его действительно в воронке от снаряда засыпало с полным мешком, полосатым наматрасником на спине. Только, она говорила, что это было в Соловьёвском, ну – в Румянцевском саду, а не в Академическом.

Все помолчали, тихо звучало регги, хлопнула фрамуга, свистнул ветер, несколько лохматых снежинок залетело в щель и закружилось под песню Макси Приста – «It’s the wild World», музыку перекрыл бас Подозёрова:

– Ну вот, готово, маска благополучно снята, Слава, можешь встать, протри вот лицо одеколоном…

Все собрались вокруг стола, и Подозёров с Поляковым наконец провозгласили тост за полученный Большой Заказ, остальные загалдели пожелания и поздравления, но как-то вяло. Обещанный банкет как-то не разворачивался, наверное, из-за позднего времени и историй кладоискателя. Да и подустали все, перегорели, наверное, от обилия впечатлений и от недопитя: протрезвели по дороге сюда, и добавлять уже и не хотелось…

Разговор снова вернулся к поискам кладов. Хмельчик рассказал историю из своего коммунального детства, как его топчан стоял торцом у кафельной печки, и он, взрослея и вырастая, всё сильнее пинал эту печку ногами так, что кафельные плитки стали выпадать. И это продолжалось до тех самых пор, пока дом ни пошёл на капремонт. Их семье дали квартиру, а рабочие, порушив печку, нашли в кирпичной кладке тазик с золотыми Николаевскими десятками, разругались при делёжке, и клад достался государству. Ах, запричитали мы все, как жаль, что Мстислав своевременно не пнул печку так сильно, чтобы выпали кирпичи, и ему на постель бы высыпался дождь золотых монет прямо из тазика!

– Жаль, конечно, но что касается золотых монет и кладов, – продолжил тему Хижа, – уж если и искать, то не в саду, а где-нибудь в подвалах нашего Академического квартала, ведь при Академии существовал Мюнц-кабинет – собрание медалей и монет – греческих, римских, византийских, европейских и русских. Медали и монеты, редкие медальоны после революции, уже с 19-го года, начали разбазаривать по разным музеям. В 22-ом в Москву ушло, говорят, больше 150-ти опломбированных ящиков, потом кое-что вернулось в Академию, но не всё, не всё… Много ящиков было прямо из Москвы отправлено в Эрмитаж – большинство из коллекции Кушелева, завещанной им в 1862 г. Академии художеств. А драгоценная церковная утварь и иконы из академической церкви Святой Екатерины, когда её закрыли?.. – те вообще неизвестно куда подевались!

А в конце 1928 года директором был назначен некий Маслов, чинуша из Управления Профтехобразования, старые преподаватели рассказывали, что имя его стало нарицательным – с «масловщиной» связан полный разгром музея. В 30-м музей был полностью ликвидирован, коллекции частично попали в Русский музей и в Эрмитаж, а также в музеи разных городов – на юг почему-то, в Харьков и дальше, вплоть до Феодосии, даже – в Хабаровск…

А «Музей костюмов и предметов для писания nature morte»? Начало ему положил президент Академии Оленин, он, учредив, кажется в 1829-ом году, «Рюст-камеру или костюмную палату», подарил свою коллекцию старинного французского, японского и русского оружия, а также сокровища с островов Тихого океана. Где всё это, я вас спрашиваю? Всё это таскалось взад-вперёд, пряталось, растаскивалось, терялось, забывалось, разворовывалось и, я не сомневаюсь, закапывалось… припрятывалось…

А во время войны в 42-ом году? – паковали ценности, подлежащие эвакуации. Однако из-за блокады вывезти их не удалось, и загрузили всё впопыхах под обстрелами и бомбёжками в помещениях нижнего этажа «циркуля» и в подвалах главного здания по 4-ой линии. Там же было и общежитие сотрудников, оставшихся в блокадном Ленинграде…

– А, это там, где моя монтёрская каптёрка находится… – пробормотал Цветков, Растаман и Адик навострили уши. Павел, наклонившись к ним, зашептал, что «заклятые клады» нельзя брать в руки ни в один день кроме Нового года, Пасхи и Ивана Купалы, и что, мол, на Новый год все зарытые деньги вспыхивают синим цветом. Тогда мимо клада точно не пройдешь. При себе надо иметь крест, херувимский ладан, страстную свечку и знать при этом воскресную молитву, материться же нельзя ни в коем случае….

А еще один особо любимый кладоискателями день – 23-е мая – день Святого Симона Зилота. Он – покровитель кладоискателей – повествовал Павел – заговорённая же колдовская ограда показывается искателю сначала железной цепью, потом забором из костей, а ещё перед ним появляются жуткие видения. Потом в его речах среди мистики прозвучало что-то и про металлоискатель. Похоже, из этих четверых могла бы сложиться дружная команда кладоискателей.

Уже была глубокая ночь, ветер стал потише.

– Ну, похоже, до Полтинникова мы сегодня так и не дошли – Хижа поднялся из-за стола – напоминаю, завтра суббота, у вас факультатив с Петровой на пленэре в Румянцевском саду, в воскресенье – наброски. После набросков, если сложится, пойдем к Полтинникову. Поучитесь, как он карандашные портреты – эскизы к картине делает, ещё – ему натурщики для большого юбилейного полотна нужны, ну, я говорил уже, может кому-то из вас предложит, подзаработаете. Павел, а? А сейчас – пошли по домам, или кто куда; мосты-то уже не разводятся?.. или?..