Всей землёй володеть

– Ну а возьми, к примеру, Тмутаракань. – Всеволод закрыл глаза, словно пребывая во власти сладостных воспоминаний, и причмокнул с наслаждением языком. – Мне бы такую волость. Хлопот бы не знал никаких. У ног – море, суда плывут в неведомые страны, рядом – прекрасноокие девы, дворцы давно усопших правителей – греков и хазар, а главное – золото, оно так и течёт к тебе в руки. Тут и доходы от пошлин. Огромные доходы, почитай, вся торговля со странами восходними идёт через Тмутаракань. А ты говоришь: Ростов. На кой чёрт он тебе?!

Кажется, хитрость удалась. Ростислав слушает, затаив дыхание. Вот он подался всем телом вперёд и взволнованно прошептал:

– Стрый, а правда ль се? В самом деле, вот лепо б было!

– Всё от тебя, сыновец, зависит. Собери дружину, добрых удальцов найти на Руси нетрудно. Пойди выгони из Тмутаракани Святославовых воевод, вот и добудешь ты княжеский стол. Зачем нужна Святославу Тмутаракань? Далеко, тянуться рук не хватит. А от Ростова-то что ждать? В Тмутаракани же богатства так и поплывут к тебе по морю. – Всеволод покосился на забранное слюдой окно. – Ну, вижу, устал ты с дороги. Идём-ка, отдохнёшь покуда. А над тем, что я тебе сказал, подумай, крепко подумай.

Он был почти уверен, что племянника удастся облапошить и тот польстится на солнечную доходную Тмутаракань, владение Святослава. А богатый и обширный Ростовский край, главную свою хлебную житницу, он, Всеволод, князь Хольти, не отдаст никому, зубами в горло вцепится, но не отдаст, чего бы то ни стоило.

Глава 20. Из разных эпох

К крыльцу подлетели открытые возки с гурьбой молоденьких девиц. Ростислав, в одной алой рубахе с косым воротом, выскочил во двор, подхватил одну из них на руки и понёс её, прижавшуюся всем своим хрупким телом к его могучей груди, в высокие сени. За спиной князя шумел весёлый смех – дружинники перебрасывались с молодицами остротами и шутками.

На гульбище встретил племянника Всеволод. Кривая усмешка играла на его смуглом, хмуром лице.

– Гуляешь всё, Ростиславе? – сказал он, укоризненно взглянув на девушку, которая, вырвавшись из объятий Ростислава, испуганно юркнула обратно в сени.

– Вижу, ратников набираешь. Даже воевода Вышата, сын посадника Остромира, и тот пришёл к тебе из Новгорода. Поторопился бы, сыновец. – Всеволод говорил бесстрастно, холодно, наставительным тоном. – Вдруг Святослав что узнает, пошлёт рать в Тмутаракань, в помощь тамошним воеводам.

– А с чего ты взял, будто я в Тмутаракань пойду?! Может, я в Ростов! – подбоченясь, выкрикнул ему в лицо Ростислав.

– Мальчишка! Дурак! – вспыхнул, не выдержав, Всеволод, но тотчас же заставил себя успокоиться и даже через силу улыбнулся. Гнев – плохой спутник в любом важном деле. Коря себя за невыдержанность, он заговорил, вкрадчиво, осторожно, стараясь быть убедительным и точным:

– О Ростове речь между нами уже была. Глушь там и слякоть. Поезжай лучше в Тмутаракань. Место крепкое, стены каменные, гавань, порт, море, товары греческие. На полях – виноград, овощеве разноличные, хлеб родится, ролья[189 - Ролья – пашня.] добрая. Покоришь касогов[190 - Касоги – группа племён, предки черкесов, адыгейцев, кабардинцев.], ясов – великим господарем станешь. Красные девы вокруг тебя стаями, как вороны, залетают. Верных слуг найдёшь новых. С греками, с Корсунем торговлю наладишь. А потом вместе мы с тобой на половцев, в степь нагрянем.

Ростислав долго молчал, задумавшись, уперев руки в бока. Наконец, он вскинул голову, весело тряхнул русыми кудрями и рассмеялся.

– А хитрец ты, стрый! Верно княгиня стольнокиевская, Гертруда, о тебе сказывала. Всё мыслишь по-лукавому, сбагрить мя хошь подале!

Он уставился на длинную, доходящую почти до пупа, бороду дяди. Странно, Всеволод старше него, Ростислава, всего на восемь лет, а кажется, будто меж ними – пропасть, будто жили они и живут совсем в разное время и думают по-разному. Всеволод – в той, Ярославовой эпохе, с книгами, храмами и молитвами, Ростислав – в лихой языческой разгульной молодой поре, когда нет ничего устойчивого, раз и навсегда созданного, когда жизнь подобна бурлящей бешеной горной реке.

– Куда же ты теперь? Скоро весна, половодье, – спросил напрямую Всеволод.

– Я, стрый, птица вольная. Куда ветер дует, стрела летит, туда и я. Не любо мне сиднем сидеть, яко сыч. Ездить люблю, в походы славные хаживать, девок красных лобызать. Пригоже ли доброму молодцу в тереме киснуть, как тебе? Прощай, князь. Надоел ты мне. Скука здесь. Мечи затупились у моей дружины. Заутре ж и отъеду. Ну, бывай.

…Наутро, пред расставаньем, Всеволод холодно расцеловал племянника, троекратно перекрестил его и со вздохом облегчения проводил до Епископских ворот. В снежную даль полетели быстрые кони, унося могучих всадников в булатных бронях, спустились с горы, миновали земляной вал, поскакали вдоль пристани.

Всеволод, стоя на забороле возле ворот, долго смотрел им вслед. Сейчас он не знал, не ведал, что ни живым, ни мёртвым не суждено будет ему увидеть больше Ростислава. Если бы настигла сейчас молодого богатыря-князя вражья стрела, не стал бы он горевать – лишь подумал бы, сколь всё в мире бренно. Ибо кто ему Ростислав? Всего лишь соперник, покусившийся на его земли. Всюду встал этот мальчишка у него на пути. И самое страшное – за ним идут! Гридни, отроки, бояре смотрят с обожанием, не налюбуются красивым, смелым, сильным удальцом. Такими, наверное, были князья в прошлом – покоряли всех доблестью, отвагой, бесстрашием, молодечеством.

Всеволод велел позвать Хомуню. Верный сакмагон, мрачный, с глубоким шрамом через всё чело – досталось во время набега Искала – холодно выслушал короткое повеление.

– Проследи за князем Ростиславом. Посмотри, куда он тронется. По степи разошли людей.

Хомуне сейчас нелегко. Всю семью его: жену, детей – убили половцы. Но службу несёт он исправно, на него можно положиться в любом деле.

…Седьмицы не прошло, как Хомуня снова стоял перед Всеволодом, шатаясь от усталости, тяжело, с надрывом, дыша.

– Погрузили Ростиславлевы вои[191 - Вой – воин. Воями называли не профессиональных дружинников, а набранных на время войны ратников из крестьян и горожан (ополчение).] полти[192 - Полть – половина мясной туши.] мяса на обозы, пошли на полдень, вдоль Днепра, – доложил он.

Начинающие седеть волосы и густая борода обрамляли его желтоватое лицо, изрытое оспинами. Кольчатая бронь и бутурлыки[193 - Бутурлык – доспех на ноги воина.] сияли в солнечном свете. Словно архангел Гавриил перед Девой Марией, стоял он перед князем. Воистину, весть принёс благую. Посветлело у Всеволода на душе.

– В Тмутаракань отъехал, – обрадовался он, крестясь. – Ну, хвала Всевышнему. Отвёл от Ростова беду.

Он улыбнулся одними уголками губ.

Глава 21. Спасение Тальца

Задыхаясь от быстрого бега, Талец мчался через засеянное пшеницей поле. Высокие упругие колосья хлёстко ударяли ему по ногам. Пригибаясь, спотыкаясь о кочки, Талец с надеждой и отчаянием взглядывал вперёд: скоро ли? С каждым мгновением приближалась опушка леса; там, в темноте, под кронами сосен, в яругах[194 - Яруг – овраг.], балках, посреди чащобы – спасение.

Поскользнувшись, он беспомощно растянулся на земле, изодрав посконную рубаху и больно ударив колено. Устало смахнул с чела пот, вскочил; прихрамывая, побежал дальше.

Вот он, наконец, лес. Пот заливал паробку лицо, рубаха вся стала мокрой – хоть выжимай. Талец юркнул в спасительную лесную прохладу, скатился в глубокий овраг, жадно испил воды из громко журчащего ручья.

Теперь можно было немного перевести дух, подумать, осмыслить случившееся.

…День стоял как день, привычно закипала работа. Отец с рассветом засобирался в поле, мать гремела ухватами у печи, сестра и двое братьев копошились во дворе возле конюшни.

– Поехали, Талец! – позвал отец, запрягая в телегу коня.

Паробок забрался на жёсткую солому. Отец тронул поводья, и телега со скрипом выкатилась за ворота. Так происходило изо дня в день, из года в год. Скоро уже, осенью, как обычно, приедут из Чернигова строгие, сердитые тиуны, соберут обильный крестьянский урожай, увезут его в княжеские и боярские житницы, зорко осмотрят кладовые: не утаили ли чего людины, не упрятали ли от их бдительного ока пару мешков с зерном.

Иногда, бывало, наедут бояре в пёстрых кафтанах, оружные гридни в блестящих кольчугах, будут охотиться в окрестных лесах на дикого зверя, остановятся на постой в избах. В такое время жизнь в деревне преображается, хмельной рекой текут меды, смех и веселье наполняют улочки. Но уезжают весёлые шумные гости, и всё возвращается на круги своя: пашня, солёный пот на спинах под палящим солнцем, вечные хлопоты, большие и малые надоедливые работы, идущие нескончаемой чередой – сев, сенокос, жатва, молотьба.

…Уже подъезжали к полю, когда вдруг со стороны села раздались дикие душераздирающие вопли. Ярким заревом полыхнули избы. Посреди дыма и копоти слышались грубые гортанные выкрики, ржание и топот большого числа коней, пронзительный свист.

– Поганые! – крикнул отец.

Талец, вздрогнув, порывисто обернулся. К околице села, к высокой деревянной церквушке с чешуйчатым куполом – луковичкой подлетели всадники в панцирных коярах[195 - Кояр – защитный панцирь, состоял из металлических пластин, скреплённых кожаными ремнями.] и в лубяных плосковерхих шлемах, скреплённых железными пластинами. Талец разглядел их лица: жёлтые, скуластые, искажённые злобой, перекошенные в крике.

– Беги, Талец! – Отчаянный отцовый вопль вывел отрока из оцепенения, он спрыгнул с телеги и метнулся к обочине, с ужасом увидев, как отец с пробитой головой, весь в крови падает под копыта, в дорожную пыль. Следом за Тальцем понёсся с копьём наперевес половец. Судьбу юнца решили мгновения. Уже настигал его свирепый степняк, целился, готовился воткнуть остриё копья меж лопаток, когда внезапно рухнула поперёк дороги горящая церковенка. С предсмертным визгом ужаса и боли навсегда исчез половец посреди пламени и обломков. Едким дымом заволокло дорогу. Талец свернул, побежал по полю, раня босые ноги о камни и колючую траву.

Далеко впереди, у окоёма, синей жилкой темнел лес.

«Туда не пойдут!» – подумалось Тальцу.

Он, не переводя дыхания, из последних сил бежал и бежал. Сердце готово было, казалось, выскочить из груди. Сколько времени он бежал так? Гнался ли за ним кто-нибудь? Или забыли о нём степняки, занялись дележом добычи?

Ничего этого Талец не знал. Забившись в густой малинник на дне оврага, он затаил дыхание и беспокойно прислушался. Тишина. Только птицы щебечут на деревьях.

Дрожащими руками он стал срывать с кустов спелые ягоды малины. Есть не хотелось, делал он это почти безотчётно, стараясь заглушить нахлынувшую в душу горечь и страх ожидания неведомого.

В лесу просидел до вечерних сумерек, потом тихонько выполз на опушку, начал медленно, осторожно пробираться краем поля.

Надеялся: а вдруг живы, уцелели мать, братья, сестра, ближники-соседи. Тогда можно будет заново отстраивать хату, налаживать понемногу былую, привычную жизнь. Но мертвенная гробовая тишина встретила Тальца в селе. Догорали разорённые избы и гумна, всюду лежали полуобгоревшие трупы. Страшное зрелище предстало глазам отрока.

Тел матери, сестры и братьев он не отыскал – видимо, все сгорели в пламени пожара. Не было рядом ни единой живой души.

«Всех сгубили, треклятые!» – Талец упал наземь возле пепелища, какое осталось от родной хаты, и горько разрыдался.