Снег. или соло, мой друг
Что такое справедливость? Один и тот же поступок может быть справедливым, а может и не быть, – всё зависит от текущей повестки дня и верховного суждения. Вчера ты мог лишиться за свой поступок всего, стать похожим на бомжа и, как Иов, стенать, что справедливости нет. А назавтра тебя вытащат из говна за тот же поступок, отмоют в шампанском «Moët & Chandon», и ты пойдёшь в рост в мире, мгновенно убеждённом, что ты всё правильно делал в жизни.
Но насколько долго так будут считать?
Чувство справедливости коварно. Думаешь про справедливость, что это женщина с завязанными глазами, а иначе и думать не можешь. Не понимаешь, как плотнее завязать повязку, закрывающую глаза. Но потом, когда силы глаз под повязкой не хватает объяснить бардак вокруг, бежишь к обезьяне, закрывающей рот. Или уши. И долго так блуждаешь, шарахаясь от одной справедливости к другой. И можно так сгинуть без следа, если вовремя не поймёшь, что справедливость – лишь чувство. Так его и называют.
Чем я занимался до тридцати лет? Сначала ставил пломбы на себе, а потом на ключах аварийной защиты космических кораблей. Ниже меня были только уборщицы. И не было более изощрённого унижения, чем слушать торжественную речь Директора Звездостроя сразу после успешного старта космического корабля. Я присутствовал на нескольких стартах (больше не успел) и на каждом директор говорил речь, которая мало, чем отличалась от предыдущей.
– Не думайте, – казалось, искренне говорил он, – что труд уборщиц и пломбировщиков менее значим в строительстве космического корабля, чем работа менеджеров, юристов, экономистов, конструкторов, инженеров, наладчиков, водителей, рабочих. Я вот, как на духу вам заявляю, это не так. Мы делаем общее дело. Мы – единая команда. И от вклада каждого из нас зависит результат – успешный старт космического корабля. В нашем деле нет мелочей. Мельчайшая ошибка может погубить миллиарды у. е., репутацию нашего предприятия. Плохо сделанная пломба похоронит труд сотен людей, наконец. Поэтому я так говорю, что вы все здесь важны. Без исключения. Все мы, в этом смысле, равны. Поэтому давайте поаплодируем друг другу, мы снова это заслужили!
Вроде бы хорошо он говорил, от души, а душу точила мысль, что со мной поступили несправедливо. «Последний станет первым! – с горечью думал я. – Только когда я стану этим первым? С такой-то ничтожной должности!»
Когда образовалась свободная вакансия у закручивальщиков контрольных гаек последней ступени, я перешёл туда и несколько месяцев был счастлив. Случай позволил встать на ступеньку выше. Показалось, что я нашёл смысл в новой должности и в новых обязанностях. В новой ответственности, как сказал, напутствуя меня, начальник участка. Но смысла в этом никакого не было. Я быстро научился премудростям медленного закручивания гаек в очках-микроскопах, и снова мир стал скорее несправедлив, чем справедлив.
Я слышал, что и те, кто занимал самые высокие должности, не считают жизнь справедливой, хотя, спрашивается, им с чего так считать. Я раньше думал, что сильные мира сего и есть справедливость и несправедливость мира, ведь всё в их руках. Они могут сделать жизнь лучше и могут превратить её в невыносимый ад. Кто они есть, как не подражающие творцу всего, который и есть самый сильный. Который сказал Иову, что мир справедлив, и тогда Иов увидел, что мир и вправду справедлив. Но у сильных мира так не выходило.
Комната Ло решила мои проблемы.
Ло придумал поверхность, которая полностью поглощала свет и при этом, как хамелеон, маскировалась под пространство, в котором находилась. Военные поначалу ухватились за его идею, не жалели средств на разработку аппарата-невидимки и первые полёты были отмечены самыми лестными оценками со стороны высшего руководства. На засекреченной базе в пустыне, где проходили испытания, они не могли отличить струившийся горячий воздух от лёгкого искажения пространства, репродуцированного экранами аппарата – невидимки.
Я в тот момент продолжал закручивать контрольные гайки и не рассчитывал, что в ближайшие годы поднимусь, хотя бы на одну ступень выше, но на базе у Ло лётчики-испытатели стали вести себя странно.
Что они делали во время испытаний? Они садились в правильный куб из экранов Ло, летали по Городу и смотрели, как живут люди. Лётчики выполняли задания, но вместе с тем смотрели на жизнь людей, как будто они были невидимыми ангелами. В комнате Ло не было оружия, поэтому лётчики не вмешивались, когда видели уличное насилие или другие преступления. Ло говорит, что экраны куба сначала аккумулируют свет, а потом транслируют происходящее лётчику, то есть искажают реальность. Мы видим окружающий мир подобным образом. Искажённый взглядами тех, к кому любим прислушиваться, и принимаем реальность их глазами. Вот и лётчики считали, что мир справедлив и совершенно не нуждается в переменах, потому что таким он был в комнате Ло. Я спрашивал Ло, как же это возможно, так обманываться? Если видишь, как малолетние преступники отнимают деньги у немощного старика, или как одни, не считая денег, веселятся, а у других на ужин – пакет «Доширака», и никто не хочет делиться, – как при этом мир справедлив? Ло молчал.
Теперь я тоже молчу. После комнаты Ло понимаешь, что можно найти нужные слова, а можно сказать, что справедливость – это чувство, и наши сильные чувства могут быть вызвано и какой-нибудь ерундой, и страшной трагедией, не случайно, в первом случае, просят, чтобы мы себя не накручивали, ничего страшного не случилось, а в другом – стараются успокоить.
После случившихся метаморфоз с лётчиками-испытателями, военные свернули проект. Зачем им лётчики, не видящие врага? Но дали возможность Ло продолжать работать с комнатой. Почему они так сделали? Они хотели сэкономить средства и надеялись, что Ло, продолжая свои эксперименты, найдёт, как они называли, изъян конструкции. Но вместо этого Ло нашёл группу единомышленников, а самое главное – состоятельного инвестора, заинтересовавшегося возможностями комнат. Этот инвестор был двоюродным братом начальника отдела кадров Звездостроя. Однажды я к нему пришёл и выложил всю свою ржавчину, накопившуюся на душе, как психотерапевту, выложил начистоту, что почти каждый день хочу недокрутить контрольную гайку, потому что уверен, что со мной поступают несправедливо, что боюсь этого, но с каждым днём сдержаться всё труднее. И он предложил мне попробовать себя в качестве испытателя у Ло. Сначала я испугался и стал отказываться, но хорошо, что в итоге согласился.
Первое, что видишь, перед тем как войти в комнату Ло, это надпись на двери: «Что не убивает, то делает сильнее». А когда заходишь внутрь, то видишь другую надпись: «Что делает сильнее, то становится слабым» В комнате было много таких надписей на стикерах.
Я стал летать, невидимый, среди людей, как дух. И мне кажется, что я уже не человек, что я не принадлежу этому миру, и мне не нужны справедливость, правда, истина, место в жизни. Ничего не нужно, если я в комнате Ло.
Сила
Не могу быть слабым. Это всё ровно что уступить в чём-то главном. Мужчина должен быть сильным, такова наша культура, слабость – женское оружие. Стоит признать, что кто-то сильнее тебя, показать свою хрупкость и всё, вернуться обратно невозможно. Изменил самому себе.
Серафим, мой напарник, каждую свободную минуту тренируется. Меня раздражают его занятия. Сижу, смотрю в окно и вижу Серафима, занимающегося силовыми упражнениями на брусьях и на турнике, или как он вверх вниз на одних руках по лестнице лазает. Или мы разговариваем с ним о всяком, а он не теряет времени, тренирует руки эспандером. Я его спрашиваю всё время:
– Зачем тебе это? Мы и так неуязвимы.
– Это в Костюме, – отвечает Серафим, – а я хочу без Костюма обладать сверхсилой.
– Без Костюма! – смеюсь над ним я. – Это невозможно!
– Зато шансы возрастают, если что.
– Если что, – иронично повторяю я.
Если что, нам никто не позавидует. Тех, кто в Костюмах, люто ненавидят. В новостях показывали, что происходит, если что. И закрывали мутными шашечками, чтобы не травмировать психику зрителей этим зрелищем.
Никто не помнит первый день своего рождения, мать помнит или врач-акушер, может отец, если присутствовал при родах, но день своего второго рождения я запомнил на всю жизнь. Это и немудрено, если впервые чувствуешь себя по настоящему счастливчиком. А как не почувствовать? Сначала попал в спецотряд, потому что я, как и Серафим, с малых лет совершенствовал своё тело и стал очень сильным и ловким, говорю без хвастовства, такая у меня была цель всю жизнь, а потом меня пригласили на секретную презентацию Костюма.
Презентация была похожа на воскресную проповедь. Воскресные проповеди я запомнил благодаря родителям и ох, как хорошо. Перед нами стоял седой старец, длинноволосый и длиннобородый, я думаю, это была бутафория – для большего эффекта, как и, в пол, белая рубаха, чтобы подготовить нас к восхищению. Старец читал сороковую главу из книги Иова. На слух я запомнил только стих: «Такая ли у тебя мышца, как у Бога?». И стал размышлять про свои мышцы. Старец долго читал, но никто и не думал скучать, наоборот, он как будто управлял нашим вниманием и в нужный момент – хопа! – сдёрнул чёрное покрывало, под которым лежал Костюм, и словно втопил педаль газа в пол и включил нашим эмоциям режим «форсаж», мы повскакивали с мест и стали свистеть, хлопать, и кричать, как на рок-концерте.
Костюм и, правда, был чудом, человека в нём могла уничтожить только естественная смерть – это я вам, как первый испытатель говорю. Что со мной только не делали, когда я был в Костюме: меня сбрасывали в жерло действующего вулкана, топтали слоны, стреляли прямой наводкой из оружия, какое только есть на Земле. Однажды подростки-афроамериканцы целый час били меня металлическими трубами, а я только смеялся, чтобы под конец они в ужасе встали на колени и стали просить прощения. Меня можно было связать и бросить в ледяную воду, в Костюме я всё ровно ничего не чувствовал. Я выполнял самые сложные задания, которые у нас называли «работаем».
В награду за одно особо деликатное и сложное задание мне и Серафиму отдали Костюм в вечное пользование. Как раньше на наградное оружие наносили гравировку, так и у нас на внутренней стороне Костюма была благодарственная надпись. Пусть вас не смущает, что Костюм мне отдали в вечное пользование, это значит, что я могу передать его по наследству. В будущем, когда у меня появятся дети.
С тех пор я постоянно ношу Костюм. Без него я себя уже не представляю, без него я голый и хрупкий и, что ещё ужаснее, слабый. На меня нападает страх, когда отдаю Костюм в плановый ремонт.
На время ремонта всем предоставляют Светлую Комнату. Светлая Комната – это самое безопасное место в мире, безопаснее бронированного лимузина президента. Но я и там не чувствую себя в безопасности, особенно в первые дни. Без Костюма всюду мерещиться опасность, как будто это взаимосвязано, и её выпускают из клетки, а, скорее всего, меня сажают с ней в клетку. Чтобы не истязать себя страхом в Светлой Комнате, я выбрал другой вариант – забытьё. В состояние забытья вводит врач с помощью препаратов, и эти дни получаются просто вычеркнутыми из жизни.
Куратор называет нас героями. Он говорит, что в древности боги наделяли героев сверхчеловеческими возможностями, чтобы они выполняли их волю и следили за порядком на Земле.
– А кто у нас боги? – спросил Серафим.
– Боги – это наше дело, – ответил Куратор, и нам всё сразу стало ясно.
Меня ничего не страшит в Костюме, я уязвим без него, но время слабости можно пережить, зато потом Сила снова со мной. На много месяцев такая Сила, которую невозможно даже представить, если у тебя нет Костюма.
Думаю ли я ещё о чём-то? Нет. Больше ни о чём не думаю.
Вода
Вода всегда меня успокаивала. Растворяла ненависть. В школе меня называли психом. Поначалу я был самым маленьким и слабым в классе и пугал всех, катаясь на полу в истерике, только бы меня не трогали более сильные. В специальной тетрадке я бесконечно писал кровожадные тексты, как я расправлюсь со своими обидчиками, и пририсовал им на общих школьных фотографиях синяки под глазами.
Потом я стремительно всех перерос, но ненависть никуда не делась. Я стал ещё агрессивнее. Мог зацепить незнакомого человека на улице и избить до полусмерти.
Безнаказанным это не могло долго оставаться. Но в тюрьме я совершенно сорвался с катушек. Я стал зависимым от ненависти. Именно там я по настоящему испугался, решил, что у меня что-то вроде ломки наркомана, она сводила меня с ума, если я не выплескивал на кого-то свою ненависть. Ненависть накапливалась, накапливалась, как похоть, до такой степени, что я не находил себе места от желания, особенно, в одиночной камере. Меня аж трясло от напряжения. И когда я удовлетворял свою жажду, то затихал, как благостный святоша, пока не начиналось всё по новой, и новый раз требовал всё больших эмоций. После разрядки, сразу за вспышкой освобождения, приходило сожаление, и я начинал думать, как мне справиться со всем этим, что с каждым разом ненависть проходит всё тяжелее и опаснее для меня самого. Пока из пустоты и отчаяния снова не притягивала мозг и тело, невыносимо сильная, ненависть. И я уже за себя не отвечал.
Я заметил, что ненависть проходила, когда охранники сбивали меня мощной струёй воды из пожарного шланга. Придавленный к стене, захлёбываясь, мокрый с головы до ног, я словно остывал, разве что не шипел, как разогретый до красна кусок металл.
Я вспомнил, что мог часами сидеть на берегу реки и слушать, как она течёт, как подставлял руки под струю воды из крана и долго-долго смотрел на окровавленные костяшки пальцев, и сначала думал, что люблю это и кровяные следы на стёртой эмали раковины, а оказалось – воду.
Тюремный священник часто говорил, что есть вода, которую мы пьём, а есть вода живая.
– Это истина, – убеждал он и показывал священную книгу.
Мне хотелось поговорить с ним, сказать, что и буквальная вода может исцелять человека. Я долго не решался, а когда всё-таки напросился на разговор и рассказал о своих догадках, то наговорил всякого такого, как настоящий псих, и сказал, что я, возможно, ихтиандр. Не знаю, что на меня нашло. Эти священники, как колдуны.
В тюрьме мне приснился сон и потом часто снился, что я захожу в воду и чувствую сильное течение, и оно подхватывает меня и несёт, и я уверен, что к океану, и думаю во сне, что океан – это мой бог.
Когда я вышел из тюрьмы, то всё время думал, что как похоже: люди называют религии течениями и течение есть у воды, и может быть всё это неспроста. И решил искать в конфессиях живую воду – истину, которая бы для меня была лекарством от ненависти.
Считается, что по настоящему верующие люди не испытывают ни к кому ненависти, а вместо этого тихи, смиренны, всех любят, и что они видят воду, которую не вижу я. Я хотел почувствовать нечто подобное тому, что испытывал, когда надзиратели струями воды из пожарного шланга сбивали меня с ног, выбивали из меня весь мусор, загоняя в угол, и там я, остывающим куском дерьма, находил, рай для себя, который находят и верующие, только другой.
Но вместо того, чтобы окунуться в живую воду истины, я становился пассажиром кораблей, застрявших в высохших руслах рек. Меня убеждали, что корабли плывут издалека, много веков, что надо оставаться в русле, ждать, пока вода появится. И я видел, что в этом ожидании среди пассажиров царит уныние, недоверие и ненависть ко всему, что вне их корабля.
– Вода есть! – убеждал меня один священник. – Только её надо увидеть.
В русле валялись высохшие кости рыб. Впереди было тоже самое.
– Вы плывёте на месте, – сказал я одному религиозному деятелю. Может напрасно сказал.
Как-то разговорился с одним очень умным прихожанином, и он сказал, что человеческое тело большей частью состоит из воды и что это открытие сделали в отряде 731. Я ответил, что не слышал о таком отряде, но куда бы я не приходил, ничего кроме ненависти не находил:
– Их вода меня не успокаивает.
И тогда другой умный прихожанин сказал:
– Может тебя с моей дочерью познакомить Может она – вода, которая тебя успокоит?
И как в воду глядел.
Пища
Всё было необычно в этом ресторане. Например, посетители сначала заходили в зал Меню – большую библиотеку с книжными стеллажами до потолка по периметру. Френд сказал, что любую официанты снимут с полки, если попросишь, но для удобства меню электронное.
Мы сели на один из диванов, негромко играла электронная музыка, бесконечная и спокойная.
– Я всё-таки не понимаю, как это действует? Это еда с какими-то веществами?
– Нет, – Френд не умел передавать свой опыт словами, – ты же знаешь, за всю жизнь я не прочитал и десяти книг, но отведав пару книг здесь!… ну, я стал понимать тех, кто любит читать.
– Таких, как я? Понятно.
К нам подошёл официант, светловолосый молодой мужчина, одетый в тогу жёлтого цвета, с оливковым венком на голове, похожий на олимпийцев, как их изображали на древнегреческих вазах. Другие официанты выглядели так же, видимо, они проходили специальный отбор перед приёмом на работу.
– Я здесь впервые, – сказал я официанту, – Френд уже был и пребывает в диком восторге от вашего заведения. Но я не очень понимаю, что меня в конечном счёте ждёт?
– Пища, – просто ответил официант и так посмотрел на меня, что трудно было возразить этой простоте.
– Ну-у.. – я немного растерялся, – то, что пища, это понятно. Слова пока только. Френд пообещал, что я такого никогда не пробовал, что это какие-то совершенно новые ощущения.
– И он прав, ведь вы будете есть книгу. Неслучайно у нас на входе висят слова из книги Иезекииля, – и официант прочитал наизусть. – Сын человеческий! напитай чрево твое и наполни внутренность твою этим свитком.
Я согласно кивнул, показывая, что прочитал эту надпись:
– У вас много библейских сюжетов в оформлении, – я показал на плафон на потолке, на котором были изображены Эдемский сад, Адам и Ева, херувимы, Бог и дьявол почему-то в поварском колпаке.
– Это ещё одна подсказка, – сказал официант, – как вы знаете, первые люди могли есть в Эдемском саду плоды любого дерева, только с одного дерева Бог запретил им есть. Но они нарушили запрет и были изгнаны из рая. Создателя нашей кухни всегда удивляли буквальные объяснения произошедшего с первыми людьми, он считал, что объяснение гораздо сложнее. Особенно он это почувствовал, когда у него появились дети. Они тоже его не слушались и ели то, что он им запрещал, но выгонять их из дома, объявлять проклятья ему не приходило в голову.
– Видимо, всё это не буквально.
Официант улыбнулся:
– Безусловно, но всё-таки… – он сделал многозначительную паузу. – Возможно, это были не совсем материальные плоды.
– Кто же теперь знает? – пожал плечами я. – Надеюсь, мы не будем есть бумагу? – я весело посмотрел на официанта.
– Нет, – ответил он, – вы будете есть плоды. Плоды творчества.
– Ах, вот как вы всё это обыгрываете! – предположил я вслух. – Кулинарная ассоциация с конкретной книгой?
– Никакой ассоциации, – вмешался в разговор мой Френд, – всё буквально. По настоящему сделано из книги. Только ты её не читаешь, а ешь? У них специальная машина есть, – он посмотрел на официанта, словно передавая ему эстафету разговора.
– Машина называется «Преобразователь Логоса», – сказал официант, – господин Кублановский придумал специальный код. Помните, когда-то придумали код и преобразовали звуки в цифры? Появилась цифровая музыка. Здесь нечто похожее. Конечно, преобразуя книги в пищу материальную не обойтись без ошибок, но мы работаем над этим, и поэтому называемся «Элемская Кухня».
– Да, «Элемская Кухня». Игра слов.
Официант кивнул в знак согласия:
– Не хватает до совершенства одной буквы, как мы между собой шутим.
– Понятнее, конечно, не стало. Ну, да ладно. С чего посоветуете начать знакомство с вашей кухней? У вас есть дежурное блюдо? Может что-то нужно попробовать в первую очередь? Блюдо от шефа?
– Мне трудно что-то советовать. Я не учитель, а вы не школьник, чтобы читать книги, навязанные чиновниками от образования. Я даже не могу ничего предложить. Как я и говорил, у нас можно есть любые плоды с деревьев, точнее, с книжных полок.
Я посмотрел на Фрэнда:
– А ты что посоветуешь?
– Опалённые зоной.
Сначала мне показалось, что он пошутил, но потом Фрэнд продолжил:
– Очень неплохо. Неожиданно даже.
– Вам понравилось? – из профессиональной вежливости сказал Официант. И ещё уточнил. – Только не опалённые, а обожжённые зоной.
– Да-да, – торопливо согласился Френд, – всё время путаю.
– Что же за вкус у такого блюда получается? – с издёвкой спросил я. – С запахом копчёного мяса?
– Нет, – Фрэнд не заметил моей иронии, – ты зациклился на одном, а здесь не играют в ассоциации. Книги здесь – обыкновенная еда. Не знаю, суп такой… как суп. Здесь, по моему, всё скорее суп.
– Можно и так сказать, – согласился официант, – проза – это не твёрдая пища.
– Не твёрдая? – переспросил я.
– Да, – кивнул Официант как ни в чём не бывало. – Из прозы получается… э-э… ну, да! суп, который принято считать супом в Европе, – он немного помолчал, словно раздумывал, стоит ли делиться своими мыслями с посетителями, но всё же продолжил. – Забавно, что русская классическая литература – это тот же европейский суп, а не как принято у нас, чтобы много овощей и мяса было в супе, чтобы он был наваристым и погуще. Мда… Да и поэзия тоже не твёрдая пища. Э-э… на кашку похожа. Иногда попадаются твёрдые комочки, но их скорее воспринимаешь, как комочки в манной каше, – с видом знатока сказал официант.
– Честно говоря, вы меня совсем запутали, – признался я.
– Это неудивительно, – не почувствовав моего раздражения, сказал официант. – По опыту наших клиентов могу судить, что наилучший выбор для новичка – это любимая книга из детства. Беру на себя смелость утверждать, что это беспроигрышный вариант.
– Я выберу следующую книгу серии, ну, – Френд пощёлкал пальцами, вспоминая, – опалённые зоной.
– Обожжённые зоной, – уточнил официант, записывая свой голос в файл заказа.
– А что же мне взять? – задумался я.
– Ты всё время читаешь книги и теперь спрашиваешь? – засмеялся Френд.
– Может начать с самой главной книги? – Я показал взглядом на изображение на потолке.
– Об этом даже не думайте, – немного переступая границы отношений клиент – продавец услуг, сказал официант, – этой книги нет в меню.
– Почему? Вы же сказали, что могу выбрать любую книгу.
– Любую книгу на наших полках, а на наших полках её нет. И ещё это правило господина Кублановского. Мы не готовим плодов из священных книг. Даже из апокрифов мы готовим не для всех.
– Сложно как, – я немного растерялся.
Я стал вспоминать книги, которые прочитал и те из них, которые запомнились. Сначала я захотел выбрать книгу какого-нибудь заумного интеллектуала, чтобы мозг плавился от невозможности продраться в мир его идей, мне стало интересно, сможет ли это усвоить мой желудок. Потом, наоборот, захотелось выбрать самую никчёмную и глупую книгу. Будет ли меня от неё выворачивать, как при отравлении организма? Я даже что-то заказал официанту, но потом остановил:
– Подождите! Я передумал, – в последний момент мне пришла в голову другая мысль, догадка. Я спросил официанта. – Мне почему-то кажется, что вы – писатель?
– Вы правы, я написал несколько книг.
– Но я всё ровно удивлён своей догадке. Сначала подумал, что вас отбирают только по внешним данным. Вы такие все физически развитые. Но не мог понять зачем.
– В человеке всё должно быть прекрасно, – улыбнулся официант. – Один из пунктов контракта требует, чтобы три раза в неделю все официанты обязательно посещали спортзал.
– Я почему спросил, захотел попробовать на вкус вашу книгу. Надеюсь, я вас не смутил своим желанием?
– Наоборот, мне очень лестно.
– Как я сам не догадался! – всплеснул руками Френд. – Может и мне заказать вашу книгу?
– Нет, – сказал я Френду, – это мой заказ. Сколько у вас книг? – спросил я у официанта.
– Три. Первая – это сборник рассказов и небольшая фантастическая повесть в начале. Да и рассказы фантастические. Вторая книга о мужчине, который попробовал много женщин, а любил одну. Третья – роман про зомби.
– Давайте начнём с первой книги. Как она называется?
– ХЧЗ.
– ХЧЗ?
– Да, это аббревиатура. Я её расшифровываю, как Хрен Что Значит, но можно и погрубее сказать, если угодно.
Я кивнул, что ответ меня устраивает.
Мы прошли в зал, который назывался Читальным, в нём было довольно сумрачно, свет давали только зелёные лампы, стоявшие на каждом столике, но Френд заверил меня, что здесь большое помещение.